(Не) чужой ребёнок - Аля Морейно

Рюкзачок с документами, сменой белья, аптечкой, бутылкой воды и сухарями лежит возле входа, в том самом углу, который кажется мне наиболее безопасным. Без него из дома я теперь не выхожу.

Одеваю спящего малыша – тороплюсь на работу. Звоню в соседнюю квартиру к бабе Ольге. Обычно она берёт к себе Ваню, когда я на работе, а в садик он по каким-то причинам не идёт. Школы и детские сады закрыли ещё в первые дни войны, и соседка очень выручает меня. Дверь никто не открывает. Нервничаю, поскольку не знаю, ходит ли транспорт и удастся ли мне добраться до больницы вовремя.

Из квартиры напротив выглядывает мальчик-подросток.

- Тётя Лиза, моя мама бабу Олю в больницу повезла, у неё стекло разбилось, и она сильно поранилась.

Ничего себе… Пока я осколки собирала, слышала какую-то возню на лестничной площадке, но не придала ей значение.

Ваню оставить не с кем. Возвращаюсь в квартиру, натягиваю на него комбинезон и сапоги, подхватываю на руки, потому что быстро ходить он ещё не умеет, и бегу вниз.

На работу опаздываю, но выговор не получаю – начальство относится с пониманием. Стоит мне переодеться и устроить Ваню в сестринской, как снова включается сирена. Больные, которые могут ходить, спускаются в бомбоубежище. Туда в последние дни начали постепенно переносить оборудование, организовали временные палаты и даже обустроили операционную. Мозг никак не может примириться с новой реальностью, но руки и ноги двигаются в верном направлении. Когда сирена стихает, начинают привозить раненых…

Целый день на ногах. Палаты и коридоры заполнены, а новые пациенты всё поступают. Ночь мы проводим в убежище. Бомбят почти не переставая. Оперировать и делать перевязки приходится под землёй. В здании отключается свет, но пока спасает генератор.

А утром я узнаю, что дома моего больше нет… Он не был моим в полном смысле слова, мы с Ваней второй год снимаем там квартиру. В ней остались все наши вещи и особый уютный мир, который присутствует в каждой квартире, где обитает счастливая семья.

Оставляю сына в больнице под присмотром дежурной санитарки и, сдав смену, еду домой. Пока не увижу глазами, отказываюсь верить… Глупое сердце надеется на чудо.

Части подъезда нет вообще. На месте нашей квартиры – обломки плит и арматура. Чудом уцелела одна стена, на которой висит большой яркий рисунок моего сына, его хорошо видно даже издалека. С ужасом думаю о соседях. Живы ли? Расспрашиваю собравшихся во дворе жильцов, но никто о них ничего не знает. Пожарные разбирают завалы.

Я не достаю телефон, чтобы запечатлеть увиденное… Уверена, этот кадр отложится на подкорке и будет со мной до самой смерти. Кажется, именно так выглядит моя разрушенная жизнь. Сжимаю кулаки от отчаяния и ненависти к тем, кто развязал эту чудовищную бессмысленную войну…

В тот момент я ещё не знаю, что это – лишь предвестник предстоящей катастрофы.

* * *

Третью неделю идёт война. Ни конца ни края... Мы с Ваней живём в убежище под больницей. Нам некуда идти, у нас больше ничего нет. Но главное – мы живы.

Беспокоюсь, что родители вот уже несколько дней не выходят на связь. Их село оккупировано. Очень надеюсь, что они не отвечают на звонки потому, что там не ловит телефон, а не потому, что… Нет, не могу, не хочу об этом думать. Всё обязательно будет хорошо. Ведь иначе не может быть?

За последнее время я видела много крови и смертей. И пора бы осознать, что война – это наша нынешняя реальность. Но привыкнуть к ней невозможно. И каждый раз, просыпаясь, мечтаю, чтобы она оказалась лишь ночным кошмаром.

В этом городе мы с сыном живём второй год. Я попала сюда почти случайно – учиться в интернатуре. После рождения Вани мне пришлось взять на год академотпуск. Заканчивала университет уже не так блестяще, как училась все предыдущие годы. Да и в столице оставляли в основном местных, а приезжих разбросали по их родным областям.

Вторая горбольница, в которую меня направили, славится своей хирургией, тут работают блестящие специалисты и можно многому научиться. Я ни разу не пожалела, что оказалась именно здесь.

А ещё тут ничего не напоминает мне о прошлом. О моей первой любви и несостоявшемся браке… Иногда пытаюсь представить, как могла бы сложиться наша с сыном жизнь, если бы я не настояла на разводе. Павел так легко отказался от меня… Вряд ли меня с ним ждало что-то хорошее.

С каждым днём в подвале появляется всё больше детей. Главврач ворчит, что тут не детский сад, а больница, но всё же выделил нам помещение. И сам каждый день непременно заглядывает сюда, чтобы поболтать с детворой. Сухой и строгий мужчина в окружении малышей неожиданно меняет свой образ – превращается в весёлого и доброго дедушку.

Каждый ребёнок реагирует на стресс по-разному. Кто-то постоянно плачет и зовёт свою маму, не желая расставаться с ней ни на минуту, кто-то забивается в угол и целыми днями молчит, а кто-то в силу возраста до конца не осознаёт происходящее и хулиганит, разбавляя напряжённую атмосферу непосредственным визгом… Многие за несколько дней подстраиваются под новые реалии. Играют, радуются мелочам. Но у всех в глазах читается страх…

Мамы установили график дежурств: мы с коллегами развлекаем нашу малышню по очереди в свободное от работы время. Иногда даже удаётся вывести их ненадолго на воздух в больничный двор. Пока дышим, разговариваем, заботимся друг о друге, жизнь продолжается.

Кажется, смен как таковых больше нет, работаю почти непрерывно. Я и интерн, и по совместительству медсестра… Мне осталось полтора года до того, как я официально стану врачом-хирургом. Дожить бы… Раньше казалось, что время пролетит – не замечу. А теперь такие долгосрочные цели кажутся несбыточными мечтами…

- Бабушка, а нас тут не убьют? – спрашивает старшую медсестру её девятилетняя внучка Катя.

У них тоже больше нет дома. Мама девочки сидит в углу и тихонько то ли скулит, то ли поёт странную песню, раскачиваясь из стороны в сторону вместе с младшим сыном. Её родители не смогли спуститься в убежище и были в квартире, когда туда попала ракета. Их тела нашли не сразу. Бедная женщина долго кричала и билась в истерике. Я всерьёз опасаюсь за её психическое состояние.

- Нет, Катюша, у нас на