Хосров и Ширин - Низами Гянджеви

Пыль с головы до ног прекрасную одела.

Вокруг источника — услады этих мест —

Все кружится она; безлюдие окрест.

И спешилась Ширин, и скакуна — на привязь,

И взор ее блеснул, безлюдьем осчастливясь.

Источник радости к источнику идет,

Блестя; он взор небес своим блистаньем жжет.

Вот сахарный Сухейль освобожден от шерсти,

И вскрикнул Тиштрия, увидев прелесть персти.

Лазурная вилась вкруг чресел ткань. Кумир

Вошел в ручей, и вот — огнем охвачен мир.

Хосров видит Ширин в источнике

Рассказчик на фарси о канувшем читавший,

Рассказывал; узнал рассказчику внимавший:

Когда Хосров послал Шапура в дальний край,

Сказав: «Ты о мечтах Прекрасной разузнай»,

И день и ночь он был в покорном ожиданье,

Что будет сладкое назначено свиданье.

С зарей и в сумерках — как солнце и луна —

Он службу нес отцу; душа была ясна.

И юный был Хосров, согласно древним сказам,

Отцовского венца излюбленным алмазом.

Но хоть сиял отцу сей сладостный алмаз,

Вмиг изменилось все: дурной вмешался глаз.

Тот враг, что кознями весь край бы заарканил,

Дирхемы с именем Парвиза отчеканил.

Он их пустил гулять во многих областях.

Тревогой был объят персидский старый шах.

Он мыслит: сын игру затеял не без толка.

Захватит юный лев престол седого волка.

И царь задумался: какой же сделать ход?

Вот первый: юношу в ловушку он запрет.

О мерах думал он, он думал неглубоко:

Не ведал он игры играющего рока.

Не ведал, что всегда Хосров отыщет путь,

Что месяц молодой в оковы не замкнуть,

Что каждый, истину избрав своим кумиром,

Мир победит, ни в чем не побежденный миром,

О шахских замыслах узнал Бузург-Умид.

Он юношу сыскал, спасая от обид.

«Взгляни, твоя звезда плывет по небу книзу,

Царь в гневе на тебя, — промолвил он Парвизу.

Пока не схвачен ты, покинь родимый край,

От кары удались и голову спасай.

Быть может, пламень сей останется без дыма,

Взойдет твоя звезда, вернешься в край родимый».

Хосров глядит: беда, плетя за нитью нить,

Ему готовит сеть, желая полонить.

К мускуснокудрым он, в спокойствии великом,

Пошел. И вымолвил Хосров месяцеликим:

«Из замка скучного я на немного дней

Уеду: пострелять мне хочется зверей.

Желаю, чтобы дни вы весело встречали.

Играйте. Никакой не ведайте печали.

Когда ж прибудет та, чей дивен черный конь,

Осанка — что павлин, улыбка — что огонь, —

О луны! Вы ее приветствуйте, в оконце

Взгляните-ка! Она светлей, чем это солнце.

Ее примите вы и станьте с ней близки,

Чтоб знала радости, не ведала б тоски.

Когда ж взгрустнет она в Дворце моем зеленом,

Прельщенная иным: лугов зеленым лоном,

Вы луг пленительный найдите, и дворец

Постройте на лугу владычице сердец».

Уже душа ему пророчила о многом,

И, говоря, Хосров был вдохновляем богом.

Слова он вымолвил, как ветер, и — смотри! —

Пошел, как Сулейман, со свитою пери.

Он взвил коня, чтоб бил он менее дорогу,

Он проторил себе к Армении дорогу.

Чтоб только не узреть отеческих седин,

Два перехода он, летя, сливал в один.

Но обессилели его гулямов кони

Там, где Луна свой лик видела в затоне.

Гулямам он сказал: «Тут сделаем привал,

Чтоб каждый скакуну тут корма задавал».

Хосров Парвиз один, без этой свиты верной,

Направился к ручью; рысцой он ехал мерной.

И луг он пересек, и вот его глаза

Увидели: блестит затона бирюза.

Орел на привязи — и где восторгу мера? —

Не дивный ли фазан у чистых вод Ковсера?

Конь тихо ел траву у золотых подков,

И тихо, чуть дыша, в тиши сказал Хосров:

«Когда б сей образ лун был мой, — о, что бы стало!

Когда бы сей скакун был мой, — о, что бы стало!»

Не знал он, что Луну вот этот вороной

Примчит к нему, что с ней он слит судьбой одной.

Влюбленных множество приходит к нашей двери,

Но словно слепы мы: глядим, любви не веря.

И счастье хочет к нам в ворота завернуть,

Но не покличь его — оно забудет путь.

Повел царевич взор небрежно по просторам,

И вот Луна в ручье его предстала взорам.

И он увидел сеть, что рок ему постлал:

Чем дольше он взирал, тем больше он пылал.

Луну прекрасную его узрели взгляды.

И место ей не здесь, а в небе, где Плеяды!

Нет, не луна она, а зеркало и ртуть.

Луны Нехшебской — стан. Взглянуть! Еще взглянуть!

Не роза ль из воды возникла, полукроясь,

Лазурной пеленой окутана по пояс.

И миндаля цветком, отрадное суля,

Была вода. Ширин — орешком миндаля.

В воде сверкающей и роза станет краше.

Еще нежней Ширин в прозрачной водной чаще

На розу — на себя — она фиалки кос,

Их расплетая мглу, бросала в брызгах рос.

Но кудри вихрились: «Ты тронуть нас посмей-ка!

Ведь в каждом волоске есть мускусная змейка!»

Как будто их слова над ухом слышал шах.

«Ты — раб, мы — господа, пред нами чувствуй страх!»

Она была что клад, а змеи, тайны клада

Храня, шептали всем: «Касаться их не надо».

Нет в руки их не брал, колдуя, чародей.

Сражали колдунов клубки опасных змей.

Наверно, выпал ключ из пальцев садовода, —

Гранаты двух грудей открыли дверцы входа.

То сердце, что узрит их даже вдалеке, —

Растрескается все — как бы гранат — в тоске.

И Солнце в этот день с дороги повернуло

Затем, что на Луну и на воду взглянуло.

Вот струи на чело льет девушки рука, —

То жемчуг на луну бросают облака.

Как чистый снег вершин, ее сверкает тело.

Страсть шаха снежных вод изведать захотела.

Парвиз, улицезрев сей блещущий хрусталь,

Стал солнцем, стал огнем, пылая несся вдаль.

Из глаз его — из туч — шел дождь. Он плакал, млея:

Ведь поднялась луна из знака Водолея.

Жасминогрудая не видела его

Из змеекудрого покрова своего.

Когда ж прошла луна сквозь мускусные тучи,

Глядит Ширин — пред ней сам царь царей могучий.

Глядит пред ней Хумой оседланный фазан,

И кипарис вознес над тополем свой стан.

Она, стыдясь его, — уж тут ли до отваги! —

Дрожит, как лунный луч дрожит в струистой влаге.

Не знала Сладкая, как стыд свой превозмочь,

И кудри на луну набросила, как ночь;

Скрыв амброю луну — светило синей ночи.

Мглой солнце спрятала, дня затемнила очи.

Свой обнаженный стан покрыла черным вмиг.

Рисунок чернью вмиг на серебре возник.

И сердце юноши, кипением объято,

Бурлило; так бурлит расплавленное злато.

Но, видя, что от льва взалкавшего олень

Пришел в смятение, глазами ищет сень, —

Не пожелал Хосров приманчивой добычи:

Не поражает лев уже сраженной дичи.

В пристойности своей найдя источник сил,

Он пламень пламенных желаний погасил.

Скрыть терпеливо страсть ему хватает мочи,

И от стыдливой честь его отводит очи.

Но бросил сердце он у берега ручья.

Чья ж новая краса взор утолит? Ничья.

Взгляни: две розы тут у двух истоков страсти.

Здесь двое жаждущих у двух глубин во власти.

Хосрову в первый день путь преградил поток,

Луну во глубь любви ручей любви повлек.

Скитальцы у ручьев свои снимают клади,

Размочат жесткий хлеб и нежатся в прохладе.

Они же у ключей большую взяли кладь,

И ключ все мягкое стал в жесткость обращать.

Но есть ли ключ, скажи, где путник хоть однажды

Не увязал в песке, горя от страстной жажды?

О солнце бытия! Ключ животворных вод!

И ты, рождая страсть, обходишь небосвод.

Когда он от пери отвел глаза, взирая,

Где паланкин для той, что прибыла из рая, —

Пери, схвативши плащ, из синих водных риз

Вспорхнув, бежит к коню, — и мчит ее Шебдиз.

Себе твердит она: «Коль юноша, который