Хозяин. Сталин и утверждение сталинской диктатуры - Олег Хлевнюк

Давление Москвы, откуда постоянно раздавались призывы об «уничтожении кулачества как класса», в соединении с инициативой местных руководителей и активистов способствовали широкому распространению репрессий уже в то время, пока в Политбюро и ОГПУ только разрабатывались планы единой операции против «кулаков>> в масштабах всей страны. Однако апогея террор в деревне достиг именно в период проведения такой централизованной операции. Программа этой общесоюзной акции была представлена в постановлении Политбюро от 30 января 1930 г. «О мероприятиях по ликвидации кулацких хозяйств в районах сплошной коллективизации»[56] Все «кулаки» (достаточно условное определение, под которое на практике подводились все недовольные властью или заподозренные в недовольстве) разбивались на три категории: 1) «контрреволюционный кулацкий актив», подлежащий заключению в лагеря или расстрелу; 2) «остальные элементы кулацкого актива», высылаемые в отдаленные местности страны; 3) «кулаки», которых оставляли в районах их проживания, но расселяли на неудобных землях вне пределов колхозов. Репрессивные меры против первой и второй категорий Политбюро приказало провести в течение четырех месяцев, в феврале-мае, установив следующие лимиты: от 49 до 60 тыс. человек направить в лагеря и от 129 до 154 тыс. выселить в отдаленные районы. Семьи «кулаков» первой и второй категорий, как правило, также подлежали отправке в ссылку. Исходя из этого постановление предполагало расселить в Северном крае, Сибири, на Урале и в Казахстане 160–170 тыс. семей «кулаков». Более того, и эти цифры не являлись окончательными. По ряду областей и республик лимиты предстояло установить дополнительно. В общем, речь шла примерно о миллионе репрессируемых. 2 февраля 1930 г. на основании постановления Политбюро от 30 января был издан приказ ОГПУ № 44/21, в котором подробно определялся порядок проведения этой акции. Для рассмотрения дел по первой категории в полномочных представительствах ОГПУ на местах создавались «тройки» (представители ОГПУ, регионального комитета ВКП(б) и прокуратуры), а для руководства операцией по выселению — «оперативные тройки». Пакет инструкций в приложении к приказу подробно описывал технический порядок проведения депортаций[57].

Документы, регламентирующие проведение этой первой столь массовой карательной операции сталинского периода, в значительной мере послужили моделью для последующих государственных террористических акций 1930-1940-х годов. Сами же аресты и депортации «кулаков» в полной мере продемонстрировали черты, характерные для всех сталинских массовых карательных акций, прежде всего невероятную жестокость, порожденную директивами Москвы, «перегибами» исполнителей и отсутствием материальных ресурсов для обеспечения карательных акций, что умножало страдания жертв террора. Легче всего органы ОГПУ выполняли директивы в отношении «кулаков» первой категории. На 24 апреля 1930 г. их было арестовано около 124 тыс., что означало перевыполнение плана (49–60 тыс.) в несколько раз[58]. Иначе обстояло дело с «кулаками» второй категории. С первых шагов операции стало ясно, что для выселения сотен тысяч людей отсутствуют элементарные ресурсы. Однако от депортаций никто не собирался отказываться. Многие десятки железнодорожных эшелонов, до предела забитые крестьянскими семьями, потянулись на Урал, на Север, в Сибирь. Эти многодневные перевозки были страшным испытанием. От железнодорожных станций измученных людей нередко пешком многие километры гнали к «местам вселения». «Раскулаченных» размещали в неприспособленных для жизни бараках, церквах. Мужчин, как правило, отделяли от семей и увозили на различные работы. Женщины, дети и старики оставались без средств существования. Ужасные условия содержания, голод, тяжелый труд вызывали массовую смертность, особенно среди детей[59]. Все это заставило на ходу корректировать масштабы операции. На конец мая 1930 г. в ссылку было отправлено около 100 тыс. семей (полмиллиона человек)[60], что значительно, на 60–70 тыс. семей, не дотягивало до намеченных планов.

Используя угрозу «раскулачивания» и арестов власти сумели достаточно быстро поднять уровень формальной коллективизации до заоблачных высот. Если на 1 октября 1929 г. в колхозах числились 7,5 % крестьянских хозяйств страны, то к 20 января 1930 г. — 21,6 %, а к 20 февраля — 52,7 %[61]. В реальности за этими высокими цифрами скрывалась страшная и трагическая реальность. Многочисленные уполномоченные по колхозам и местные активисты вели себя в деревнях как орды захватчиков в завоеванной стране. Крестьян арестовывали, в лучшем случае унижали и избивали, требуя вступления в колхозы. Обычным делом были грабежи и присвоение имущества «раскулаченных» активистами и уполномоченными. Широкое распространение получили закрытие церквей и аресты священнослужителей, надругательство особенно со стороны комсомольской молодежи над религиозными чувствами крестьян (устройство в церквях собраний с красными флагами и музыкой, организация «карнавальных шествий» в ризах, изъятых из церквей и т. д.[62]). Даже информация, поступавшая Сталину, содержала ужасные факты, хотя и была неполной. Так, 7 марта 1930 г. Сталин разослал членам Политбюро и Президиума ЦКК докладную записку ОГПУ, в которой сообщались некоторые детали коллективизации на Украине и в Центрально-Черноземной области. Бригады по коллективизации, как следовало из этой записки, расхищали имущество крестьян, избивали их, раздевали и голыми выгоняли на улицу, у матерей отнимали маленьких детей, насиловали женщин, применяли пытки (например, подвешивание) и т. д.[63] Аналогичная информация по более широкому кругу регионов была отправлена Сталину в тот же день заместителем председателя ОГПУ Ягодой[64].

На насилие деревня ответила восстаниями. Если за 1926–1927 гг. органами ОГПУ было зафиксировано в общей сложности 63 массовых выступления в деревне, за 1929 г. — чуть более 1300 (244 тыс. участников)[65], то в январе 1930 г. количество выступлений превысило 400 (около 110 тыс. участников), а в феврале достигло уровня 1066 (214 тыс. участников)[66]. Волнения происходили в основном на почве несогласия вступать в колхозы, а во многих случаях были попыткой защитить «раскулаченных» от арестов и выселения или церкви от закрытия. Несмотря на то что информация о выступлениях крестьян, массовых выходах из насильственно созданных колхозов и «перегибах» поступала в Москву регулярно, Сталин до определенного момента практически не реагировал на нее. Скорее всего, он был уверен, что волна крестьянских выступлений не представляет особой угрозы, а является лишь неизбежным сопротивлением «отживающего класса». Однако в самом конце февраля в Москву начали поступать все более тревожные сигналы. Из тематических папок архива Политбюро, с которыми в 1960-е годы удалось познакомиться В. П. Данилову (сейчас эти документы закрыты в Архиве Президента РФ) следует, что непосредственным толчком для принятия решения о вынужденной корректировке курса были сообщения из нескольких регионов страны о нарастании крестьянских волнений[67]. Первое пришло 26 февраля по прямому проводу из Харькова (тогда столица Украины) от секретаря ЦК КП(б)У П. П. Любченко и председателя ЦИК УССР Г. И. Петровского. В нем шла речь о волнениях в приграничном Ше-петовском округе, начавшихся 24 февраля. Толпы крестьян требовали открытия церквей, ликвидации колхозов, избивали активистов. Любченко и Петровский писали, что причинами выступлений были «недостаточная подготовка в отдельных селах коллективизации при форсированном темпе (обобществление инвентаря, посевматериала в двухдневный срок при решении собрания, не имевшего кворума), головотяпство комсомольцев, которые производили сбор утильсырья путем массовых фактических обысков дворов; головотяпство с закрытием церкви […]». Любченко и Петровский ставили вопрос об исправлении «грубого извращения партийных директив». Как справедливо отмечал В. П. Данилов, в этом документе содержались важные положения, ставшие основой последовавших вскоре выступлений Сталина. Главное среди них — объяснение «извращений» «головотяпством» местных работников. Это была ложь, поскольку работники на местах действовали в соответствии с директивами центра. Однако такая ложь открывала перед Сталиным возможности для политических маневров.

Как следовало из других сообщений, поступивших в те же дни, аналогичные события происходили в Казахстане, Воронеже и даже в непосредственной близости от столицы. В частности, в ЦК было направлено постановление бюро Московского обкома от 28 февраля «О политическом положении в московской деревне в связи с событиями в Петелинском районе Рязанского округа». Волнения в Пете-линском районе начались с событий 21 февраля в нескольких деревнях. Крестьяне разобрали обобществленный скот, семенные фонды, вернули имущество раскулаченным. Ударив в набат и разослав по соседним деревням делегатов, инициаторы движения способствовали его распространению. 23–27 февраля в Петелинском и Тумском районах Рязанского округа волнениями было охвачено, по официальным данным, 42 населенных пункта. Был убит один милиционер, ранены 8 активистов. Крестьяне, вооруженные кольями, оказывали сопротивление «изъятию кулаков». Сотрудники ОГПУ применяли оружие, в результате чего были убиты, согласно официальным сообщениям, трое и ранены шестеро крестьян29.