Маргара, или Расстреляйте меня на рассвете - Анатолий Азольский

Не то чтобы хороша или привлекательна, но удобна, при ней можно даже вслух помечтать; фигуристый бабец, по-мужски выражаясь, и одета так, что испытываешь уважение к портнихе, сшившей юбку: покроем ее сотворен намек.

Подушка брошена на диван. Планы на сегодня намечены. Я сплю, потому что в таком виде выпускать меня на улицу — преступление, Диана едет на “Мосфильм”, он неподалеку, ей звонить будут из Ленинграда, возвращается сюда, и вечером — культурно-развлекательные мероприятия, фильм хороший найдется, два кинотеатра рядом, “Пионер” и “Призыв”, и на “Мосфильме” могут прокрутить нечто иностранное.

Дверь закрыта, лязгнули замки, я провалился в сон, до двух часов дня, Диана застала меня на кухне у раскрытого холодильника, принесла она пиво, села рядом, вгляделась.

— Тебе никуда не надо спешить?.. Расскажи о себе.

Ее удовлетворило то, что в радиотехнике называется скелетной схемой: когда родился, кто родители, профессия, где работаю… Поскольку работы не было, то и о зарплате не стоило упоминать. Семейное положение? Да живу где придется. Плохо живу, дорогая Диана.

— Нам повезло, — сказала Диана, — мне прислали кучу денег, на освоение темы. — Пригубила пиво. — Где-то рядом универмаг. Туда схожу. А ты пока — в ванную и под душ.

Вновь я заточен, но зато — впервые за последние годы нашлась истинно заботливая женщина. И не бестактная, как мать, ни словечка не сказала Диана о том, какой грязный я и, наверное, вонючий. Майка, трусы, носки и рубашка — это принесла она из универмага; я не осмелился потянуться к ней в поисках более ощутимой ласки, робкая попытка пресеклась ею поцелуем и смехом: “У нас впереди вечность…”

Пошли в “Призыв”. Она подолгу стояла в разных точках начинавшейся Дорогомиловки, рассматривая вход через арку, застыла в помещении кассы, на вопросы мои отвечала: “Потом, потом, дня через два-три…” Вернулись к ней, в квартиру, и я услышал:

— Не нравится мне — спать на хозяйском брачном ложе… Буду с тобой на диване…

Через два дня утром проснулся я от, наверное, убывания теплоты: Дианы след простыл! Вскочил, заорал, она испугалась, прибежала. “Я здесь, здесь!…”

Нет, это какие-то дурные сны пробудили меня, они же вырвали из меня признание:

— Когда уедешь в свой Ленинград, я с горя напьюсь до посинения.

Это было равносильно объяснению в любви. И Диана, польщенная, обняла меня. Посвятила наконец в суть дела, на которое “Ленфильм” отпустил ей много, много денег. Утвержден литературный сценарий фильма, но на стадии режиссерского появилась куча нестыковок, несовпадений и вообще ошибок. В одном эпизоде действие происходит у кинотеатра “Родина”, где мы были вчера, но съемки, оказывается, запрещены по дурости Моссовета, рядом — электроламповый завод, объект не секретный, однако же — нельзя, черт их возьми! Ресторан “Динамо”, где вчера пили и танцевали, в снежном ноябре (лыжники в кадре обязательны) закрывается на ремонт. Возможны и другие ляпсусы, вот почему она здесь и подыскивает удобные места для съемок. Московский фон обязателен, Крымский мост в частности. Кинотеатр “Ударник”. И еще что-то…

Неделю болтались по городу, пили, бокалы поднимали за безумно богатый “Ленфильм”. Приехали наконец в “Поплавок”, плавучий ресторанчик, было около часу, поднялись по нешаткому трапу; в зале — два-три человека всего, садись где хочешь, Диана вкопанной стояла, что-то выгадывая или высматривая. Пошла к столику у окна. Села. Я тоже, напротив нее.

— Ты здесь раньше бывал?

— Ага.

— А где сидел?

Потирать лоб не пришлось. Я вспомнил.

— Да на этом же месте и сидел.

— Нескромно, но все же… Женщина, с которой был, на моем месте сидела?

Она — получше меня?

Я ее успокоил:

— Мужчина сидел.

— А что он заказывал?

Виднелась крыша дома на Большой Полянке, я смотрел на улицу и вспоминал.

— Я-то — азу по-татарски, а он… да не помню уж… Вроде бы фрукты, коньяк, минералка, шницель… Нет, котлету по-киевски.

И выразительно дал понять: в туалет спущусь.

Поднялся с ленцой, медленно двинулся к внутреннему трапу, который вел вниз, в туалет… Рука нащупала перила, ноги дрожали, я ослеп, в голове будто граната разорвалась. Швейцар принял меня за пьяного и услужливо протянул полотенце. Сквознячок освежил меня, глубокой вздох облегчения, еще один вздох — и я оправился. Теперь я все видел и все слышал. И все вспомнил.

Минутой раньше, там, за столиком, сидя напротив Дианы, я понял, кто она такая и почему она водит меня по тем местам, где бывали мы с перебежчиком Яшей.

С ним мы были в этом “Поплавке” много месяцев назад! В это же время дня!

Полотенце протянуто швейцару, и с пугающими подробностями вспомнились подаренные Анею книги. Да, канатоходцы эти разведчики и мошенники, и не могло того не быть, чтоб начальники мошенников (таковыми оставаясь!) не изобрели бы ловушки для разоблачения продававшихся направо и налево агентов, не научились бы сплетать сети, в которых забарахтаются двурушники. И одним из заминированных тупиков такого чистилища была проверка агента не на истинность его легенды, поскольку уж ее-то он мало что вызубрил, она, версия его измены и побега, безукоризненна, ее готовил мозговой центр, который учел все. Но не абсолютно все, другой, заокеанский мозговой центр рассудил иначе, он не мог не задаться вопросом: а чем, собственно, занимался в Москве будущий перебежчик после экзаменов, в последние московские недели? Уж не на спецкурсах ли готовили его? Вот и спрашивали за кордоном Яшу отрывочно, вразнобой, как бы между делом и по пустякам, а потом просуммировали — и решили поймать на какой-нибудь детали.

Тогда-то Яше и пригодился я, шатания со мной по кабакам. Об Ане он не мог говорить, Аня — это библиотека ГРУ, это катастрофа — и для него, и для нее. Только меня и мог вспомнить, собутыльника случайного, бесфамильного, безвестный инженер, любитель выпить и человек, Москву знающий. Помнится (Яша, видимо, пожал в недоумении плечами — так я представляю), у москвича этого какой-то не совсем нормальный интерес к уборщице библиотеки имени Некрасова…

Порасспросили Яшу в заокеанском центре — и составили весь маршрут передвижений по Москве. Нашли человека, тот в коридорах “Ленфильма” охмурил миловидную даму из киношниц, наговорил ей с три короба о сценарии с московскими реалиями, и человек, с которым ее сведут, проведет ее, сам того не ведая, по местам будущих съемок… О Яше даже не заикнулись, все внимание на инженера, и Диана поэтому со жгучим интересом посматривала на меня, гадая про себя: так что я такого натворил, что надо доподлинно знать, когда, где и с кем был забулдыга этот в таких-то днях месяца июля?

Три или четыре минуты ушли у меня на разгадку. В восхищении от себя я поднялся к Диане, я так расчувствовался, что не удержался, прижал к губам ладошку правой руки ее, в том месте, где пересечение линий судьбы привело ко мне эту чудную женщину, полюбившую меня принудительно, а не по собственной воле. Мне даже стало грустно, потому что я знал: осталось неизученным, непроверенным всего два местечка, а потом я посажу Диану в “Красную стрелу”. И она это чувствовала. Мы выпили шампанского, мы погрустили, нас потянуло к диванчику; один из непроверенных объектов — Третьяковка, зал, где в темном углу “Что есть истина” Николая Ге Яша некогда вкопанным стоял перед картиной, — туда и заглянули, а после диванчика поехали в “Октябрь”, где я ни разу не был и где, мне кажется, Яшу не могли видеть. И вдруг утром услышал: а не сходить ли в театр?

— Отчего же не сходить, — зевнул я. — Только куда? Давно уж не был…

Стали перебирать варианты, ефремовский “Современник” тоже упоминался, но без нажима, что было мне понятно: о доме на Беговой и сестрах Яша молчал мертво, а у Любимова мог быть со слушателями “Выстрела”, Театр на Таганке уже славился на Западе, как икра и матрешки.

Но какая-то неопределенность в выборе театра, неясность, за океаном эти варианты не продумали… Надо было уточнять, звонить в Ленинград, узнавать, что там в сценарии, и Диана слетала на “Мосфильм”, вернулась, с порога задав вопрос, которого я ожидал:

— У тебя есть приличный костюм?

При слепящем трехминутном озарении там, в туалете “Поплавка”, в меня вселился некий обобщенный образ мошенника. Промычав что-то, зная, о каком костюме говорит Диана, я делал вид, что вспоминаю. Трагический взмах руки означал крушение ее надежд, затем на меня снизошло просветление. Есть костюм, есть, далеко, на даче, — обрадовал я Диану.

Будто бы за ним поехал, спрыгнул с электрички, путаным маршрутом добрался до старшей сестры, разложил свое сокровище, костюм из голубой индийской шерсти, и пригорюнился. То ли блевотина на правой брючине, то ли что. Лацканы в каком-то дерьме, пятно томата на рукаве напоминало о пьянке в компании, куда нормального человека калачом не заманишь. Что делать?