Гоголь в Москве (сборник) - Дмитрий Ястржембский

В этот приезд в Москву Гоголь также встречался (как явствует из его записки к Погодину об устройстве дружеского обеда) с профессором энциклопедии права Московского университета П. Г. Редкиным14. Сын боевого суворовского офицера, участника героического альпийского похода «чудобогатырей», Редкий был старым товарищем писателя по Нежинской гимназии и принимал вместе с Гоголем участие в литературном ученическом кружке. В начале 1830-х годов он закончил свое образование в Берлинском университете, где слушал у Гегеля логику и историю философии. Молодой профессор был любим студентами; по воспоминаниям А. Н. Афанасьева, он «читал с одушевлением оратора»15. Позднее Редкий был в близких отношениях с Герценом. В 1830-е годы он жил на Большой Полянке, в доме № 30.

К этому же пребыванию Гоголя в Москве относится его знакомство с автором популярной в свое время хрестоматии по истории русской литературы А. Д. Галаховым. Последний вспоминает, что он несколько раз встречал Гоголя у профессора судебной медицины А. О. Армфельда, близкого со многими литераторами — Аксаковым, Погодиным и другими. Узнав, что Галахов знакомит институток с его сочинениями, исключая, по указанию начальницы института, отдельные места, Гоголь рассмеялся и посоветовал читать «все сплошь… Ведь дивчата прочтут же тайком, втихомолку»16. Армфельд, с которым Гоголь был в дальнейшем в довольно, близких отношениях, жил в эти годы на казенной квартире при Сиротском; институте Московского воспитательного дома (Солянка, № 12).

Павел Воинович Нащокин

Можно полагать, что именно в этот приезд на квартире Аксаковых Гоголь встретился и с известным другом Пушкина П. В. Нащокиным. Жена последнего отмечает, что «…Гоголь скоро стал своим человеком в нашем доме»17. Вспомним, что эпизод из жизни Нащокина послужил Пушкину сюжетом «Домика в Коломне», его рассказы о помещике Островском Пушкин использовал для «Дубровского». Своеобразной личностью Нащокина заинтересовался и Гоголь. По свидетельству Щепкина, именно с него списан характер помещика Хлобуева во втором томе «Мертвых душ». Выделял Гоголя и Нащокин. После смерти Пушкина он видит в нем его преемника. Об особом внимании к Гоголю свидетельствует следующее сообщение Нащокина в письме к Погодину (1844 г.): «Часы, которые он (Пушкин. — Б. З.) носил… я их подарил Н. В. Гоголю, у которого они еще и теперь находятся» 18. В эти годы Нащокин жил в Воротниковском переулке, в доме Ивановой (ныне № 12). Дом в основном сохранился, лишь вместо мезонина в 1838 году на первом этаже был выведен цельный второй этаж.

1 сентября Гоголь уже был в Петербурге. Здесь необходимо остановиться на одном весьма существенном факте творческой биографии Гоголя, тесно связанном с Москвой. В 1835 году осложняются его взаимоотношения с Петербургским университетом, где с июля 1834 года он был определен адъюнктом по кафедре истории. Вышедшие в начале 1835 года его книги «Арабески» и «Миргород» подверглись резким нападкам петербургской критики. Зная большую восприимчивость Гоголя, нельзя не думать, что эти дни были для него очень трудными. «Неизвестно, что сталось бы с автором, впечатлительным до крайности, — пишет П. В. Анненков, близко стоявший к Гоголю, — если бы Москва разделила сомнения и холодность петербургской публики, но здесь он встретил участие, поднявшее, как нам хорошо известно, нравственную бодрость его и сообщившее ему уверенность в своих силах… Нет сомнения, что Белинский первый положил твердый камень в основание всей последующей его известности, начав первый объяснять смысл и значение его произведений. Можно думать, что Белинский уяснил самому Гоголю его призвание и открыл ему глаза на самого себя»19. Речь здесь идет о двух статьях Белинского: «Гоголь, „Арабески“ и „Миргород“» («Молва», 1835, № 15; ценз. разр. от 12 апреля) и главным образом «О русской повести и повестях г. Гоголя» («Телескоп», 1835, № 7 и 8, ценз. разр. от 1 и 21 сентября). В первой статье Белинский писал о значении произведений Гоголя: «…эти новые произведения игривой и оригинальной фантазии г. Гоголя принадлежат к числу самых необыкновенных явлений в нашей литературе»20. Во второй же, раскрывая сущность дарования писателя, он говорил: «Отличительный характер повестей г. Гоголя составляют — простота вымысла, народность, совершенная истина жизни, оригинальность и комическое одушевление, всегда побеждаемое глубоким чувством грусти и уныния… Гоголь — поэт, поэт жизни-действительной»21. И далее: «После „Горе от ума“ я не знаю ничего на русском языке, что бы отличалось такою чистейшею нравственностию и что бы могло иметь сильнейшее и благодетельнейшее влияние на нравы, как повести г. Гоголя»22. Вот почему нельзя не согласиться ‘ с Анненковым, утверждавшим, что «…настоящим восприемником Гоголя и русской литературе, давшим ему имя, был Белинский… Я близко знал Гоголя в это время и мог хорошо видеть, как, озадаченный и сконфуженный не столько ярыми выходками Сенковского и Булгарина, сколько общим осуждением петербургской публики, ученой братии и даже приятелей, он стоял совершенно одинокий, не зная, как выйти из своего положения и на что опереться… Руку помощи в смысле возбуждения его упавшего духа протянул ему тогда никем не прошенный, никем не ожиданный и совершенно ему неизвестный Белинский, явившийся с упомянутой статьей в „Телескопе“ 1835-го года. И с какой статьей! Он не давал в ней советов автору, не разбирал, что в нем похвально и что подлежит нареканию… — а, основываясь на сущности авторского таланта и на достоинстве его миросозерцания, просто объявил, что в Гоголе русское общество имеет будущего великого писателя»23. Так признание Гоголя пришло из Москвы. Белинский прозорливо понял и оценил историческую роль Гоголя для русской литературы еще до написания им «Ревизора» и «Мертвых душ».

6 декабря 1835 года Гоголь писал Погодину из Петербурга: «Я расплевался с университетом, и через месяц опять беззаботный казак… Но в эти полтора года… я много вынес оттуда и прибавил в сокровищницу души… Смеяться, смеяться давай теперь побольше. Да здравствует комедия! Одну наконец решаюсь давать на театр (речь идет о законченном „Ревизоре“. — Б. З.)… Скажи Загоскину, что я буду писать к нему об этом, и убедительно просить о всяком с его стороны вспомоществовании, а милому Щепкину: что ему десять ролей в одной комедии… Той комедии, которую я читал у вас в Москве, давать не намерен на театр („Женихи“, впоследствии названная „Женитьба“. — Б. З.)…»1 Однако «Ревизора» Гоголь выслал в Москву лишь через четыре с лишним месяца, уже после премьеры (19 апреля 1836 г.) в Петербурге. Он не доверял современным ему артистическим силам, воспитанным на развлекательных переводных водевилях, справедливо опасаясь, что общественный пафос его комедии будет снижен в постановке. Личное и деятельное участие в ней он считал необходимым. Вспоминая премьеру «Ревизора» в Петербурге, П. В. Анненков пишет: «Хлопотливость автора во время постановки своей пьесы, казавшаяся странной, выходящей из всех обыкновений и даже, как говорили, из всех приличий, горестно оправдалась водевильным характером, сообщенным главному лицу комедии, и пошло-карикатурным, отразившимся в других. Гоголь прострадал весь этот вечер»2. Во что же бы превратилась его комедия, если бы он устранился от работы с актерами? Свое присутствие в Москве он считал необходимым, чтобы личным чтением дать правильное и общественно заостренное раскрытие персонажам пьесы. 21 февраля он пишет Погодину: «Не хочу даже посылать прежде моего приезда актерам, потому что ежели они прочтут без меня, то уже трудно будет переучить их на мой лад. Думаю быть если не в апреле, то в мае в Москве»3.