Час дракона - Роберт Говард

— Думаю, это правда, — согласился Тараск. — Это не человек, это варвар, похожий своей бессмысленной дикостью на раненого тигра. Я позову лучников…

— Смотри и учись! — оборвал его тот, кого звали Ксальтотуном.

Ладонь его исчезла в складках балахона и вновь появилась с зажатым в пальцах маленьким блестящим шариком. Молниеносное движение пальцев — и блестящий предмет крошечной искрой прошил воздух. Конан успел отразить его лезвием меча, но в момент удара раздался резкий грохот, полыхнуло ослепительное пламя, и он, словно подкошенный, рухнул на пыльную землю.

— Он мертв? — с надеждой в голосе спросил Тараск.

— Нет. Просто-напросто оглушен. Потерял сознание на несколько часов. Прикажи своим людям связать его покрепче да перетащить в мою повозку.

Тараск жестом приказал слугам повиноваться и стал наблюдать, как они потеют, перенося тяжелое бессознательное тело. Ксальтотун аккуратно прикрыл Конана шелковым плащом, спрятав от лишних посторонних глаз, и взял в руки вожжи.

— Я еду в Бельверус, — сообщил он. — Передай Амальрику, — моя помощь ему больше не понадобится. Теперь, когда король Аквилонии пленен, а его армия разбита, он может полагаться на свои собственные силы — мечи и копья. Этого хватит, чтобы довершить начатое. Просперо, не успевший привести на помощь нашему противнику свои десять тысяч воинов, услышав об исходе битвы, уже со всех ног отступает к Тарантии.

…Да! Запомни еще одно: Амальрику, Валерию, да и вообще никому другому о нашем пленнике ничего не рассказывай. Пускай все считают, что он действительно погиб под обвалом.

Глаза говорившего переместились на стоявшего неподалеку гвардейца. Наступила неловкая тишина, и тот начал беспокойно ерзать под тяжелым гипнотическим взглядом.

— Что это у тебя на брюхе? — неожиданно и резко спросил его Ксальтотун.

— Что?.. А! Это, с вашего позволения, мой пояс… — пробормотал совершенно сбитый с толку воин.

— Лжешь! — торжествующий смех был безжалостен, как лезвие ножа. — Это же ядовитая змея! Что ты за глупец, если подпоясываешься ядовитой гадиной!

Гвардеец ошалело опустил широко раскрытые глаза вниз, и вдруг ему показалось, что пряжка его ремня начинает подниматься к его лицу… Но это уже была не пряжка, а голова змеи! Немигающий злобный взор и истекающие ядом зубы! Раздалось тихое шипение, и он почувствовал холодное прикосновение чешуйчатой кожи…

Испуганно вскрикнув, воин ударил змею голой ладонью, с ужасом осознав, что ядовитые зубы погрузились в его руку, пошатнулся и упал, как колода.

Тараск обеспокоено взглянул на распростертое у его ног тело — он увидел лишь пояс с пряжкой, двойной зубец которой глубоко впился в ладонь трупа.

А Ксальтотун теперь смотрел на королевского оруженосца, к этому моменту уже успевшего задрожать и побледнеть, как мел. Но Тараск вовремя вступился:

— Не надо! Ему можно доверять!

— Ну ладно. Только смотри, чтобы все, что здесь произошло, осталось тайной! Когда я вам понадоблюсь, пусть ученик Ораста — Альтаро позовет меня, как я ему объяснил. Я буду в Бельверусе, в твоем дворце. — С этими словами он помахал рукой и дернул вожжи.

Тараск поднял руку в ответном прощальном жесте, и, когда повозка немного отъехала, лицо его неожиданно исказила гримаса неописуемого удивления, страха и неприязни.

— Почему ты пощадил этого варвара?.. — прошептал пораженный оруженосец, не в состоянии оторвать взгляда от удаляющейся фигуры чернокнижника.

— Я сам удивляюсь… — пробормотал в ответ не менее растерянный король Немедии. Глухое эхо заканчивающейся битвы затихало где-то вдали, как и стук окованных железом колес покидающей их повозки. Заходящее солнце багряным сиянием освещало неподвижные скалы, и уже почти неразличимая упряжка скоро окончательно скрылась в огромных пурпурных тенях, встающих на востоке…

Глава IV

«Из какого же ты выполз пекла?»

О своей долгой поездке в повозке Ксальтотуна Конан ничего не помнил. Он лежал, словно мертвый, в то время как колеса стучали то по булыжникам горных дорог, то мягко шелестели по высоким травам зеленых долин, и, когда они спустились с нагорий вниз, по широкой белой дороге, что вилась меж богатых полей до самых стен столицы Немедии.

Сознание начало возвращаться к нему лишь под рассвет. Он услышал человеческие голоса и скрип тяжелых петель, рассмотрев сквозь щель в укрывавшем его плаще бородатые лица стражников и смутно видневшиеся в неясном свете какие-то высокие сводчатые ворота. Мечущийся огонь факелов, дробясь, отражался в полированных шлемах и наконечниках копий окруживших повозку гвардейцев.

— Простите, уважаемый, вы нам не скажете, как закончилось сражение? — произнес по-немедийски чей-то любопытный голос.

— Достаточно успешно, — последовал лаконичный ответ. — Король Аквилонии убит, а его армия разбита.

Раздался хор обрадованных голосов, утонувший в грохоте повозки по каменным плитам. Ксальтотун щелкнул бичом, из-под колес брызнули искры, и упряжка покатилась прочь от ворот. Но Конан успел услышать, как один из стражников удивленно пробормотал:

— От самой границы до Бельверуса всего от захода до восхода солнца! И кони не загнаны! Господи, да он просто…

Потом вновь наступила тишина, прерываемая лишь стуком копыт и колес по брусчатке темной улицы.

Услышанное запало Конану в память, но в данный момент эти слова для него ничего не значили. Он все еще оставался бездушным автоматом, способным видеть и слышать, но не способным что-либо понять. В голове его медленно кружились неясные мысли и образы, и вскоре он снова впал в глубокий транс, так и не сумев зацепиться за крошечные обрывки непослушных мыслей. Он не слышал, как кони остановились в глубоком, словно колодец, дворике, и не почувствовал, что тело его несут чьи-то сильные руки. Гулкие, ведущие вверх каменные ступени, темные коридоры, шепот, тени, тихие шаги — все проплывало мимо его сознания, далекое и ничего не значащее.

Окончательное пробуждение было резким и быстрым. Он мгновенно вспомнил все события битвы, ее окончание и осознал, где находится. Конан лежал на застеленном шелковым покрывалом топчане, скованный по рукам и ногам прочными цепями, и порвать их не было никакой возможности. Комната, где он пришел в себя, была оформлена в страшноватом мрачном духе: со стен свисали черные шелковые портьеры, тяжелые пурпурные диваны вызывали кровавые ассоциации. Не было заметно никаких признаков окон и дверей, и лишь одна большая золотая лампа, подвешенная на софите в нише, освещала все вокруг таинственным искрящимся сиянием.