Суть Времени 2013 № 13 (30 января 2013) - Сергей Кургинян

Но одно дело — болтать на партсобраниях о скором построении коммунизма, держа фигу в кармане, а другое — открыто от него отречься. Чтобы духу хватило на такое, нужен крайне привлекательный для большинства альтернативный образ будущего. Его и предложили перестройщики. И общество клюнуло на наживку, не сразу догадавшись, что ему подсунули лжеобраз, ибо дверца в новое будущее оказалась на поверку слишком узкой. Вхождение всех в это будущее вовсе не предполагалось.

Но об этом — в следующей, заключительной статье.

Классическая война

Доктрина тотальных войн (продолжение)

Выход из бесперспективного конфликта между ревнителями феодализма и духа и ревнителями капитализма и техники был найден только в советский период

Юрий Бардахчиев

Тема готовности (точнее, неготовности) России к тотальной Первой мировой войне, в которой ей пришлось участвовать буквально через десять лет после проигранной русско-японской войны, слишком обширна, чтобы можно было уложиться в рамки одной статьи. Поэтому продолжим рассказ о русских военных концепциях перед войной и о событиях самой войны, которая тоже оказалась проигранной Россией.

В предыдущей статье мы назвали три боровшиеся на тот момент военно-политические группировки, обсуждавшие, какую военную доктрину принять. Теперь подробнее опишем их представления.

Итак, с западниками все понятно — они и тогда, так же как и сейчас, были одержимы одной идеей: нечего изобретать то, что уже давно придумано более толковыми людьми. Речь, естественно, шла о германских, прусских и французских военных доктринах как самых «передовых» для того времени. Кстати, французская и прусская доктрины — сильно отличались. В том числе, и в вопросе о роли духа (по-французски — «элан»). Но наших военных-западников это не очень волновало. Им главное было уесть военных-почвенников. Чтобы не выдумывали, гады, свой велосипед, а делали все так, как «у них».

Что же касается почвенников, то они спорили не только с западниками, но и между собой. Одних военных-почвенников можно назвать технократами. Они сражались за необходимость полного технического перевооружения армии, хотя и пытались при этом не потерять исконно присущий русской армии воинский дух. Этих военных-почвенников называли «огнепоклонниками».

Другие же военные-почвенники настаивали на том, что любой технократизм погубит дух русской армии. И потому надо этот технократизм отвергнуть — во имя буквального воспроизводства суворовско-петровских традиций. Таких военных-почвенников называли «штыколюбами».

В каком-то смысле «штыколюбы» призывали к возвращению основ крепостного абсолютизма, ибо без такого возвращения их идеальная армия никак не вытанцовывалась. Разумеется, они ничего подобного напрямую не утверждали. Но царь и его окружение улавливали скрытый пафос «штыколюбов» и благоволили к ним, потому что хотели того же самого. Ведь нельзя было сохранить абсолютную монархию в России без возврата к той феодальной «бытийственности», на которую она опиралась. И опять же — ни царь, ни его окружение не могли напрямую об этом сказать. Умолчание «штыколюбов» и умолчание царского двора прекрасно дополняли друг друга. Возникала тайная взаимная симпатия «умалчивающих о главном».

Феодальную бытийственность никто, естественно, не восстанавливал. Ибо это было невозможно. А вот переход военного строительства на рельсы буржуазных принципов — тормозился всеми способами.

Понять, к чему это приводило на практике, можно, ознакомившись с позицией лидера партии «штыколюбов» генерала М. И. Драгомирова. Драгомиров был выдающимся военным мыслителем и весьма экстравагантным человеком. Он обладал громадным авторитетом в армии, писал талантливые статьи и книги по военной теории, высоко ценил традиции русских полководцев прошлого. Но отвергая все, что стремительно вносила в жизнь ненавидимая им буржуазная эпоха, Драгомиров договаривался до бредовых вещей, никак не совместимых с его умом и талантом.

Например, он категорически не признавал современной техники в армии, высмеивал пулеметы и тяжелую артиллерию.

Вот что он писал о пулемете Максима, когда несколько образцов этого оружия привезли для испытаний в Россию: «Если бы одного и того же человека нужно было убивать по нескольку раз, то это было бы чудесное оружие. На беду для поклонников быстрого выпускания пуль, человека довольно подстрелить один раз, и расстреливать его затем, вдогонку, пока он будет падать, надобности, сколько мне известно, нет».

Надо ли говорить, что пулемет Максима сыграл выдающуюся роль и в ходе Первой мировой, и Гражданской войн, да и в начале Великой Отечественной он все еще состоял на вооружении. Однако «штыколюбы» не поняли значения новой техники и не приняли ее, пока не разразилась Первая мировая война.

А теперь — о самом главном. Выход из бесперспективного конфликта между ревнителями феодализма и духа и ревнителями капитализма и техники был найден только в советский период. Большевики предложили новый тип бытия, который не был ни буржуазным, ни феодальным, хотя имел черты и того, и другого. Найдя новый синтетический тип бытия (он же советский образ жизни), большевики построили и новую армию, в которой осуществили синтез духа и технократии. И на этой основе выиграли Великую Отечественную войну.

То есть настоящее решение фундаментальной военной проблемы находилось за пределами того, что могли предложить сами военные. Сначала Ленин и Сталин создали новый общественный строй, соединив развитие с нашей традицией, и обеспечив синтез этих двух начал, а затем Фрунзе и Шапошников создали новый тип армии на основе синтеза «штыколюбства» и «огнепоклонничества».

Из фундаментального военного тупика можно выйти, только начав решать проблемы более масштабные, чем чисто профессиональная военная проблематика. Думается, что эти уроки прошлого не потеряли значения для нашего настоящего и будущего.

Что же касается царской армии, то оказавшись заложницей тезиса и антитезиса, лишенных всяческой возможности синтеза, она заплатила страшную цену.

Ведь непримиримо враждовавшие военные партии создали своим конфликтом ситуацию, при которой никакое развитие вооруженных сил было невозможно. В конце концов, по итогам многолетних споров, была принята «Большая программа» по усилению армии, в которой было отражено так называемое компромиссное решение, обрекавшее армию на поражение.

Справедливости ради укажем, что сама программа все-таки позволяла вводить какие-то необходимые технические и организационные усовершенствования. Однако тупиковый конфликт военных партий привел к тому, что этот документ столь долго проходил согласования, что силу закона он получил лишь за три недели до начала войны, когда уже реально ничего нельзя было сделать.

Описанная мною трагедия русской армии весьма поучительна. Как писал историк военного дела Н. Н. Головин, «русская военная наука, насчитывавшая в своих рядах многих выдающихся ученых, зачастую уподоблялась ведущему колесу без сцепления». Теперь мы понимаем, почему этого сцепления не было.

Понимаем мы и то, чем обернулось отсутствие такого сцепления на практике. Парализованная описанным выше конфликтом военная мысль не сумела вовремя понять, что будущая война превратится в многолетнюю гигантскую кровавую бойню. В военном министерстве и в Генеральном штабе при составлении планов войны исходили из того, что она будет скоротечной — три — четыре месяца, самое большее, полгода. Генштабисты были убеждены, что при лобовом столкновении крупных европейских держав все решится молниеносно, поскольку длительной войны, сопровождающейся разрывом взаимных экономических связей, ни одно из противоборствующих государств не выдержит.

А раз так, считали в Генштабе, наличных запасов оружия, артиллерии, снарядов, амуниции российской армии на такое время хватит. Например, к 1914 году винтовок изготовили 4,5 млн штук — как раз, чтобы вооружить отмобилизованную армию плюс 10%-ный запас. То же самое было со снарядами — по 1000 снарядов на трехдюймовую пушку и по 300–500 на тяжелое орудие.

Однако первые же сражения показали, что судьбы этой войны решались артиллерийским огнем. Расход боеприпасов оказался невероятным — по 300 снарядов в день выпускали скорострельные трехдюймовки. За два — три дня уходил боезапас, рассчитанный на всю войну!

Осенью 1914 года стало понятно, что исход войны будет решен не доблестью войск, растянутых на фронте в полторы тысячи верст, а производительностью оружейных заводов в тылу. Стало понятно, что эта война совершенно другая — высокотехнологичная, требующая развитого и бесперебойно работающего военно-промышленного комплекса. Стало понятно, что к войне с участием массовых армий необходимо было заранее продуманно готовить все общество, весь потенциал нации — военный, духовный, экономический и т. д., подчинить задачам фронта всю жизнь страны. Но Россия была к этому катастрофически не готова.