Источник забвения - Вольдемар Бааль

Они говорили о недавнем ученом совете, о выступлении нового директора, и коллега нашел, что шеф был слишком краток в своем выступлении, «ничего за этой краткостью невозможно рассмотреть — напрасно он уповал на впечатление деловитости».

— По-моему, эта краткость нередко самозваная сестра таланта, а то и вовсе подставная.

— Краткость — признак силы, — отозвался Визин, повторяя одно из любимых выражений Мэтра. — Я ему завидую.

— Неужели остались на свете вещи, которым ты завидуешь?

— Да, Например, ты лучше играешь в шахматы.

— Зато ты не хочешь застрелиться, когда смотришь в зеркало, — со вздохом проговорил коллега, и оплывшее, блинообразное лицо его изобразило тоскливую усмешку.

— Химику не подобает прибегать к огнестрельному оружию, — сказал Визин.

— Сейчас Алевтина Викторовна запишет…

О дневнике Алевтины Викторовны знали все, как знали, что героем его является Герман Петрович; она вела его давно, лет девять, то есть с тех пор, как Визин стал заведующим лабораторией. Она записывала за своим начальником, как ученики записывали за Сократом, Душан Маковицкий — за Толстым, Эккерман — за Гете. Она считала Визина Личностью, каждое слово и каждый шаг которой заслуживают быть зафиксированными, не говоря уже о делах. И ею двигали не честолюбивые побуждения, а сознание исторической справедливости, как она однажды заявила очередному насмешнику.

— Оставь ее в покое, — сказал Визин.

— Хочешь ты или нет, она тебя увековечит…

«Партии-другой» не получилось: проиграв первый раз, Визин собрал фигуры. Коллега понимающе покачал головой и ушел. «А собственно, что он понимает? — подумал Визин. — Откуда он взял, что он понимает? С какой стати у всех у них такие понимающие лица?»

Он подошел к Алевтине Викторовне попрощаться.

— Кажется, я себя неважно чувствую, — сказал он. — Если завтра не приду, значит — передышка.

Она вгляделась в него с пронзительным сочувствием.

— Обязательно вызовите врача! Вы плохо выглядите.

— Я утром позвоню. До свиданья.

— До свиданья…

Вахтер дядя Саша сказал, что его недавно спрашивала «какая-то мамзель». Визин недоуменно остановился: какая мамзель, почему спрашивала, никто не звонил, явно не жена и не дочь — их дядя Саша хорошо знает.

— А как она спросила?

— Скоро ли, мол, Герман Петрович работать кончит. Ну, думаю, дурных нема. Какой такой Герман Петрович, спрашиваю. А такой, говорит, притвора ты старая, который недавно великое открытие сделал.

Визина словно током ударило.

— Что за чушь?

— Вот я и подумал… Иди-ка ты, говорю, милая…

«Когда и где я мог проговориться? Никогда и нигде. Алевтина подсмотрела? Отпадает… Может быть, я в этом идиотском состоянии, тогда в железнодорожном кафе… Нет, я ни с кем не разговаривал… Или я с собой разговаривал?..»

— Как она выглядит?

— Ну… крупная, видная из себя. Вся в зеленом. Волос богатый, гнедой… — Дядя Саша стал припоминать детали: зеленые глаза, пушок на верхней губе, прямой нос, смугловатая гладкая кожа, очень подвижная и легкая, несмотря на габариты, — из чего можно было заключить, что она произвела на него впечатление.

— Не припомню такой, — угрюмо проговорил Визин. — Может, кто из студенток?

— Вот и я подумал… Правда, что-то таких раньше не видел. Да и спрашивала так как-то… Я ей: а вы, мол, кто такая будете? А она: инопланетянка. Засмеялась и поскакала.

— Розыгрыш! — твердо проговорил Визин.

— Вот и я подумал…

«Розыгрыш. Определенно. И совершенно случайно — про открытие. Раз ученый — значит, открытие. Кто-нибудь из этих, ищущих приключений посетительниц лектория… Видная, зеленая, гнедая… Таких среди студенток нет. Остается лекторий…»

Волнение стало убывать.

— Гоните их всех, дядя Саша. И телефона не давайте.

— Дурных нема…

«Что на меня наваливается? — тревожно размышлял он, добираясь домой. Одно за другим… Инопланетянка, черт побери… Или меня уфологи морочат? Ну конечно! — еще немного, и ты поверишь в пришельцев. А что? Вон Мэтр поверил. Ну, если не поверил, то был близок к этому. Иначе, почему он отмалчивался, когда у меня была баталия с уфологами и янолюбами? Почему скептически слушал меня и отзывался о моих статьях?..» И впервые Визин подумал, что, может быть, Мэтр в последние свои дни вовсе не чудил, как считали все, в том числе и он сам, его любимый ученик.

Ночью ему не спалось. Он поднялся и тихо, чтобы не разбудить Тамару, вышел на балкон. Стояла тихая, теплая, безветренная ночь, Визин поднял глаза и ахнул: над ним, низко, — казалось, рукой достать, — нависал тяжелый, фиолетовый свод, испещренный мириадами ярких и тусклых огоньков; свод был многослойным, вязким, прозрачным, слои волновались, дышали, смещались, а огоньки, пронизывая, разрывая и прожигая свод, трепетали и пульсировали — там, наверху, шла грандиозная, непостижимая работа. У Визина было такое ощущение, словно ему показывают все это, и он съежился, сжался, туже запахнул халат и еще неслышнее, чем шел сюда, шагнул назад, в комнату, плотно притворив балконную дверь и наглухо ее зашторив…

…А потом сидел разбито в темноте на стуле и слушал, как гремит сердце. «На меня навалилось, — методически отрабатывал мозг, наваливается, одно за другим, одно за другим…»

Он был напуган, обескуражен, удивлен. «Неужели ты никогда не видел ночного неба? Неужели не задумывался обо всех этих необъятностях и бесконечностях?» Но вопросы звучали пусто, бессмысленно, они разбивались о только что виденное, как дождевые капли об асфальт.

Тамара проснулась. Она, Кажется, решила, что он не спит потому, что переваривает вчерашний их разговор: перед сном речь зашла об одном из ее молодых поклонников, и Тамаре пришло в голову, что муж ревнует ее. Визин понял, что это доставляет ей удовольствие, хотя она и изображала недоумение, возмущение и даже обиду, а потом с притворным ленивым равнодушием растолковывала ему, что когда такая разница в возрасте — целых девять лет! — то ничего серьезного быть попросту не может. И Визин вынужден был отвечать, что и не предполагал серьезное, а она не верила, и пришлось ее убеждать, и почти дошли до крика… Сейчас она что-то пробормотала полусонным, низким своим и теплым голосом, потом спросила:

— Ну, в чем дело-то?

— Ерунда, — сказал он. — Рядовая бессонница.

— Если это все из-за того же…

— Нет, — перебил он. — Случайно, не можешь припомнить среди своих знакомых особу, которая вся в зеленом, крупная и волосы темно-рыжие?

— Да вроде нет таких, — подумав, ответила она. — А что?