Командир полка - Вальтер Флегель

Харкус не спеша поздоровался с майором Гауптом, который был на голову ниже Харкуса, но так же широкоплеч. Лицо у майора было сонным, но карие глаза внимательно смотрели на Харкуса.

— Ну, идемте, — сказал Харкус. Он сел в машину, повернувшись спиной к водителю, чтобы удобнее было следить за действиями батареи.

Из соснового бора, расположенного позади огневых позиций, покачиваясь, выползла первая машина-тягач. За первой машиной показалась другая. В беспорядке следовали и остальные пять машин. Солдаты, на ходу схватив каски и противогазы, не успев надеть их и прочно закрепить, облепили орудия. Одни из них побросали свои противогазы в кузова тягачей, туда, где лежали ящики, шанцевый инструмент и маскировочные сетки. Постепенно машины перестроились в колонну.

Харкус снова вытащил из кармана свою рабочую тетрадь, положил ее на колени и раскрыл. Несмотря на отличные результаты стрельб, он был явно разочарован всем увиденным на огневой позиции, хотя находился там всего двадцать минут. Он уже начал сожалеть, что выехал на стрельбы, так как то, что он увидел на полигоне, уже не забудешь. На первой странице Харкус написал только одно слово: «Непорядки».

Потом Харкус повернулся к майору Гаупту, который стоял рядом, заглядывая в его тетрадь.

— Как вы оцениваете батарею? — спросил Харкус своего первого заместителя, который около двух месяцев замещал командира полка.

— Я знаю эту батарею всего несколько месяцев, — ответил Гаупт. — Неплохое подразделение.

— Возможно.

— Поговорим о ней после окончания стрельб, — предложил Гаупт.

— Не возражаю.

После того как все тягачи заняли в колонне свои места, подошла машина командира батареи.

Гаупт не совсем понимал Харкуса. Об отличной стрельбе батареи майор не сказал ни слова и, пробыв на огневых позициях двадцать минут, уже вынес свой приговор: «Непорядки».

Кого, собственно, интересует, надел ли артиллерист Мейер или Краузе при смене огневых позиций каску, куда он положил противогаз, все ли шесть тягачей точно заняли свои места в колонне, сколько времени ушло на смену ОП. Важны результаты стрельбы, попадания, а их сегодня было предостаточно.

Гаупт взглянул на Вебера, который задумчиво смотрел в окошко на сизое облако пыли, поднятое колесами машин. Майор подтолкнул ногой ботинок Вебера и ободряюще кивнул ему головой. Хотя Вебер и ответил на кивок, но задумчивость не оставила его. Он еще больше углубился в свои мысли. Когда они подъехали, батарея уже заняла огневые позиции, но в таком же беспорядке, в каком покинула старые. Нечто подобное офицеры увидели и в других батареях дивизиона.

До обеда Харкус подчеркнул слово «непорядки» в своей тетради трижды.

Гаупт, заметив это, не проронил больше ни слова. Он был уверен, что все батареи подготовлены к стрельбам хорошо, потому что лично в течение нескольких недель тренировал офицеров, давая им самые разнообразные вводные. Он не сомневался, что первый дивизион будет стрелять лучше, чем второй. Вот тогда-то он и поговорит с Харкусом о слове «непорядки».

После обеда Харкус и Вебер выехали на НП дивизиона.

За окопом простиралась широкая ложбина, густо поросшая вереском. В ней офицеры обычно отдыхали во время перерывов. Прежде чем вынуть термос из портфеля, Вебер потрогал землю, не холодная ли. Расстелил салфетку и только после этого открыл свою четырехугольную жестянку, в которой носил еду. Капитан Келлер и майор Герхард также достали свои запасы. Однако ни один из них не сделал этого с такой аккуратностью, как Курт. С наслаждением он потягивал горячий кофе из желтого колпачка.

— Нет ничего лучше крепкого кофе, — сказал он, отпив несколько глотков, и протянул свою жестянку Харкусу.

Солнце уже стояло высоко над лесом. Было тепло, надоедливо гудели комары, да шелестел высохший вереск. Эта часть полигона выглядела пустынно. Харкус заметил следы ожогов на земле, обезображенные огнем и осколками стволы деревьев и многочисленные воронки от разрывов снарядов. В воздухе пахло порохом и дымом.

— У полигона, — задумчиво произнес он, — есть что-то общее с полем боя.

— Что-то общее? — удивился Вебер. — По сравнению с полем боя полигон — это участок нетронутой природы. — Он навинтил колпачок на термос и сунул его в портфель.

Вебер взглянул на капитана Келлера и спросил:

— Чего ты сияешь, как медаль?

— Спорю на что угодно, — ответил Келлер, — что и другие батареи отстреляются на «отлично».

— На бутылку водки, — согласился Герхард. — После нее три дня во рту черт знает что творится.

— Думаю, что ты просто не привык к хорошей водке, товарищ начальник штаба, — заметил Вебер.

Герхард засмеялся. Толстые губы его задрожали, а веснушчатое лицо покраснело. Вот таким и увидел его Харкус впервые одиннадцать лет назад на Тарне. Разведдозор батареи, которой тогда командовал Харкус, вел разведку противоположного берега реки. Старший дозора начал разведку с брода. В этот момент на батарею с двух сторон обрушились танки «противника». Два танка Герхарда, форсировав реку в другом месте, поджидали батарею. Харкус увидел смеющееся веснушчатое лицо Герхарда, высунувшегося из люка танка. Но еще больше Харкус разозлился тогда на своих разведчиков, чье легкомыслие чуть не подвело батарею под удар.

С майором Герхардом Харкус еще не беседовал, но он надеялся, что у него на НП, расположенном на холме, полный порядок.

Пока что все данные передавались на огневые позиции безошибочно и быстро, все офицеры успешно справлялись со своими задачами. Поэтому у Харкуса не было желания еще раз подчеркнуть слово «непорядки».

От опушки леса отъехала машина, позади ее взвилась густая пыль. Она долго висела над дорогой, закрывая солнце. Впечатление было такое, будто залп был произведен целой батареей. Движущуюся машину все офицеры заметили.

— Следующий, пожалуйста, — сказал Герхард и встал первым.

Вебер не спеша свернул свою «скатерть-самобранку».

Оба офицера отстрелялись тоже на «отлично». Получалось, что весь дивизион выполнил задачи с оценкой «пять». Какой успех! Такого не было даже у Харкуса, когда он командовал дивизионом. Но ни этот успех, ни радость офицеров не сгладили первого впечатления, которое у него возникло после того, как он увидел беспорядок на огневых позициях.

— Ну, так когда ты нам поставишь бутылку? — спросил Вебер.

Келлер засмеялся, вытаскивая из портсигара, который ему протянул Вебер, сигару.

— Эти я курю с удовольствием, — сказал он и, откусив кончик сигары, выплюнул его на землю.

— Не уклоняйся от ответа. Так когда?

— По мне хоть сегодня вечером.

— Договорились! — Вебер сделал несколько глубоких затяжек.

— Не спешите, — заметил Харкус, — мы еще не дома.

Смутившись, Келлер бросил взгляд на Харкуса, на лице которого он не заметил ни малейших следов радости. Скорее можно было заметить настороженность, чем радость. Однако в те немногие секунды, пока Келлер на него смотрел, Харкус не заметил этого, тем более что Келлер молчал. Через минуту настороженность исчезла, уступив место решительности.

Харкус приказал доложить ему о наличии боеприпасов и сообщить фамилии офицеров, которые сегодня не стреляли. Немного подумав, он приказал:

— Унтер-лейтенант Штельтер израсходует оставшиеся боеприпасы.

Такое распоряжение удивило офицеров, а некоторым просто не понравилось. Даже Вебер покачал головой, но не сказал ни слова.

И хотя в приказе Харкуса не было ничего необычного, Келлер все же переспросил:

— Штельтер, товарищ майор? Почему он? И какую задачу он будет выполнять?

— Это я объясню ему лично! — И Харкус подошел к стереотрубе.

Келлер кивнул и отошел в сторону. Он очень внимательно прислушивался к каждому слову Харкуса, но считал, однако, что этой дополнительной стрельбы могло и не быть.

Радист вместо приказа о смене огневых позиций и о построении дивизиона на опушке леса передал:

— «Кирпич», я — «Кельма»! Унтер-лейтенанта Штельтера срочно к пятому. «Кирпич», я — «Кельма»! Как меня поняли? Прием.

Штельтера от волнения даже пот прошиб. Он стоял между майором Харкусом, которого вовсе не знал, и капитаном Келлером, который ободряюще кивал ему головой. После последней стрельбы, а было это в училище на экзаменах, прошел год, и в течение этого времени ему стрелять больше не приходилось, не считая тренировок на миниатюр-полигоне. В последний месяц он три недели пролежал в санчасти с гриппом.

Теперь ему вряд ли могли помочь ободряющие кивки товарищей, их подмаргивания, пожелания успехов.

От Харкуса не ускользнуло волнение унтер-лейтенанта. На мгновение ему стало жаль Штельтера, потому что тот, по-видимому, был единственным командиром взвода первого дивизиона, который должен был стрелять неподготовленным, более того, он даже не знал, какую задачу будет выполнять. Неуверенность Штельтера понравилась Харкусу больше, чем самоуверенность заранее подготовленных офицеров, стоявших перед ним.