Небо истребителя - Арсений Ворожейкин

Когда Иващенко ушел, Голубов спросил:

— А почему люди по тревоге из казармы явились неорганизованно?

— Я поручил разобраться в этом начальнику штаба.

В это время к нам подошел Никитин и с возмущением доложил, что старший инженер полка прибыл в казарму с опозданием, хотя за ним была послана машина. И в казарме действовал нерешительно, приказал по мере готовности каждому самостоятельно бежать на аэродром.

— Все ясно. Халатность инженера Спиридонова и его демобилизационное настроение обошлись дорого. — Комдив взглянул на меня: — Как думаете, не стоит ли поддержать его просьбу об увольнении из армии?

— Стоит.

— Тогда прошу написать представление, — Голубов повернулся к начальнику штаба полка: — А как вы, Виктор Семенович, думаете?

— Правильно, — ответил Никитин.

— Мне на днях доложили, что и у Елизарова появилось демобилизационное настроение. Странное явление, — в задумчивости заговорил Голубов. — На войне он не жалел себя, несколько раз ранен. Звание Героя ему присвоили. Увольнять такого мастера воздушного боя… — Голубов подумал, потом решительно заявил: — Была бы моя воля, издал бы специальный приказ о том, что Героев Советского Союза из армии увольнять нельзя. Если он теоретически слабо подготовлен — научить, больных — вылечить, не желающих служить — заставить. — И полковник предложил мне: — Поговори с Елизаровым, ведь он коммунист. Ему еще только двадцать два, летать да летать.

— Он поет хорошо, — заметил Никитин.

— Пусть свои способности проявляет в самодеятельности. Раздвоенности летное дело не терпит. Голубов снова взглянул на разбитые самолеты и не то вопросительно, не то сочувственно сказал: — Как теперь без По-вторых работать будете? Даже на полигон или на совещание в армию слетать не на чем.

Мне пришла вдруг идея использовать свои связи. Я ведь целый год работал в Москве, знал начальника управления формирования и комплектования генерала Волкова, через него я получил По-2 и на нем прилетел в полк из Москвы. Почему бы снова не обратиться к нему?

Комдив поддержал мою идею:

— Попытка не пытка. Езжай завтра же. Расскажи о шторме. Поплачься. Нельзя же гвардейский полк оставлять без По-вторых…

Когда я вошел в купе поезда, там уже сидели трое: танкист — старший лейтенант, девушка-сержант и женщина с грудным ребенком. Я поздоровался. Военные встали, ответили по привычке четко. Я невольно улыбнулся:

— Чувствуется армейская закалка.

В это время кормящая мать вдруг заплакала. Я всегда болезненно переносил женские слезы и на секунду растерянно застыл. Потом опомнился, положил портфель и. сняв шинель, сел рядом с женщиной.

— Извините, уж не я ли в чем виноват?

— Нет-нет, что вы, — взяв себя в руки, но еще всхлипывая, она заговорила. — У меня муж тоже был майор. Служил топографом в Польше. В советских войсках. А в прошлом году пропал. Как сквозь землю провалился.

Установилась грустная тишина. Эта тишина, видимо, встревожила ребенка, и он, оторвавшись от груди, заплакал. Мы все вышли, чтобы не смущать мать. Поезд тронулся. В коридоре, глядя через окно на плывущие городские постройки, я задумался над сообщением женщины. Пропал муж. Сколько таких пропаж и убийств там, где побывали фашисты. В Западной Украине и Белоруссии, в Эстонии, Латвии и Литве.

— Товарищ майор, приглашаем на ужин, — прервал мои размышления голос девушки-сержанта. Столик был уже накрыт.

— Отметим возвращение на Родину, — сказала девушка. — Мы все из-за границы. Я и старший лейтенант из Германии. А вы?

— Я местный. Служу в Белоруссии.

— Какой вы счастливый! А я с сорок второго в армии. И все время мечтала о доме. — Девушка была бойкой и разговорчивой. — От радости, что еду к маме, в Москву, наверно, и в эту ночь не усну.

— Давайте сначала познакомимся.

— Ой, простите! Мне даже казалось, что мы уже давным-давно знакомы, — и протянула мне руку. — Рябцева Зоя.

Во время ужина я обратил внимание, что Зоя неестественно низко наклонила голову, а на солдатскую юбку текут слезы. «Что за плаксивая компания попалась? — подумал я. — И эта разбитная на вид девушка-сержант раскисла». Мысленно я осудил Зою и хотел было ей сказать что-то успокаивающее, но сдержался: может, личную трагедию вспомнила. Заговорил шутливо и бодро:

— Товарищ Зоечка, слезы только омрачают радость нашей душевной компании.

Сержант порывисто встала, оправила гимнастерку. Нежное, приятно-улыбчивое лицо стало строгим. Уже не так бойко, как прежде, она заговорила:

— Слушаюсь, товарищ майор. Не выдержала. У меня ведь был жених. Он, как и вы, летчик, Герой Советского Союза. Его сбили над этой проклятой Германией. А под Москвой в сорок первом погибли отец и брат.

Зоя замолчала. Я воспользовался этим:

— И у меня на войне брат стал инвалидом. Отец погиб (я специально не сказал, что в гражданскую войну). Если все мы, кто потерял близких и родных, будем лить слезы, то и сами захиреем. Погибшие за это нас не похвалят. Так что надо крепиться.

Когда поезд приближался к Москве, я вышел в коридор. Людей, прошедших Великую Отечественную войну, невольно тянет посмотреть места боев. При этом они любят тишину. В тишине лучше думается. Перед окном вагона проплывало Подмосковье. Здесь был развеян миф о непобедимости фашистской армии. Народ грудью загородил столицу.

Трудно под Москвой было нашим летчикам-истребителям. Враг бомбил столицу ночью, посылая иногда до 250 самолетов. У нас ночью летало не более ста летчиков. Причем на старых типах истребителей, в основном на «ишачках». И все же воздушную битву за Москву мы выиграли. Впервые за время Великой Отечественной нами было завоевано оперативное господство в воздухе. Налеты на Москву с апреля 1942 года фашистам стали не под силу и почти прекратились…

Утро. Белорусский вокзал. Зоя Рябцева спросила:

— Арсений Васильевич, у вас есть где переночевать?

— Попытаюсь устроиться в гостиницу.

— Зачем? — порывисто заговорила Зоя. — Поедемте прямо к нам. У нас с мамой отдельная двухкомнатная квартира.

— Спасибо, Зоечка, — поблагодарил я, — Но сейчас мне надо поехать в штаб. Может, после. Дайте ваши координаты?

Я записал адрес, номер телефона и прямо с поезда направился в штаб. Пожилой угрюмый полковник, ведающий распределением самолетов, встретил меня недружелюбно, даже не предложил сесть. Когда я рассказал ему о шторме и попросил выделить для полка самолеты, он властно сказал:

— Выходит, вместо того чтобы вас за преступную халатность наказать, мы должны поощрить вас самолетами?

— Виновники уже наказаны. А полк…

— Товарищ майор! — полковник повысил голос. — Вы почему грубо разговариваете со старшим по званию?

Сдерживая свою неприязнь к формалисту, я спокойно проговорил:

— Виноват. Разрешите выйти?

Прежде чем отпустить меня, полковник примирительно сказал:

— Предлагаю написать рапорт на имя своего командира дивизии, чтобы он походатайствовал перед высшим командованием о выделении вам самолетов По-вторых для учебно-боевой подготовки.

Иначе встретил меня генерал-майор авиации Александр Федорович Волков. Предложив сесть, он дружелюбно спросил:

— Какие проблемы?

Я повторил то, что говорил полковнику.

— Да-а, печальный случай, — заметил генерал. — В Белоруссии такие штормы — явление редкое. А люди не пострадали?

Потом Александр Федорович поинтересовался, как устроился полк, спросил о боевой подготовке, сообщил, что истребительные дивизии, вооруженные «лавочкиными», начали перевооружаться на Ла-9 и Ла-11. Пообещал, что в конце этого года и мы получим эти самолеты. Только после этого генерал спросил:

— Так сколько вам надо По-вторых? Завод настроил их порядочно. Боевые полки, вооруженные ими, расформированы. Так что у нас в этих машинах нехватки нет.

— Нам надо четыре, — набравшись духу, выпалил я.

— Хорошо.

День выдался нелетный. Утром позвонил Голубов и приказал прибыть вместе с заместителем по политчасти на совещание. В дивизию прилетел командарм Тимофей Тимофеевич Хрюкин.

— Интересовался тобой и делами в полку, ведь у тебя под началом все асы, которыми командарм командовал под Сталинградом, — сказал Голубов.

— Поэтому и интересовался? Или есть другая причина?

— Узнаешь на совещании.

Генерал-полковника авиации дважды Героя Советского Союза Тимофея Тимофеевича Хрюкина я еще не видел, но слышал о нем много. За глаза его все почтительно называли Тимофеем Тимофеевичем, хотя он был самым молодым из командующих. В свои 35 он уже шесть лет возглавлял армию, участвовал в гражданской войне в небе Испании, воевал против японцев в Китае, во время советско-финляндской войны был командующим военно-воздушными силами 14-й армии, а в Великую Отечественную стал командующим воздушной армией.