Ответный удар - Михаил Ахманов

– Необязательно, – возразил Коркоран, щелкая застежками комбинезона. – Может, предок не далекий, а долгоживущий. Йо, к примеру, говорила, что Посреднику Айве около двух тысяч лет.

Промолвив это, он поморщился – меньше всего ему хотелось числить Айве среди своих предков. Зибель, как обычно, понял его без слов и скривил в улыбке тонкие губы.

– В период между Затмениями долгожителей не было, и за пять-восемь веков сменилось как минимум пятнадцать поколений. Нет, Пол, это давние воспоминания, очень давние. Твой мозг…

Коркоран поднялся, задвинул койку и с досадой махнул рукой:

– Черт с ним, с мозгом! А вот скажи, почему они сгрудились на той проклятой площади? Я понимаю, хотели держаться подальше от зданий, но можно было ведь удрать в поля, в луга, леса – словом, в сельскую местность. Что их на площадь понесло?

Зибель, регистратор и штатный толкователь его Снов, покачал головой:

– Леса, луга, поля… Перед Затмением не осталось таких деталей пейзажа! Город был, город на двух континентах в умеренной зоне, а экваториальный материк засадили травой, чтобы не сдохнуть с голода. Высокая такая трава, с большим содержанием протеинов, сырье для искусственной пищи.

– Откуда ты это знаешь, Клаус? – спросил Коркоран, потом махнул рукой и стал надевать башмаки. – Ну, тебе виднее…

Зибель только загадочно усмехнулся. Ему и правда было виднее. Как офицер Секретной службы ОКС и к тому же доктор психологии и лингвистики Исследовательского корпуса, он занимался проблемой фаата ровно столько лет, сколько Коркоран прожил на свете. Он знал о них все, что удалось извлечь из сообщений Литвина и изучения останков звездолета, из допросов Йо и анатомирования трупов, тех немногих тел, что не были размазаны по переборкам во время катастрофы в Антарктиде. Он даже знал язык фаата и говорил на нем не хуже Коркорана – конечно, если не считать ментальной составляющей. Телепатией Зибель как будто не владел. Хотя, если быть совсем уж честным, Коркоран уверен в этом не был.

– Что тебе снилось, кроме города и гибнущих людей?

– Вера, – ответил он с улыбкой и посмотрел на фотографию. – Вера и мои девчушки. Солнечный день, лесная дорога и глайдер, в котором мы едем. Вера в чем-то сиреневом, под цвет глаз, Любочка и Надюша – в желтых платьицах, словно пара одуванчиков… Но это к делу не относится, Клаус. Это мое.

– Все здесь твое, и все относится к делу, – проворчал Зибель, тоже глядя на снимок. – Сны, что приходят от предков-фаата, – ценная информация, а личное… ну, то, что ты считаешь личным… это признак твоей стабильности. Психической стабильности, я хочу сказать. Любовь к жене и детям, к матери, чувство благодарности и дружбы… – Он поднял лицо к портрету Литвина. – У тебя нормальные сны и нормальные реакции, Пол. Гмм… человеческие, не такие, как у фаата.

Улыбка Коркорана слегка поблекла.

– Спасибо, Клаус, ты меня успокоил – выходит, я все-таки не монстр. Кстати, к тебе я тоже испытываю чувства благодарности и дружбы.

– Айт т'теси, – произнес Зибель на языке фаата. – Я рад.

Глава 2

Пол Ричард Коркоран

– Аа-а! Ааа-а!

– Тужься, милая, тужься… вот так… уже головка показалась…

– Ааа-аа!

– Кажется, обойдемся без кесарева, доктор Штрауб.

– Да, доктор Громов. Она худощава, но сложение крепкое. Все же офицер-десантник Космофлота… Сестра, еще салфеток! Сюда и сюда! Сюда, я сказал!

– Аааа!

– Сестра, что у вас руки трясутся? Не видели, как женщины рожают?

– Так – не видела, доктор Штрауб! Чтобы не в воду, не в комплексе КР, без инъекций сталумина, без обезболивания, без…

– Сестра, заткнитесь!

– Ну-ну, Штрауб… Моника права, так уже лет семьдесят не рожают. Если только в Китае или Индии…

– Громов, вы тоже заткнитесь. Вы что же, знаете, как повлияет на младенца сталумин или обезболивающее? На этого младенца? Вы что, подписку не давали? Забыли, чей это мальчик?

– Нормальный парень, по всем показателям внутриутробного исследования.

– Лет через двадцать увидим, нормальный он или нет, коллега. Тужься, милая… немного уже осталось…

– Аа-ааа! Аааа!

– Так, так… еще чуть-чуть… Великолепно! Выскочил, как пробка из бутылки шампанского!

– А-ахх…

– Сестра… Моника, вам говорю!.. Обработайте пуповину, послед на анализ! Громов, вколите ей успокоительного, пусть поспит. Жанна, обмойте ребенка и на весы!

– Н-не надо, доктор… н-не хочу спать… сыночка… дайте м-моего сыночка… а-ахх…

– Ты с ним еще наиграешься, красавица. Спи! Вот так… Жанна, вес!

– Четыре двести, доктор Штрауб. Чудный малыш! Смотрите, улыбается!

– Ну-ну, без сантиментов! Дайте-ка я на него взгляну… Вроде бы самый обычный ребенок… Как вы считаете, доктор Громов?

– Две руки, две ноги, пять пальцев, одна голова и… хмм… все остальное, что мальчику положено… Явно не урод. Я бы даже сказал, симпатичный. Глаза серые, мамины. По-моему, тут от фаата ничего.

– А вы их видели, этих фаата?

– Видел, доктор Штрауб. Трупы – на снимках, а живых – в трансляции с кораблей Тимохина. Глаза у них совсем другие, радужка серебристая и заполняет глазное яблоко, волосы темные и…

– Ну, о волосах тут рано говорить. Внешне все в порядке, но я бы взглянул на внутренние органы.

– Проведем интроспекцию?

– Да, не помешает. Жанна, несите его к установке. Еще один момент, коллеги… сестры и вы, доктор Громов… Напоминаю о подписке, которую дали мы четверо, и о том, что мы не просто медики, а служащие ОКС. Сегодня мы приняли роды у лейтенанта Абигайль Макнил. Отец ребенка – лейтенант Рихард Коркоран, ныне покойный. Это все, что нам надо знать.

– Солнышко мое, родной мой, маленький… – Чмок, чмок, чмок. – Проголодался…

– Поддерживай ему головку, Эби. У тебя хорошее молоко, высокой жирности. Он быстро наедается.

– Да, сестра Жанна. Он прелесть, верно?

– Конечно, девочка, конечно. Чудный малыш! Я знаю, что говорю. У меня трое… трое сыновей и две внучки от старшего.

– И где они?

– Средний служит на «Барракуде», младший – на «Орионе», а старший не пошел в Космофлот. Он художник. Был художником…

– Почему был, сестра Жанна?

– Он погиб, Эби. Недавно… Сам погиб, и его жена, и мои маленькие внучки… прими, Господь, их невинные души… Все погибли, Эби, когда над Льежем взорвался аппарат фаата..

– Не плачьте, сестра Жанна, ну пожайлуста, не плачьте… Смотрите, он вам улыбается… Мой сыночек…

– Павел, он идет к тебе… смотри, как хорошо идет… а теперь к Йо… Ты ведь узнал дядю Павла и тетю Йо, малыш? Узнал, да?

– Та. Тата Паша, тета Е. На вучки! Тета Е!

– Он хочет, чтобы я взяла его на руки?

– Да, Йо. Ты ему нравишься. Ты такая красивая!

– Он теплый… кожа такая нежная… и запах… он пахнет тем, что пьют… не подсказывай, Павел, я вспомню… да, молоко… Он пахнет молоком. Удивительно!

– Ты удивляешься, Йо? Почему? Ты ведь уже видела детей, верно?

– Видела, но не держала на руках. И потом, это были… как сказать?.. да, чужие дети. Я не могла их потрогать. Я знаю, что трогать можно только своих детей или хорошо знакомых. Так положено на Земле.

– А у вас?

– У нас, в Новых Мирах, я не встречала детей.

– Даже когда сама была маленькой?

Молчание. Потом:

– Эби, пусть Йо и мальчик поиграют. Вот здесь, в песочнице… А я хотел бы прогуляться. Покажи мне свой сад. Вишни… это, кажется, вишни? Как они цветут!

– Это не вишни, Павел, это сливы. Вишни за домом.

– Пойдем туда.

– Почему ты меня уводишь?

– Хочу тебе кое-что сказать. Не расспрашивай Йо о детях. У бино фаата нет детей, только потомки. Следующее поколение тхо, рабочие, воины или пилоты.

– Но разве потомки не дети?

– Не совсем. Я тебе говорил: не обманывайся внешним сходством между ними и нами. Физиологическое сходство велико, вплоть до клеточного уровня, но их мир иначе организован, и детям в нем места нет. Считается, что детский возраст непродуктивен, что дети ничего не дают, а только потребляют, отнимая у общества массу ресурсов. Кроме того, дети уязвимы. Самое уязвимое звено в биологии любой расы, вымирающее первым в случае войн, болезней, природных катастроф, и его уязвимость пропорциональна времени детства. В Затмениях первыми гибли дети, а с ними погибал генофонд… При этом чем больший срок необходим для достижения зрелости, тем большие нужны затраты, чтобы сберечь новое поколение. Нерационально, понимаешь?

– Но может ли быть иначе? У нас, у людей? А фаата ведь люди!

– Может. Они практикуют искусственное осеменение, и женщины-кса, особая каста, вынашивают плод в течение пяти-шести недель. Очень быстро, под волновым облучением, так же, как было с тобой на их корабле. Потом младенца помещают в инкубатор… не совсем в инкубатор, это скорее установка для ускоренного физиологического развития. Йо не смогла описать эту машинерию. Она знает только, что вышла из нее взрослым человеком примерно через год. Взрослым, владеющим языком и даже кое-какими профессиональными навыками… Вот и все ее детство. Для нее ребенок – чудо из чудес.