Они стояли насмерть - Олег Селянкин

— Да, пресечешь их! Держи карман шире! — вмешался лейтенант Углов. — Против правды не попрешь…

Долго и много говорили командиры. Выступления были и спокойные, и гневные, и последовательные, логичные, и сумбурные. Но все командиры с внутренней болью говорили правду, и Чигарев понял, что не зависть к eго личным качествам, а любовь к флоту и родному училищу заставила товарищей говорить так. Володя давно перестал возражать, а в голосах товарищей по-прежнему звучали обида, стыд за него, Чигарева, за его репутацию как комсомольца и командира.

— А я так думаю, — начал Кулаков. Он по-прежнему сидел на своем месте, смотрел на костёр и теперь словно размышлял вслух. — Тебе должно быть ясно, в чем и почему ты ошибся. На всякий случай повторю. Ты считал, что используешься не по специальности. Это частично правильно. Твое дело — топить корабли противника в море, Но ты не понимал, что здесь мы тоже выходим в атаку на корабль. Не на «Бисмарк» или там «Гнейзенау», а на корабль, который называется «Фашистская Германия»!.. А это, дорогой мой, пострашнее и поважнее, чем любой линкор! Здесь мазать нельзя! Мы должны бить только наверняка!.. Когда мы сможем выполнить эту задачу? Что нужно для этого?.. Прежде всего — честно относиться к исполнению своих обязанностей, своего долга перед Родиной. Вот поэтому мы и говорили с тобой… Тут некоторые высказали мысль, что тебя нужно выгнать из флота и комсомола… Что ж… Требование хотя и жестокое, но справедливое…

— Товарищ капитан-лейтенант! — вырвалось у Чигарева.

— Погоди. Когда говорят старшие, перебивать их просто невежливо… Вот я и говорю, что некоторые справедливо предлагают… Не может командовать тот, кто не верит в себя. Не может!.. Вот теперь говори ты.

Чигарев уже давно стоял перед костром. Он не замечал, что от его брюк валил пар. Пальцы Чигарева бегали по пуговицам бушлата, словно искали что-то и не могли найти. Он понял, что между ним и товарищами оказалась пропасть. С каждым днем, часом она становилась все шире, страшнее. Чигареву стало ясно, что именно сейчас он должен сделать окончательный выбор, должен решить, по какую ее сторону он останется. И он решился. Брови его разошлись, дрогнули губы.

— Ясно мне, — тихо сказал Чигарев. — Только… Только трудно мне будет первое время.

— Ну, это не страшно! Колхозом осилим! — улыбнулся Кулаков. — Перейдем ко второму вопросу? — закончил он, лукаво усмехнулся и потянулся за котелком.

В это время дверь сарая снова заскрипела. Все повернули головы в ее сторону и увидели старшего политрука Ясенева. Вода струйками стекала с его каски, а лицо было торжественное, гордое.

Подойдя к костру, он сел рядом с Кулаковым, распахнул шинель и спросил, глядя прямо на Чигарева:

— Понял? Договорились? Тот молча наклонил голову.

— Видите, как все хорошо получилось? — улыбнулся Ясенев. — Ты, Чигарев, помни: как оторвался от народа — тут тебе и конец!.. А теперь другая новость…

— На передовую выходим? — обрадовался Селиванов.

— Наши самолеты в ответ на бомбежку Москвы и Ленинграда начали бомбить… Берлин! — ответил Ясенев.

Несколько секунд стояла такая тишина, что было слышно гудение какого-то шального комара, отогревшегося около костра. Потом все зашумели, заговорили.

Когда шум немного утих, Ясенев сказал:

— Теперь идите к себе и передайте это матросам. Кулаков тихонько ткнул коленом Ясенева и показал глазами в темный угол, где сидели телефонисты. Один из них, прикрывая ладонью микрофон, приглушенно говорил:

— Честное слово, Петро! Сам комиссар сейчас говорил, что наши самолеты Берлин расчехвостили — дай боже всякому!.. В дым!

Ясенев улыбнулся и так же тихо сказал Кулакову:

— А пройтись по взводам все-таки нужно.

Глава вторая

БОЕВОЕ КРЕЩЕНИЕ

Вздымая фонтаны жидкой грязи, идут к фронту полуторки Крылья, смотровые стекла и доски бортов в бурых кляксах, а машины, переваливаясь на ухабах с бока на бок, то погружаясь в рытвины по самую ступицу колес, то взбираясь на редкие каменистые бугры, упорно продвигаются вперед. Бывает и так, что забуксует машина. Урчит мотор, скрежещут шестеренки передач, машина вздрагивает, напрягается, и… ни с места! Тогда из кузовов выскакивают матросы, подхватывают машину, подпирают ее своими плечами и она, радостно гудя, идет дальше.

Еще утром пришли эти машины за батальоном. Командир колонны, старший лейтенант с ввалившимися, заросшими рыжей щетиной щеками, протянул Кулакову пакет и заснул, сидя на табуретке. Всё ниже клонится голова старшего лейтенанта, кажется — он вот-вот упадет, но в последний момент старший лейтенант вздрагивает, не открывая глаз выпрямляется и снова спит. Однако недолго пришлось ему отдыхать: батальон был готов, и его безжалостно поставили на ноги два дюжих матроса. Старший лейтенант потянулся, тряхнул головой, окончательно проснулся, осмотрел колонну и сел в кабину первой машины.

И вот с тех пор, без остановок, идут грузовики. Косой Дождь режет лицо, но моряки смотрят только вперед. Они с волнением и нетерпением ждут того поворота, из-за Которого покажется еще таинственная для них линия, где выстрелы, осколки, пули и смерть стали обычным явлением; они ищут фронт, которого пока еще не видно, хотя с каждым поворотом дороги всё ощутимее его дыхание.

Уныло стоят вдоль шоссе брошенные дома, уставившись на моряков пустыми глазницами окон. Требовательно гудя, идут навстречу машины с красными крестами на бортах. Не понукая лошадей, мерно покачивающих головами, едут вчерашние колхозники, хозяева полей и лесов, а сегодня — люди, временно лишенные всего этого, беженцы, уходящие от беспощадного, жадного врага. Изредка из-под одеяла или куска домотканого полотна покажется детское лицо и снова спрячется. Ребенка не интересуют даже моряки.

И что еще сразу бросается в глаза — почти нет слез. У большинства в каждом движении заметна решимость не смиряться с бедой. Кажется, что хоть и идет лошадь на восток, хоть ее хозяин и шагает рядом с повозкой, но вот-вот взмахнет он кнутом, швырнет его в придорожные кусты и повернет назад, чтобы с винтовкой или топором встретить непрошеных гостей на пороге своего дома, у кромки своего колхозного поля.

Всё больше и больше воронок от бомб. Большие и маленькие, с ровными краями, они как язвы на теле земли. Около них — обломки машин, телег, трупы лошадей. Вот лежит в канаве разбитая машина. Рядом с ней — пилотка с красной звездочкой, а немного подальше торчит из лужи кран измятого, пробитого осколками самовара.

Стемнело. Теперь не только слышно, но и видно стрельбу артиллерии. Словно молнии озаряют лес и нависшие над ним тучи. Больше стало на шоссе людей. Они суетятся, распоряжаются, но моряки ничего не могут понять в этой суете, в этом хаосе звуков и еще теснее прижимаются друг к другу: так спокойнее, не чувствуешь себя одиноким, беспомощным. А впереди видна длинная светлая полоска. Она то исчезает, то возникает вновь, словно кто-то невидимый управляет двигающимися огнями этойбольшой, растянувшейся на несколько километров иллюминации.

Машины остановились, и к ним сразу подбежали люди.

— С чем машины?

— Патроны или снаряды привезли? — посыпались вопросы.

— Грузите раненого сюда! — и ручки санитарных носилок уперлись в спины матросов.

Норкин спрыгнул на землю, схватил одного из санитаров за рукав шинели и крикнул:

— Не видишь? Здесь люди сидят, а ты носилки суешь!

— Нам приказано, вот мы и суем, — беззлобно ответил бородач. Чувствовалось, что он безмерно устал и даже несколько отупел от этой неразберихи. — С начальством разговаривай, а наше дело маленькое.

Норкин хотел спросить, где заседает начальство, но с носилок раздался стон, и тотчас из темноты вынырнула женщина в шинели и закричала:

— Чего стали? Сказано — грузить, ну и грузите!

— Да там…

— Не разговаривать!

— Позвольте, — вмешался Норкин. — Машины заняты.

— А вы кто такой? — набросилась на него женщина. — Я — военврач третьего ранга Ковалевская!.. Неужели вы не понимаете, что его, — она ткнула пальцем в сторону носилок, — нужно, немедленно эвакуировать? У него пулевое ранение в брюшную полость! Малейшее промедление — и перитонит!.. Жизнь человека дороже ваших ящиков! Грузите!

— Позвольте…

— И не думаю! Берите раненого!

— Хватит кричать! — повысил голос и Норкин. Он решил, что здесь только так и разговаривают, а следовательно, нужно сразу попасть в общий тон. — В машине морская пехота. Мы на фронт едем!

— Как на фронт?

— Да так! Едем и всё!

— Фу, чудак вы какой! — женщина, словно в изнеможении, опустила руки. — Поймите, что фронт здесь! Некуда дальше ехать!

И словно подтверждая ее слова, где-то недалеко разорвался снаряд. Зазвенели провода, задетые осколками.