Милая девочка - Мэри Кубика

Приходится постоянно оглядываться, чтобы проверить, не следят ли за нами. Она смотрит под ноги и старается увернуться от промозглого ветра. Пальто осталось в квартире. Кожа покрывается пупырышками – тонкая блузка не лучшая одежда для начала октября. На улице пустынно, мы единственные, кому пришло в голову выйти из дому. Распахиваю дверцу машины и жду, когда она усядется. Не трачу времени, чтобы пристегнуться, разворачиваюсь и несусь прямо по улице с односторонним движением.

Дороги все равно пустые. Я еду быстро, знаю, что не должен этого делать, но все равно гоню, желая, чтобы все скорее закончилось. Она неестественно спокойна, сидит молча, дыхание кажется ровным. И все же мне удается заметить, что она немного дрожит от холода и страха. Интересно, о чем она думает? Заговорить со мной она даже не пытается. Свернулась на соседнем сиденье и разглядывает проносящиеся за окном улицы города. Пройдет еще немало времени, прежде чем мы доберемся до места встречи и люди Далмара вытащат ее из машины, попутно ощупав все тело своими грязными руками.

Далмар человек с норовом. Не представляю, какие у него планы на эту девушку. Мне известно лишь, что он рассчитывает на выкуп. Он будет держать ее до тех пор, пока отец не выплатит долг. Мне неизвестно, что они сделают с ней после. Убьют? Отправят домой? Сомневаюсь. Если так, то лишь после того, как сам Далмар и его парни используют ее на полную катушку. В голове выстраивается целый ряд возможных вариантов, и в конце концов я начинаю думать о том, что будет, если меня поймают? Затея может оказаться пустой. Похищение человека потянет на тридцать лет тюрьмы. Это точно. Я проверял. Не раз я думал о возможных последствиях после того, как меня нанял Далмар. Но одно дело – думать и совсем другое – делать. И вот я здесь, в машине, везу похищенную девушку и думаю о тридцати годах заключения.

Она не поворачивается в мою сторону. На светофоре я кошусь на нее. Теперь она смотрит перед собой, и я знаю, что она чувствует мой взгляд. Сжав зубы, старается сдержать слезы. Я держу руль одной рукой, вторая лежит на колене и сжимает пистолет.

Откровенно говоря, на девушку мне наплевать. Я думаю о том, что буду делать, когда вернусь домой. С того времени меня можно считать причастным к совершенному похищению или убийству. Так и будет. Далмар сделает все, чтобы не иметь к этому отношения. Он подставит меня. Если дело пойдет плохо, я стану марионеткой, козлом отпущения, которому предстоит сложить голову на плахе.

Загорается зеленый свет, и я выезжаю на Мичиган. Толпа пьяных подростков стоит на углу в ожидании автобуса. Они глупо гогочут, поддразнивая друг друга. Один из них спотыкается о бордюр и ступает на проезжую часть. Успеваю уйти в сторону, едва не сбив его.

– Идиот, – бормочу я себе под нос.

Парень вытягивает руку с поднятым средним пальцем.

В очередной раз прокручиваю в голове запасной план. Я всегда готовлю его, если дело пойдет не так, как задумано. Правда, мне ни разу не представился случай его использовать. Проверяю, сколько у меня бензина. Достаточно, чтобы смотаться из города.

Мне надо на Уэкер. Смотрю на часы, на панели 2:12. Далмар с помощниками уже ждут на месте. Он мог бы справиться и сам, но ни за что не будет марать руки. Он найдет болвана, такого как я, чтобы сидеть в стороне и наблюдать. Таким образом, он всегда остается чистеньким. На месте преступления не обнаружат его отпечатков, на записи камер наблюдения не будет его лица. Общение с чертовым ЦРУ он отводит нам, его бойцам, как он нас называет.

В машине их человека четыре, все они только и ждут, когда смогут схватить девушку, сидящую пока рядом со мной. Скоро ей придется сражаться за свою жизнь.

Мои руки соскальзывают с руля. Я потею, как последний трус. Вытираю ладони о джинсы и в сердцах ударяю кулаком по рулю. Девушка на соседнем сиденье издает сдавленный крик. Мне надо свернуть на Уэкер, но я еду прямо. Понимаю, что это глупо, но еду и смотрю в зеркало, чтобы удостовериться, что за нами нет хвоста. Я жму на газ, проношусь по Мичиган-авеню, потом Онтарио-стрит, уже до наступления двух пятнадцати я на Девяностом шоссе. Девушке я ничего не говорю, она все равно ничему не поверит.

Сам не понимаю, когда это происходит и как далеко мы отъехали от города. Линия горизонта исчезает в темноте, пройденное расстояние стерло череду домов на обочинах. Моя попутчица начинает ерзать на сиденье, теряя самообладание. Оторвавшись от окна, она поворачивается назад, туда, где исчез за горизонтом город. Кажется, что кто-то включил тумблер и она наконец поняла что происходит.

– Куда мы едем? – спрашивает она. Голос становится истеричным, вместо непроницаемого лица игрока в покер вижу распахнутые в панике глаза и лихорадочный румянец.

Успеваю заметить это благодаря вспыхивающему и потухающему свету фонарей, падающему на ее лицо каждые пять секунд. Она умоляет меня отпустить ее, но я велю ей закрыть рот. У меня нет желания слушать нытье. Она начинает плакать, слезы заливают лицо, сквозь всхлипы опять слышится просьба отпустить ее.

– Куда мы едем? – опять спрашивает она.

И я поднимаю пистолет. Больше не могу слышать ее голос, пронзительный и надрывный. Надо как-то ее заткнуть. Поднимаю дуло к ее виску и приказываю замолкнуть. Наконец она перестает говорить, хотя продолжает плакать. Всхлипывает и утирает нос укороченным рукавом блузки; к тому моменту пейзаж за окном становится совсем сельским.

Ева. После

Мия сидит на кухне, сжимая пальцами официальный конверт с ее именем, начертанным явно мужской рукой.

Я готовлю ужин для нас с дочерью. В соседней комнате работает телевизор, создавая уютный фон, звуки долетают до кухни, заполняя тишину. Скорее всего, Мия не замечает, что в последние дни молчание чрезвычайно меня нервирует, и я завожу разговор ни о чем, лишь бы его избежать.

– Хочешь, приготовлю куриное филе и салат? – спрашиваю я, и она в ответ пожимает плечами. – Ты будешь зерновые булочки или из белой муки? – продолжаю я, но она молчит. – Да, сделаю курицу, твой отец любит курицу, – добавляю я, хотя мы обе знаем, что Джеймс не вернется к ужину.

– Что это? – спрашиваю я, указывая на конверт.

– А?

– Что за конверт?

– А, этот…

Я ставлю сковороду на огонь, случайно ударив чуть сильнее без всякого намерения. Мия вздрагивает, и я извиняюсь, устыдившись своей несдержанности.

– Мия, солнышко, извини, не хотела тебя напугать.

Ей требуется несколько минут, чтобы успокоиться, прийти в себя и привыкнуть к звукам скворчащего масла.

Она говорит, что сама не знает, почему так на все реагирует. Вспоминает, что раньше любила, когда на мир опускаются сумерки и пейзаж за окном меняется до неузнаваемости. Она рассказывает, как волшебно светятся огни зданий в вечернем мраке, это время дарит человеку некую анонимность и возможности, исчезающие с первыми лучами дневного светила. Теперь темнота ее пугает, страшит все, что находится по ту сторону шелковых гардин.

Мия никогда не была трусихой. Она гуляла по вечерним улицам города и чувствовала себя в безопасности. Дочь говорила, что шум больших магистралей и улиц дарит ей успокоение, клаксоны и сирены помогают обрести внутреннее равновесие. Однако сейчас она вздрагивает, когда я жарю курицу.

Я стараюсь сгладить напряжение, и Мия заверяет, что она в порядке. Она прислушивается к звукам телевизора – репортажи новостной программы сменились комедией, начавшейся в семь часов.

– Мия?

Она поворачивается:

– Что?

– Конверт, – напоминаю я.

Она вертит его в руках, разглядывая.

– Мне дали его в полиции.

Отрываюсь от помидоров и поднимаю глаза на дочь:

– Детектив Хоффман?

– Да.

Мия выходит из спальни, только когда Джеймс уходит. Остальное время она от него прячется. Я уверена, что комната напоминает ей о детских годах. В ней все, как было прежде: сливочного цвета стены, поднимающие настроение, стол темного дерева с подкручивающимися ножками, удобные мягкие кресла, где она проводила так много времени. Мне кажется, она сейчас стала похожа на ребенка, ее нельзя оставить одну, ей надо готовить еду, за ней всегда надо приглядывать. Ее стремление к независимости исчезло без следа.

Вчера Мия спросила, когда сможет переехать к себе, но я ответила, что всему свое время.

Мы с Джеймсом разрешаем ей выйти из дому только в случае необходимости встретиться с доктором Родос или детективом полиции. Бесцельные прогулки под запретом.

Много дней в дверь трезвонили от рассвета до заката мужчины и женщины с микрофонами и камерами, надеясь, что кто-то из нас не выдержит и выйдет на крыльцо. «Мия Деннет, мы хотели бы задать вам несколько вопросов», – требуют они, тыча микрофонами в лицо дочери. Дело закончилось тем, что я строго-настрого запретила Мии открывать дверь и реагировать на вопросы и камеры. Телефон звонил не смолкая, я время от времени поднимала трубку лишь для того, чтобы произнести одну и ту же фразу: «Без комментариев». Вскоре мне надоело и это, и я включила автоответчик, а позже, устав окончательно, выдернула вилку телефона из розетки.