Убийства мальчиков-посыльных - Перихан Магден

— Конечно же, господин, — ответил Ванг Ю, — с удовольствием.

Когда он сказал об удовольствии, я должен был услышать в его словах что угодно, кроме удовольствия. Ах, мне следовало догадаться о том, что сделает коварный Ванг Ю!

Ближе к вечеру мне уже было гораздо лучше. Собравшись с силами, я скинул с головы пакетик со льдом и, надев дедушкин макинтош, направился в его контору. Как только я вошел в здание, меня охватил ужас. Во всем здании был совершенно другой воздух и запах, словно какой-то неведомый индийский бог, задумав злую шутку, вдохнул сюда всю свежесть Гималаев. Дом продувался легким сквозняком, и все старинные обитатели здания, видавшие его лучшие дни, ходили с раскрасневшимися от избытка кислорода щеками и сияющими глазами из конторы в контору, из кабинета в кабинет как зачарованные дети. Трудно было не догадаться, как звали этого озорного негодника-бога, которого даровали нам земли Индии: то был милый, милый, милый Ванг Ю.

Когда я вошел в дедушкин кабинет, меня ждал очередной сюрприз, приготовленный милым Вангом Ю, в виде распахнутых настежь окон. После этой безумной уборки вся комната стала скользкой и сияла, напоминая какое-ни-будь бессмертное произведение искусства, выполненное в технике китайского лака. Словно шагая по полированному подносу, держась за стены и окружающие предметы, я с трудом добрался до окон; с грохотом захлопнув их, я подошел к столу. Нервы мои были натянуты как струна, щеки пылали; я схватил самый большой стакан из всех расставленных по росту на столе, налил в него виски и залпом опрокинул в себя.

Когда я немного успокоился, в комнату вошел пожилой почтенный господин, который, как я решил, был соседом с третьего этажа.

— Сидите-сидите, не вставайте, пожалуйста, — сказал мне он и начал: — Господи, да у вас не слуга, а вихрь. Он обошел все наши комнаты, где какие были двери, окна, все открыть заставил! А потом навел такую чистоту, такую чистоту! Взял с собой трех помощников и убрал не только вашу контору, но и весь дом! Благослови его бог! Я такого раньше не видел. Настоящий вихрь.

Я постарался ответить как можно более вежливо:

— Ну что вы, сударь. Знаете, как говорят? Если у тебя нет слуг, то и врагов нет.

Наигранно засмеявшись, он произнес:

— Вы, значит, консерватор. Ладно, мне пора идти. Решил, зайду по дороге к вам. Никогда такого не видел, надо же — такой расторопный да работящий. Настоящий вихрь! Храни его бог! Вот молодец какой: проворный какой, понятливый.

Я пожал ему на прощание руку:

— Всегда жду в гости, сударь. Рад был познакомиться.

— Мы все очень любили вашего покойного дедушку, — вздохнул он. — Ко мне тоже как-нибудь заходите.

Проводив почтенного старичка, я сел было за стол, но вдруг в дверь опять постучали: ровно три раза — не слишком громко и не слишком тихо, с равными промежутками. Я уже был не в состоянии вставать ради этих незваных гостей. Вчера один, сегодня двое! Не контора, а проходной двор какой-то.

— Дверь открыта, — крикнул я. — Входите, пожалуйста.

Вошел бледный, но очень красивый человек с мягкими каштановыми волосами. На носу у него были круглые очки в тонкой металлической оправе, а в руках — огромный пакет, завернутый в блестящую ярко-зеленую, как голова селезня, бумагу. Человек направился прямо к моему столу.

Протянув мне руку, он произнес:

— Добрый вечер. Надеюсь, я вас не побеспокоил. Прошу простить за то, что явился без предупреждения. Но мсье Жакоб так настаивал, чтобы я увиделся с вами, что мне пришлось рассудить так: если я зайду к вам по пути и оставлю этот пакет, то это не будет большим неудобством для вас.

Ну и противным он оказался! У него были отвратительные потные ладошки, а когда он говорил, то смотрел не мне в глаза, а как бы мимо них, по касательной, на мои виски, время от времени облизывая верхнюю губу. При этом у него был очень приятный, звучный голос, и выговаривал слова он безупречно. Эта безупречность доходила до того, что делалось скучно его слушать. Казалось, обычный человек не может так разговаривать, и все вместе в сочетании с его точеной фигурой создавало впечатление, что это — робот. Если бы мне нужно было дать ему имя, я бы назвал его Человек-Робот, и никак иначе. Однако его давно уже назвали без меня, а мне оставалось только догадаться, кто он такой.

— Вы очень хорошо сделали, господин Волковед, — сказал ему я. — А этот пакет, вероятно, — биография дрессировщика лошадей, для меня. Я рад, очень даже рад. Не выпьете немного виски?

— Вы правы, я Волковед, — улыбнулся он. Его улыбка казалась ненастоящей. Да и, пожалуй, все, что бы ни делал этот человек, казалось безупречным, но не настоящим. — Одним словом, личность, имя и внешность которой вспоминается с трудом, — продолжал он с легкой насмешкой в голосе. — За приглашение выпить благодарю; но, к сожалению, вынужден отказаться. Страдаю заболеванием желчного пузыря-с. Даже если капельку выпью, то потому будет так плохо, что вы даже представить себе не можете. А вы, надо полагать, давно дружите с мсье Жакобом, раз он развел такую бурную деятельность, чтобы я как можно скорее доставил вам все до единого тома этой биографии вашего драгоценного лошадиного дрессировщика? Я, правда, еще сам только третий том читаю.

— Как вам будет угодно, как угодно, любезнейший, — торопливо проговорил я. — Вам тоже подарок… То есть, э-э-э… мне бы тоже хотелось вручить вам кое-что. Нашелся вам подарок…. То есть я нашел… Зайдете как-нибудь… То есть… Я хочу сказать, если вы как-нибудь зайдете…

Я растерянно замолчал и с яростью уставился на него. Это было уже чересчур! Язык-то у меня хорошо подвешен, я ж не из тех, кто мямлит, не умея связать двух слов! Но этот тип каким-то образом умудрялся так влиять на людей, что они начинали бормотать бессвязные глупости. Мне волей-неволей вспомнился Человек в Медвежьей Шапке. А может, мы все — все! — выглядели такими роботами?

Моя растерянность и злоба, как ни странно, успокоили господина Волковеда. Он явно смягчился. Глаза его засияли, и, мило улыбаясь, он спросил:

— Вы подготовили для меня подарок? Большое спасибо! Нет, в самом деле, большое спасибо!

Он даже глазами мог улыбаться. А может, эта ангельская улыбка была на самом деле его защитной броней? От выпитого моя подозрительность усилилась. Я видел в быке — теленка, в соломе — бриллианты, а в роботах — ангелов с разбитым сердцем.

— Могу ли я чем-то быть вам полезен? — с готовностью спросил он полным нежности голосом. — По словам мсье Жакоба, вас интересуют убийства мальчиков-посыльных?

— В какой-то степени да, — ответил я. — Но я слишком мало знаю о них. Если бы вы смогли просветить меня хоть немного в этом вопросе, было бы замечательно.

— Как вам известно — или не известно, — произнес он, прочистив нос, — мальчики-посыльные являются шедевром генной инженерии.

— Как это?! — вскрикнул я. — Генной инженерии?

— Это чистая правда, — кивнул он. — Разве то, что они все как один и похожи друг на друга так, что невозможно отличить, причем не только одеждой, а их внешность, голос, походка, манера говорить, цвет волос, кожи и глаз тоже одинаковы; разве то, что у них у всех одинаковые ямочки на щеках, не показалось вам странным?

— Вы не поверите, — ответил я, — но я совершенно не думал об этом, пока вчера мне кое-что не приснилось. Посыльные ведь всегда рядом… Как бы сказать, они все — как телеграфные столбы. Вы замечали, что телеграфные столбы отличаются друг от друга?

— Но они-то люди, — возразил господин Волковед. — И этих людей убивают одного за другим. — Понизив голос, он добавил: —В прошлом месяце мне довелось видеть труп одного из них. У него на шее были следы лапы какого-то зверя, и поэтому меня попросили провести исследование. Знали бы вы — что это такое, увидеть, как это милое крошечное тельце лежит, бездыханное, на земле! Поверьте, зрелище это невыносимо.

У меня ком стоял в горле, и я почти прошептал:

— Да, все это очень печально, очень печально. Пожалуйста, расскажите мне все, что знаете про посыльных.

— Семя самых уважаемых и великих мужей этого города… — начал было он, но потом запнулся в нерешительности, вновь уставившись на стакан, налитый мной до краев.

Голова у меня раскалывалась, в висках ломило, желудок терзала изжога. Напиться бы хорошенько! Удалось бы тогда забыть эту боль, это дурацкое тело, доставляющее такие страдания. Получилось бы душой оказаться далеко от него.

— Не обращайте на меня внимания, продолжайте, прошу вас, — сказал я. — Я пью только в это время дня.

Теперь он заговорил, смело глядя мне в глаза. Его собственные глаза, слегка раскосые и карие, скрывавшиеся за очками, опять почти ничего не выражали. Он часто прерывался; но больше ни разу не запнулся, говоря все так же совершенно и правильно.

— Да, в нашем городе особым образом хранят семя самых великих и уважаемых мужей, и в нужное время его вводят специально отобранным матерям посыльных. Их находят и тщательно выбирают путем различных генетических расчетов. Обычно выбирают самых красивых и умных женщин со светлыми волосами, которые своей красотой и умом выделяются среди других. Их держат под строгим контролем вплоть до рождения ребенка, и если выясняется, что ребенок родится с каким-нибудь изъяном, то их заставляют избавиться от него. На свет появляются только безупречные малыши. Поэтому посыльные — главный предмет гордости нашего города. А если, несмотря на такие расчеты и контроль, рождается, скажем, ребенок не со светлыми волосами или не слишком красивый, то это — удар для матери посыльного, который приводит к сильному нервному срыву. Тогда женщина обычно кричит, что плохо изучили ее генную структуру либо введенное ей семя было недостаточно качественным. Некоторые даже клянутся никогда больше не иметь детей. Этих сыновей, которых можно с рождения считать «изгоями», сразу же забирают у матерей и помещают в особые детские дома для сирот. Но такие ужасные ошибки случаются нечасто. Знаете ли вы, что во всем нашем городе всего лишь семьдесят — восемьдесят посыльных? На самом деле их точное количество, и какие-либо подробности об их жизни не особо известны. Они живут очень закрыто.