Другие семь дней - Виктор Гвор

До самого места происшествия, от дороги естественно, добираться пришлось пешком. Старая потертая «полуторка» больше по шоссейке ездить приспособлена. Песчанка не зря так зовется. Все засыпано. Пески, конечно, не зыбучие и Сахаре по всем показателям уступают. Но с дороги свернешь, через два метра машина на брюхо сядет. Придется лопатой махать, и с бортов доски скручивать, чтобы под колеса просунуть. Так что, будь ты даже начальник УНКВД УССР, и то ножками пойдешь, а уж если ты только лейтенант народной рабоче-крестьянской милиции, то тем более…

При виде подъехавшего пополнения, местные поспешили рассосаться. А то возьмут на карандаш, назначат свидетелем и доказывай потом, что ты не Хищенко.[5] Осталась лишь парочка самых любопытных. На полдороге лейтенант остановился, пропуская вперед подчиненных. Снял фуражку, вытерев вспотевший лоб. Вдумчиво оглядел место происшествия, заранее прикидывая, что к чему и с чего начать. Основой, так и притягивающей взгляда, была, конечно, лодка. Вернее, даже, маленький катер, метров пять с хвостиком в длину, обводами неуловимо смахивающий на миноноску. Только очень маленькую. В Мариуполе даже сторожевики не базировались, но Огурцов родился в Севастополе, и в хищных обводах боевых кораблей разбирался неплохо. Еще в катере грудился чуть ли не с десяток мешков, все в крупной чешуе, различимой даже издалека.

Возле лодки, прямо на песке лежал человек. Судя по неестественной позе — мертвый. В комбинезоне, похожем на танкистский, такой же синий и замасленный. А возле катера нарезал круги милицейский сержант с наганом в руке. Зачем ему наган, лейтенант так и не понял. Но, решив, раньше времени голову не забивать, пожав плечами, продолжил путь, загребая песок сапогами. Сержант, разглядев новоприбывшего, тут же помчался навстречу, попытавшись чеканить шаг по пляжу, но, сообразив, как глупо это выглядит на песке, прекратил после третьего же шага. «А что, молодец, соображает. Ладно, чтобы не расслаблялся, нажмем малость. Брови в кучу, лицо посуровей, в голос металла».

— Лейтенант Огурцов. Докладывайте, товарищ сержант. Кого Вы тут так поймали, что он при задержании окочурился?

— Товарищ лейтенант! — Вытянулось лицо у сержанта. — Я ж его и пальцем не тронул! Руку на захват взял, как в школе милиции показывали, и все! Тольки он посинел, задергался, и помер!

— Вижу что помер, — хмыкнул лейтенант, косясь на «шпиона». Эксперт-криминалист Федя Сергеев, уже сфотографировал тело в куче ракурсов, и теперь пытался перевернуть усопшего на спину.

— А скажи-ка, мне, сержант… — Огурцов выбил из пачки две папиросы, протянул одну милиционеру, вторую закурил сам. — Почему ты решил, что он — шпион? Может, просто рыбак? К тому же, сам посмотри, — лейтенант кивнул на труп. — Он же древний, как бивень мамонта. Кто, в здравом уме будет его отправлять? Он же от старости рассыплется.

Судя по решительному лицу, сержанта тоже посетили подобные мысли, и он отважно бросился в наступление, размахивая руками: — Так старый вражина, матерый! Я как увидел, сразу понял, что шпион! А он меня заметил, так сразу руку за пазуху, за пистолетом! А как я его — хвать, пистолет уронил! Его волной и унесло! А документы я нашел, товарищ лейтенант! Они еще в целлулоид замотанные были… — и сержант протянул Огурцову злополучные бумаги.

Лейтенант наскоро пролистал врученное. Скверные фотокопии непонятно чего. Еще и напечатано все по-украински. С апострофами и прочими буквами, перекочевавшими чуть ли не из церковно-славянского. Написанное Огурцов понимал, не все конечно, но большую часть. На курсы, в далеком тридцать втором, ходил ведь исправно, кое-что в голове засело до сих пор. Язык не удивлял. Удивляли печати с трезубцами. «Националисты украинские?» — мелькнула шальная мысль. Впрочем, почему шальная? Действительно, многое подходит под эту версию. Что старый, так может прав сержант, и враг матерый. С Петлюрой еще начинал, к примеру, или с батькой Махно. Ну, а документы в корень негодные, так это в качестве опознавательного знака. «Рабочие», которые проверку пройдут, должен был связник принести, а его сержант спугнул. Прошерстить местных? Надо на заметку взять данный вопрос и не забыть «соседей» поставить в известность. «Петлюровцы» как раз по их профилю. Непонятно только к чему такая экзотика? И такой приметный катер? Лейтенант достал из кармана финку и царапнул по борту. Осталась глубокая царапина серебристого цвета. Действительно, кольчугалюминий…[6] Интереснее все получается, и интереснее. Еще и мешки с рыбой. Зачем столько? Если хотел рыбаком прикинуться, и одного хватило бы. Интереса ради, лейтенант полоснул ножом по натянувшемуся боку мешка из какого-то странного материала. Мешок с радостным треском лопнул и на лейтенанта уставилась рыбья голова. Нет, скорее морда, если даже не мордища…

— Товарищ лейтенант, а мне тут как? — забеспокоился сержант. Еще бы не забеспокоится. Все содержимое катера чуть ли не под метелку выметенное, загрузили в грузовики. Лейтенантскую полуторку, и второй «газик», взятый в Управлении порта «напрокат». — Вы уедете, а мне чего? Сидеть, катер сторожить?

— Ну да, — сделал вид, что не понял вопроса, Огурцов. — Тебе, товарищ сержант, приказываю сидеть и сторожить катер. Курить, так уж и быть, на посту разрешаю, — заметив, как сереет лицом сержант, со смехом добавил. — Я на судоремонтный отзвонился, обещали после обеда буксир подогнать. Как заберут — в отдел зайдешь. Рапорта писать будем.

— Так точно, товарищ лейтенант…

Утром двадцать второго унтерштурмфюрера Ганса Нойнера волновали огромные проблемы, в количестве двух штук. Первая заключалась в том, что его командир, гауптштурмфюрер Фриц Кнохляйн, вместе с командиром батальона, с утра пораньше, сразу после зачтения приказа о войне против СССР, убыл в штаб полка, оставив его старшим по роте. Вторая логически вытекала из первой — оставшись во главе своего подразделения в гордом одиночестве, Ганс должен был руководить ротой. Конечно, дивизия находилась в резерве, и особых проблем не ожидалось, но унтерштурмфюрера томило некоторое нехорошее предчувствие. Почти как во Франции перед приказом о расстреле англичан. И как всегда, не обмануло. Не успел командир роты вернуться, как Ганса вызвали к подъехавшей машине, из которой вышел ни кто иной, как начальник штаба дивизии — штандартенфюрер Хайнц Ламмердинг. Незапланированное присутствие начальства, как известно, в подавляющем большинстве случаев, является предвестником неприятных известий. Вдобавок на лице начальника штаба было нарисовано такое неудовольствие, что сердце Ганса екнуло. Вскинув руку в приветствии, Нойнер бодро отрапортовал о том, что за истекшее время в роте никаких происшествий не произошло, личный состав отдыхает. Ламмердинг, выслушав стандартную скороговорку рапорта, спокойно кивнул, словно сдерживая свое плохое настроение, и уточнил, где находится командир роты. Узнав, что в штабе полка, он слегка поморщился, после чего приказал поднять роту по тревоге, погрузить в автомобили стоящей неподалеку колонны, и вместе с приданным взводом штурмовых орудий выдвинуться назад к Инстербургу[7] и далее на Ангербург.[8]