Бабель - Ребекка Ф. Куанг
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
«Все в порядке, парень». Мистер Фелтон, к счастью, был терпеливым человеком и, похоже, сочувствовал тому, что Робин подвергся психическому издевательству. Тебе будет гораздо веселее, когда мы закончим закладывать фундамент. Подожди, пока мы доберемся до Цицерона». Он посмотрел вниз на записи Робина. «Но ты должен быть более внимательным к правописанию».
Робин не мог понять, где он ошибся. «Как это понимать?»
«Ты забыл почти все знаки макрона».
Ох. Робин подавил шум нетерпения; он был очень голоден и просто хотел покончить с этим, чтобы пойти на обед. «Эти.»
Мистер Фелтон стукнул костяшками пальцев по столу. Даже длительность одной гласной имеет значение, Робин Свифт. Вспомните Библию. В оригинальном еврейском тексте никогда не уточняется, что за запретный плод змей уговаривает Еву съесть. Но на латыни malum означает «плохой», а mālum, — он выписал слова для Робина, с силой подчеркивая знак macron, — означает «яблоко». Отсюда короткий скачок до обвинения яблока в первородном грехе. Но, насколько нам известно, настоящим виновником может быть и хурма».
Мистер Фелтон ушел во время обеда, дав список из почти сотни словарных слов, которые нужно было выучить наизусть до следующего утра. Робин ел один в гостиной, механически заталкивая в рот ветчину и картофель, пока он непонимающе моргал над своей грамматикой.
«Еще картошки, дорогой? спросила миссис Пайпер.
«Нет, спасибо.» Тяжелая пища в сочетании с мелким шрифтом, которым он читал, вызывали у него сонливость. Голова раскалывалась; чего бы ему действительно хотелось, так это вздремнуть подольше.
Но отсрочки не было. В два часа дня в дом пришел худой седовласый джентльмен, представившийся мистером Честером, и в течение следующих трех часов они начали обучение Робина древнегреческому языку.
Греческий был упражнением в том, чтобы сделать привычное странным. Его алфавит совпадал с римским, но лишь частично, и часто буквы звучали не так, как выглядели — ро (Р) не была Р, а эта (Н) не была Н. Как и в латыни, в греческом использовались спряжения и склонения, но было гораздо больше времен, форм и звуков, которые нужно было отслеживать. Набор звуков в нем казался более далеким от английского, чем в латыни, и Робин все время старался, чтобы греческие звуки не звучали как китайские. Мистер Честер был более суров, чем мистер Фелтон, и становился раздражительным, когда Робин постоянно путал окончания глаголов. К концу второй половины дня Робин чувствовал себя настолько потерянным, что только и мог, что повторять звуки, которыми его шпынял мистер Честер.
Мистер Честер ушел в пять, задав гору литературы, на которую Робину было больно смотреть. Он отнес тексты в свою комнату, а затем, спотыкаясь и вертя головой, отправился в столовую ужинать.
Как прошли занятия?» — поинтересовался профессор Ловелл.
Робин заколебался. «Просто отлично».
Рот профессора Ловелла искривился в улыбке. «Это немного многовато, не так ли?»
Робин вздохнул. «Немного, сэр.»
«Но в этом и заключается прелесть изучения нового языка. Это должно казаться огромной задачей. Это должно тебя пугать. Это заставляет тебя оценить сложность тех языков, которые ты уже знаешь».
«Но я не понимаю, почему они должны быть такими сложными», — сказал Робин с внезапной яростью. Он ничего не мог с собой поделать; его разочарование нарастало с полудня. «Зачем столько правил? Зачем так много окончаний? В китайском языке нет ничего подобного; у нас нет времен, склонений и спряжений. Китайский язык намного проще...
Ты ошибаешься, — сказал профессор Ловелл. Каждый язык сложен по-своему. Так получилось, что в латыни сложность языка выражается в форме слова. Его морфологическое богатство является преимуществом, а не препятствием. Рассмотрим предложение Он будет учиться. Tā huì xué. Три слова в английском и китайском языках. В латыни требуется только одно. Disce. Гораздо элегантнее, видите?
Робин не был уверен, что видит.
Этот распорядок — латынь утром, греческий после обеда — стал жизнью Робина в обозримом будущем. Он был благодарен за это, несмотря на тяжкий труд. Наконец-то у него появилась какая-то структура в его днях. Теперь он чувствовал себя менее неустроенным и растерянным — у него была цель, у него было место, и хотя он все еще не мог понять, почему эта жизнь выпала на его долю, из всех мальчишек-докеров Кантона, он относился к своим обязанностям с решительным, неумолимым усердием.
Дважды в неделю он занимался с профессором Ловеллом китайским языком.* Сначала он не мог понять, о чем идет речь. Эти диалоги казались ему искусственными, натянутыми и, главное, ненужными. Он уже свободно владел языком; он не спотыкался при вспоминании словарных слов или произношении, как это было, когда они с мистером Фелтоном разговаривали на латыни. Почему он должен отвечать на такие элементарные вопросы, как, например, как он нашел свой ужин или что он думает о погоде?
Но профессор Ловелл был непреклонен. Языки легче забыть, чем ты думаешь», — сказал он. Как только ты перестаешь жить в мире китайского языка, ты перестаешь думать по-китайски».
Но я думал, что вы хотите, чтобы я начал думать по-английски», — сказал Робин, смутившись.
Я хочу, чтобы ты жил по-английски», — сказал профессор Лавелл. Это правда. Но мне все равно нужно, чтобы ты практиковался в китайском». Слова и фразы, которые, как ты думаешь, высечены в твоих костях, могут исчезнуть в мгновение ока».
Он говорил так, как будто такое уже случалось.
Ты выросл с прочным фундаментом в мандаринском, кантонском и английском языках. Это большая удача — есть взрослые, которые тратят всю свою жизнь на то, чтобы достичь того, что есть у тебя. И даже если им это удается, они достигают лишь сносного уровня беглости — достаточного, чтобы свести концы с концами, если они хорошо подумают и вспомнят словарный запас перед тем, как заговорить, — но ничего близкого к родному уровню беглости, когда слова приходят сами собой, без задержки и труда. Зато ты уже освоил самые трудные части двух языковых систем — акценты и ритм, те бессознательные причуды, на изучение которых у взрослых уходит целая вечность, да и то не всегда. Но ты должен их сохранить. Нельзя растрачивать свой природный дар».
«Но я не понимаю,» сказал
