Портрет художника в щенячестве - Дилан Томас

– Ну и чья же это соната?

Мы создали доктора Перси – величайшего в мире автора пьес для исполнения в четыре руки, и я был Пол Америка, пианист, а Дэн был Виоло де Гамбо.

Я читал ему тетрадь, исписанную стихами. Он слушал глубокомысленно, как Мальчик девяноста лет, склонив голову набок, и очки подрагивали на распухшем носу.

– Это называется «Искажение», – сказал я.

В стекло вплывают вместе, ставОдним, пять красных из-за слезШаров, пять солнц. Бледнее травСтекло. Пять солнц в одном и врозь.Они, беззвучные, скользят —Красно-бледно-светло-темно, —Их пять в одном, и все одно из слитых из пяти в одно.Восход, расплющенный в закат,Пять мертвых в саване одном,В предсмертных корчах за стеклом,Раздельны, спаяны, круглы,Красны, из-за соленой мглыСлез. Тонут впятером.И гибнут разом. А потомЕдинственному из пяти дано взойти.

Трамвайный звон улетал мимо дома, к морю, или дальше, к затону. Никогда еще и никто так не слушал. Школа исчезла, оставя по себе на холме Маунт-Плезант разящую сортирами, мышами и раздевалкой дыру, а «Дружба» сияла во тьме неведомого города. В тихой комнате, которая была мне знакома издавна, сидя на пестрых грудах гаруса, одноглазый и распухлоносый, мы отдавали должное нашим талантам. Будущее стлалось за окнами, и через Синглотнский парк, над головами влюбленных, уплывало в дымный, вымощенный стихами Лондон.

Миссис Дженкин заглянула, включила свет:

– Ну вот, так уютней. Не кошки же вы.

Свет спугнул будущее, и мы прогрохотали сонату доктора Перси.

– Нет, это что-то! Прекраснее не бывает! Громче, Америка! – орал Дэн.

– Оставь мне басов-то чуть-чуть! – орал я, но тут нам стали колотить в стенку.

– Это наши Кэри. Мистер Кэри – китобой, – сказал Дэн.

Мы для него играли колоссальную, оглушительную вещь, пока миссис Дженкин не прибежала наверх с шерстью и спицами.

Когда она ушла, Дэн сказал:

– И почему человек должен вечно стыдиться собственной матери?

– Ну, может, с годами пройдет, – сказал я, но я в этом сомневался. На днях, гуляя еще с тремя мальчиками после школы по Главной улице, я увидел маму с миссис Партридж возле кафе «Кордоума». Я знал, что она при всех остановит меня и скажет: «Смотри не опаздывай к чаю», и мне захотелось, чтоб Главная улица разверзлась и поглотила меня. Я любил ее, и я от нее отрекся. «Давайте на ту сторону перейдем, – сказал я, – там у Гриффита на витрине такие матросские сапоги!» Но в витрине рядом с рулоном твида всего-навсего скучал в своем спортивном костюме одинокий манекен.

– До ужина еще полчаса. Что делать будем?

– Может, кто дольше стул на весу продержит? – сказал я.

– Нет, лучше давай газету издадим. На тебе литературная часть, на мне музыка.

– А какое название?

Он написал: «Газета…, редакторы Д. Дженкин и Д. Томас» на крышке выдвинутой из-под дивана шляпной картонки. Д. Томас и Д. Дженкин звучало б ритмичней, но он был хозяин дома.

– Может, «Мейстерзингеры»?

– Нет, чересчур музыкально, – сказал я.

– Тогда – газета «Дружба»?

– Нет, – сказал я. – Я-то в «Гланриде» живу.

Отставив картонку, мы написали: «"Громобой", редакторы Д. Дженкин/Томас» – мелом на листе ватмана и ватман прикнопили к стене.

– Хочешь, комнату нашей работницы посмотрим? – спросил Дэн.

Мы, шепчась, двинулись на чердак.

– Как ее зовут?

– Гильда.

– Молодая?

– Нет, лет двадцать – тридцать.

Кровать была не убрана.

– Мама говорит, работницу всегда унюхаешь. – Он понюхал простыню: – Абсолютно ничего не унюхивается.

В шкатулке у нее оказалась фотография: молодой человек в гольфах.

– Ее ухажер.

– Давай ему придадим усы.

Но тут внизу задвигались, голос крикнул: «Ужинать!» – и мы убежали, оставив открытой шкатулку.

– Надо бы как-нибудь ночью вместе спрятаться у нее под кроватью, – сказал Дэн, когда мы входили в столовую.

Мистер Дженкин, миссис Дженкин, тетя Дэна и его преподобие мистер Беван с миссис Беван сидели за столом.

Мистер Беван произнес молитву. Когда он встал, мне показалось, что он как сидел, так и сидит, до того он был коротконогий.

– Благослови нашу вечерю, – сказал он так, как если бы питал глубокое отвращение к пище. Но едва отзвучал «аминь», он набросился на холодное мясо, как пес.

У миссис Беван, мне показалось, были не все дома. Она смотрела на скатерть, растерянно перебирала нож и вилку. Будто не могла решиться, с чего начать: с мяса или со скатерти.

Мы с Дэном наслаждались, глядя на нее. Он пнул меня ногой, и я рассыпал соль. В суматохе мне удалось капнуть ему на хлеб уксусом.

Все, кроме мистера Бевана, смотрели, как миссис Беван задумчиво водит ножом по краю тарелки, а миссис Дженкин сказала:

– Вы же любите холодную телятину, я надеюсь?

Миссис Беван улыбнулась ей и, ободренная, приступила к еде. У нее были серые волосы и серое лицо. Может, вся она сплошь была серая. Я взялся было ее раздевать, но, дойдя до нижней байковой юбочки и темно-синих штаников до колен, разум мой содрогнулся. Я не осмелился даже расстегнуть ей высокие ботинки, чтоб проверить, серые ли у нее ноги. Она подняла взгляд от тарелки и игриво мне улыбнулась.

Я покраснел и повернулся к мистеру Дженкину, который спрашивал, сколько мне лет. Я ответил, но год себе набавил. Зачем я тогда врал? Я сам удивлялся. Потеряю, например, шапку и найду у себя в комнате, а если мама спросит, где нашел, скажу: «На чердаке» или «Под вешалкой». Было такое острое ощущение в том, чтоб вечно быть начеку и, рассказывая, например, содержание фильма, которого не смотрел, не завраться и не спутать Джека Холта с Ричардом Диксом.

– Пятнадцать и три четверти, – сказал мистер Дженкин. – Очень точный возраст. Я вижу – среди нас математик. Поглядим, удастся ли ему справиться с этой нехитрой задачкой на сложение.

Он доел свой ужин и выложил на тарелку спички.

– Это же не ново, папа, – сказал Дэн.

– Нет, я с огромным удовольствием! – своим самым лучшим голосом сказал я. Я хотел еще сюда прийти. Тут было лучше, чем дома, не говоря уж об этой ненормальной.

Когда я не справился со спичечной задачкой и мистер Дженкин мне показал, как это делается, я благодарил и просил показать снова. В лицемерии почти такая же радость, как во вранье: стыдно и сладко.

– А ты о чем говорил на улице с мистером Моррисом? – спросил Дэн. – Мы тебя видели сверху.

– Рассказывал ему, как мужской хор Суонси исполнял «Мессию». А что?

Мистер Беван не мог больше есть – объелся. Впервые с начала ужина он обвел нас глазами. То, что он увидел, кажется, не порадовало его.

– Как занятия, Дэниел?

– Да ничего.

– Ничего?

– То есть спасибо, очень хорошо, мистер Беван.

– Молодежи следовало бы поучиться выражать свои мысли.

Миссис Беван хихикнула и попросила добавки.

– Можно добавки, – сказала она.

– Ну а у вас, молодой человек, математическая жилка, как я погляжу?

– Нет, сэр, – сказал я. – Я люблю английский язык.

– Он поэт, – сказал Дэн и, кажется, насторожился.

– Собрат по перу, – уточнил мистер Беван и осклабился.

– Мистер Беван опубликовал несколько книг, – сказал мистер Дженкин, – «Прозерпина», «Психея».

– «Орфей», – вставил резко мистер Беван.

– И «Орфей». Вы покажите мистеру Бевану что-нибудь из своих стихов.

– У меня с собой ничего нет, мистер Дженкин.

– Поэт, – сказал мистер Беван, – должен носить свои стихи в голове.

– Да я их прекрасно помню, – сказал я.

– Почитайте-ка мне самое последнее. Мне всегда интересно.

– Ну и компания, – сказала миссис Дженкин. – Поэты, музыканты, проповедники. Нам не хватает только художника, правда?

– Последнее вам, боюсь, не понравится, – сказал я.

– Полагаю, – сказал мистер Беван с улыбкой, – мне самому об этом лучше судить.

– «Ненависть и похоть», – сказал я, мечтая умереть и глядя на зубы мистера Бевана.

Тоскою скотской опален,Увы, не в силах поборотьТвоих нашептов, плоть,Я без раскаянья прижмуК груди манящий, бедный прах,И страстно пылу моемуОтветит мертвый блеск в глазах.

Под шорох шелковый костейЯ в трупе похоть разбужу,Я лаской успокою жуть.Бей, мертвое, черное, злое, бей меня, бей.

Дэн успел лягнуть меня по бедру в паузе, перед тем как мистер Беван сказал:

– Влияние очевидно. Конечно же, «Бей, бей, бей в холодные серые скалы, о море!»

– Хьюберт знает Теннисона вдоль и поперек, – сказала миссис Беван. – Буквально вдоль и поперек.

– Можно мы пойдем наверх? – спросил Дэн.

– Только не мешайте мистеру Кэри.

И мы тихонько прикрыли за собой дверь и кинулись наверх, зажимая рты руками.

– Ну и ну! – сказал Дэн. – Видал мордочку его преподобия?

Мы изображали его так и эдак и еще слегка подрались на ковре. Снова у Дэна пошла из носу кровь.

– Ерунда, я в секунду могу прекратить. Она у меня течет по заказу.