Раневская, которая плюнула в вечность - Збигнев Войцеховский

– Да чего смотришь так! Служба у меня такая. Больно надо мне!.. Иди! – Боец стукнул в дверь, открыл ее перед Раневской.

Комиссар стоял напротив освещенного окна. Раневская в первый момент увидела черный силуэт – и больше ничего. Темный и страшный. Замерший, прямо как коршун перед взлетом.

– Слушаю! У вас пять минут, меня ждут, – сказал он резко, но не грубо.

Этот голос будто включил в Фаине Раневской все сразу: свет, цвет, звук, понимание.

Она увидела этого самого главного в их городе комиссара: ниже среднего роста, высокий лоб, волосы зачесаны назад, чем-то смазаны. Серое лицо.

Фаина взглянула ему глаза, и ей стало ясно: этот ничего не поймет. Для него главное – революция. Он не разумеет ничего в жизни, только приказы командиров и марксистко-ленинское учение. Причем так, как его воспринимали тогда все: «до основанья, а затем…» Пока не разрушили до основанья все старое, нечего было и думать о будущем. Об этом станут размышлять другие. Дело комиссара – революция.

Фаина Раневская, еще совсем юная, тогда поняла это. Мгновенно. Она уразумела, что такого человека ничем не пронять – ни просьбами, ни уговорами, ни обещаниями. Он не примет никаких доказательств, ему глубоко безразлично, что там с актерами театра, вообще все вокруг, кроме революции, которую он делает, и войны, которую он сейчас ведет. Потом, когда великие дела закончатся полной победой, комиссар будет беспокоиться о театре.

И Раневская… заплакала.

– Нам… театру нечего есть. Актеры падают в обморок. – Ее слова кое-как пробивались сквозь всхлипывания.

Она вдруг решила для себя, что этого человека в кожанке, здесь, в этом кабинете, один на один может пронять только плач. Искренний, непритворный. Потому что такие мужчины не выносят женских слез. Где-то там, на виду у всех, такой человек, может, и будет молча смотреть на расстрел женщин и детей. Он решит для себя, что они – враги, и выключит таким вот способом свои чувства.

Но один на один в кабинете они не выдерживают. Женские чистые слезы выворачивают их сознание, взрывают мозг, прожигают революционную шелуху и горячими уколами будят в них человеческое. А им от этого становится страшно. Поэтому они так не любят женских слез и боятся их.

Раневская плакала.

Комиссар не стал ее утешать. Он не умел этого делать. Но приказать своему часовому вывести посетительницу из кабинета было бы признанием своей слабости – с девкой не сладил. Комиссар кривился, терпел, потом быстро сел за стол и на клочке бумаги написал несколько слов.

– Хватит плакать. Вот. Найдете товарища Мазурова. – Он протянул Фаине серый листочек.

Раневская не верила своим глазам. Она не смогла понять, что написал комиссар – буквы растекались из-за мокрых глаз, – но уже чувствовала, что не уйдет без ничего.

Так и вышло. Более того, только она спросила у часового, где ей искать товарища Мазурова, как тот мгновенно изменил свое отношение к ней, словно вдруг Раневская надела шинель и буденовку с синей пятиконечной звездой.

Он крикнул своему сослуживцу:

– Быстро отведи к товарищу Мазурову. Товарищ комиссар приказали!

Фаину Раневскую куда-то вели долгими коридорами. Наконец они пришли в огромный то ли сарай, то ли склад с бетонным полом. Пол был скользкий от крови и чего-то еще. Пахло невозможно – тут свежевали коней.

Раневская почти ничего не соображала, ее тошнило до головокружения. Мужчины, измазанные в крови, бросали чего-то в какой-то мешок.

– Хватит, не донесет.

– Не она понесет. Я прикажу – ты потащишь!..

– Я сама справлюсь, – проговорила из последних сил Раневская, мечтающая только об одном: быстрее выбраться на свежий воздух.

Мешок оказался совсем не тяжелым. В нем что-то противно хлюпало, спине было мокро.

– Стой, барышня, дай мешок. – Красноармеец забрал ношу, закинул себе на плечо. – Веди, ведь все одно не донесешь – отберут.

Они шли быстро, но слишком уж долго, как казалось Фаине. Ей очень хотелось дойти поскорее.

Конечно, в мешке было не мясо, ливер: желудок, печень, легкие. Но какой же замечательный бульон у них был на ужин, как упивались они этими минутами!

Старая графиня пила из чашки маленькими глоточками и расспрашивала Раневскую, как та плакала у комиссара.

– Вы – жопа, душечка, – заявила она. – Если бы вы плакали не как девица, а как актриса, вам бы дали мешок настоящей грудинки.

– Вы еще скажите спасибо, что плакали оба моих глаза, – отвечала Фаина Раневская. – Если бы плакал один, я бы принесла пару конячьих членов: вам и мне по одному.

Фаина Раневская и Максимилиан Волошин

Не знаю такого другого поэта в России, который перед своей смертью попросил бы похоронить его не на кладбище, а на сопке, отдельно стоящей в безлюдной степи. Максимилиан Волошин завещал это своим друзьям и родным. Они исполнили его просьбу.

Сегодня Коктебельская бухта в Крыму славится не только своими природными достопримечательностями – скалы Золотые Ворота, горы Кара-Даг, мыс Хамелеон, – но и могилой русского поэта Максимилиана Волошина. Вот уж к ней-то поистине не зарастает народная тропа. Дорожка бежит и петляет в горе, ты поднимаешься все выше и оказываешься здесь – у могилы поэта и человека.

Фаина Раневская будет вспоминать о нем так: «Он спас нас от голодной смерти».

Тогда шла Гражданская война, царил нестерпимый голод. Артисты и поэты, музыканты и писатели ехали сюда, в Крым. Им казалось, что здесь хотя бы солнце сможет помочь пережить ужасы военного лихолетья. Тут оказалась и Раневская со своей подругой и учителем Павлой Вульф.

Максимилиан Волошин нашел свою бухту задолго до революции. Потом она для всех стала бухтой Волошина. Сегодня здесь каждый экскурсовод покажет вам рваные скалы горы Кара-Даг. Там вы без особого труда, следуя его подсказкам, увидите незамысловатый профиль Волошина.

Поэт создал здесь удивительный мир вокруг себя. Некто ехидно заметил, что он лишь ввел в моду среди творческих людей купание голышом. Так можно сказать о снежинке, что она – холодная. Да, действительно, Волошин показал всем своим друзьям необыкновенное место, где купаться нужно именно голышом, чтобы ощутить необыкновенное состояние своего тела в морской воде.

Это недалеко от Золотой скалы. Киммерийские купания, известные еще со времен Древней Греции. Да-да, греки приезжали сюда специально, купаться. Никто не может объяснить некую мистику этого места, но тут явно что-то есть. Температура воды здесь на 2–3 градуса выше, чем в другой части моря. Есть еще что-то необъяснимое.

Это чувствуется в три-пять раз сильнее, если ты вообще без одежды. Если кто купался голышом, тот навсегда запомнит это необыкновенное ощущение. Оно будит память на уровне подсознания. Откуда-то из глубины всех впечатлений всплывает: ты в утробе матери. В первые минуты это пробирает до дрожи.