Солнышкин плывёт в Антарктиду - Виталий Коржиков
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
В это время что-то маленькое, едва заметное, закружилось над палубой.
— Смотрите, смотрите! — крикнул Солнышкин, протянул руки, и в ладони ему опустились два жёлтых берёзовых листка.
Он взмахнул ими, а Моряков посмотрел вслед улетающей стае и сказал:
— Значит, рядом земля.
И все услышали, как наверху артельщик с» многозначительной усмешкой повторил:
— Хе-хе, значит, скоро земля.
АРТЕЛЬЩИК НАЧИНАЕТ ДЕЙСТВОВАТЬ
Стёпка ходил по лазарету. На столе перед ним лежали недоеденные рыбьи хвостики. А за иллюминатором занимался закат. Он горел, как персидские ковры на жюлькипурской барахолке, и, казалось, даже колыхался и хлопал на ветру.
— Тысяча рубинов, тысяча алмазов! — Артельщик решил, что время выбираться из лазарета.
Он тихо приоткрыл дверь и, сделав несколько шагов, носом к носу столкнулся с Робинзоном. Старый инспектор выбивал медвежью шкуру.
«У, чтоб тебя мурманская селёдка слопала, и откуда ты взялся?!» — вздрогнул артельщик, но улыбнулся и пропел:
— Разрешите помочь?
Старик сдвинул фуражку на затылок и кивнул.
Почему бы не разрешить человеку сделать что-то доброе?
Артельщик взялся за край шкуры, тряхнул её раза два и уже посматривал, как бы половчее улизнуть, но сзади хлопнула дверь и рядом с ним раздался возмущённый голос Челкашкина:
— Послушайте, голубчик, разве вас кто-нибудь выпускал? У меня адмиралы не разрешали себе подобных вольностей!
— Хе-хе, — усмехнулся артельщик. — Извините, но меня просили помочь!
Он ещё крепче ухватился за шкуру и сдул с неё несколько пылинок.
— Мирон Иваныч…— Доктор повернулся к инспектору: — Как же так? Ну позвали бы меня!
Челкашкин приподнял фуражку. Робинзон, наоборот, надвинул свою на брови, с интересом покосился на артельщика и сказал:
— Прошу прощения!
Он свернул шкуру и, взяв её под мышку, удалился к себе в каюту.
— А вы, голубчик, за мной! — сказал Стёпке доктор и поманил его за собой.
— А я не пойду! — буркнул Стёпка. (Но доктор только усмехнулся и распахнул перед ним дверь.) — Я здоров! — крикнул артельщик. — Я тоже хочу в город.
— Чтобы вас выволокли на жюлькипурскую свалку, когда вы от голода потеряете сознание, — подмигнул Челкашкин. — Не выйдет! — Погрозив артельщику пальцем, он подтолкнул его в лазарет и щёлкнул ключом.
Стёпка взвыл от злости. Перед ним на столе торчали рыбьи хвостики, а вдалеке уже загорался огнями тысячи рубинов торговый город Жюлькипур.
ИСТОРИЯ КАПИТАНА МОРЯКОВА
Солнышкин стоял в гладильной, поплёвывал на шипящий утюг и наглаживал стрелочки на брюках Перчикова. Вот так Перчиков поведёт ногой — и стрелка сверкнёт на солнце. Вот так — и она зашелестит в воздухе. После случайной размолвки Солнышкину очень хотелось сделать для друга что-нибудь приятное. Так вот, пока радист передавал радиограммы, его брюки готовились к завтрашней прогулке по великому торговому городу.
В стороне, сидя в трусах на столе, старый морской бродяга Альфонсо-Мария-Тереза-Федькин исполнял такие мексиканские песни, от которых, казалось, мчатся по жилам львы и прыгают ягуары.
А за иллюминатором уже возникал огромный город, подмигивал многочисленными огоньками, и каждый огонёк обещал какое-то занятное дельце. Огоньки вспыхивали и гасли, словно спорили друг с другом и торопились.
Солнышкин посмотрел в иллюминатор и тоже заторопился.
— Ого! Великолепно! Сразу видно, что на носу Жюлькипур! — сказал Моряков, наклоняясь, чтобы войти в гладилку. С плеча у него свисали громадные брюки. — Вы слышите шелест?
Моряков поднял вверх палец. Солнышкин мигнул.
— Нет? — Моряков удивился. — Так это же Солнышкин идёт по Жюлькипуру! Это же свистит воздух за его брюками. Слышите? Надо слышать, Солнышкин!
Солнышкин снова плюнул на утюг и весело заработал.
— А знаете, — торжественно сказал Моряков, — когда-то я первый раз тоже наглаживал брюки у этих самых мест… А вон там… видите здания?..
На берегу среди высоких пальм светились две башни. На них по очереди вспыхивали и, сталкиваясь, гасли рекламы, будто нокаутировали друг друга, но, воспрянув, опять бросались в драку.
— Так вот, там, — кивнул Моряков, — у меня случилась забавная история, хотя началась она совершенно обычно.
Солнышкин хотел попробовать, горяч ли утюг, но забыл и поставил его на штанину.
— Я был штурманом. Юнец! Моложе Пионерчикова! Вышел в город. Бананы — с луну. Пальмы. Попугаи. Непривычные улицы. И со всех сторон ко мне несутся рикши. Старики, мальчишки — бегом. Только садись! Я им говорю: «Извините, не могу, мы на людях не ездим».
Солнышкин притих. Он не дышал и поэтому не слышал, какой ароматный дымок распространяется из-под утюга. Морякову же этот дым казался дымом воспоминаний. И он продолжал рассказ:
— И вдруг вот у того самого здания появляется человек в пробковом шлеме и с ним дама и презрительно говорит: «Юному русскому штурману жаль денег. Я плачу за него!» Представляете? Это мне-то жаль денег! Он с хохотом садится с дамой на мальчонку. То есть, конечно, не на мальчонку, а в его тележку. Но какая разница?
— Никакой! — возмущённо крикнул Солнышкин, передвинув утюг на другое место.
— Меня бросило в краску. — Моряков заходил взад-вперёд. — Представляете положение?! Ехать на рикше я никогда себе не позволю, не сесть — тут же обвинят в жадности весь наш флот! Тогда я…— Моряков упёрся головой в потолок. Солнышкин тоже потянулся за капитаном, Федькин опустил на пол гитару. — Тогда я сказал: «Плачу вдвое больше, если этого джентльмена никто не повезёт!»
— Занятно! — сказал Федькин.
— Занятно! Если бы вы знали, что тут было! Свист, шум, визг. Но, — Моряков поднял палец, — ни один рикша не тронулся с места! Из банка вызвали такси, но дама желает только на рикше!
— И что же? — нетерпеливо спросил Солнышкин.
— Тогда в упряжку любезно бросились два молодых банковских служащих и побежали, стараясь обскакать друг друга.
— Зарабатывали авторитет! — сказал Федькин.
— Подхалимы! — крикнул Солнышкин.
— Ну что вы, зачем же так отзываться об уважаемых людях Жюлькипура?
— Уважаемых? — с негодованием спросил Солнышкин.
— Конечно! — усмехнулся Моряков. — Ведь они теперь стали управляющими банков!
— И что же дальше? — поинтересовался Федькин.
— Я выложил все деньги тут же! Всю годовую штурманскую получку! И представьте, ни один рикша не позволил взять себе ни копейки.
— А вы? — спросил Солнышкин.
— А я тут же в харчевне заказал для всех двадцати по самому жирному тигриному хвосту в павлиньем соусе.
Глаза у Солнышкина горели. Сердце пылало. Брюки дымились.
ТОРГОВЫЙ ГОРОД ЖЮЛЬКИПУР
Рано утром, едва «Даёшь!» потёрся носом о причал, Солнышкин сбежал по трапу. За ним следовал Перчиков. Брюки у него были с таким тропическим загаром, будто месяц пролежали на африканских пляжах. Воздух дымился от перечных и горчичных запахов. У Солнышкина защипало язык и защекотало в горле. Но он только выше поднял голову.
Дыша этим воздухом, в бухте гордо выпячивали грудь десятки пароходов. В небе щеголевато развевались флаги всех стран мира, а из-за ворот порта уже доносились громкие голоса:
— Бананы, лучшие в мире бананы!
— Кокосовые орехи! Самые крепкие в мире! У ворот, под высокой королевской пальмой, задрав подбородок, стоял полицейский в коротких штанишках, и друзья прошествовали мимо него. Рядом с Перчиковым и Солнышкиным шёл Челкашкин, а за ним торопились Робинзон, Пионерчиков и Борщик с громадным свёртком под мышкой, в котором хранились самые вкусные бутерброды.
В городе начинался большой торговый день. Каждый житель должен был что-то продать или что-то купить. В город тянулись купцы — рыжие, чёрные, красные. И скоро Солнышкин завертелся среди настоящего циркового шествия.
— Крокодилы! Крокодилы! Покупайте их и не бойтесь никакого врага! — крикнул кто-то сбоку, и Солнышкин отлетел в сторону: рядом из ящика высунулись две крокодильи морды и вцепились ему в рубаху.
Что-то больно щёлкнуло его по уху. Это сидевшая на голове у высокого индейца макака запустила в него вишнёвой косточкой. Он снова качнулся и налетел на торговца, который пропел прямо в лицо:
— Покупайте попугая, и ваш язык может оставаться дома.
Над ним хлопали крыльями два какаду и ругали друг друга самыми смешными словами.
Вокруг жонглировали зеркалами, громко трещали трещотками. Торговцы фруктами подбрасывали бананы, ананасы, кокосы. Продавцы перца держали на весу такие жгучие мешочки, что из них едва не вырывалось пламя. А из маленьких улочек, уставленных, как шахматная доска, чёрными и белыми столиками, валили десятки дымков, и зазывали, хватая прохожих, горланили:
