Царь-гора - Наталья Иртенина

— Отчего, по-вашему, в России все беды? — с трудом вымолвил Федор. От укачивания и грустных эмоций его сильно развезло. Отнять голову от стекла он не мог, поэтому приходилось поневоле смотреть в окно на русскую бесконечность и необъятность.

— Все беды России оттого что она слишком огромна и не вмещается в нормальное человеческое восприятие. Оттого-то в России живут люди с ненормальным восприятием реальности.

— Слушайте, а ей вы тоже рассказывали про беды России и про эту вашу Золотую Орду? — Федору удалось сдвинуть центр тяжести тела, и голова самостоятельно переместилась к стенке купе.

— Ей? — переспросил Евгений Петрович, делая вид, что не понимает, о ком речь.

— Вы прожженный тип, вот что я вам скажу, — подумав, выговорил Федор. — Вы продавец воздуха и скупщик чужих тайн. Вы… торгаш. Скажите честно, вас любят женщины?

Евгений Петрович сел к окну и тоже стал смотреть на проплывающий плэнер.

— Нет, — наконец произнес он, — не любят. Они отдаются мне без любви.

Минуту длилось молчание.

— А выпить у вас есть? — спросил затем Федор, несколько смягчившись.

Очнулся он в Екатеринбурге. Предыдущие сутки помнились смутно. В голове остались обрывочные эпизоды и наиболее отчетливый, как он идет по вагону, заглядывает в каждое купе в поисках прекрасной незнакомки и требовательно барабанит кулаками в запертые двери. Самым мучительным было то, что Федор не помнил, нашел ли он ее, а если нашел, то насколько свинским и пошлым было его поведение. Еще в памяти засели алмазные копи царя Соломона, показавшиеся очень подозрительными, учитывая тот настойчивый интерес, который проявлял попутчик к причинам его убытия из Москвы.

Тихонько простонав, Федор сел на диване, удивленно оглядел пустую тару на столе и под столом, пересчитал бутылки. Он не мог понять, когда они успели столько выпить. Попутчик водил палочкой по экрану карманного компьютера. Наконец он оторвался от своего занятия и доброжелательно посмотрел на Федора. Тот разочарованно отметил, что сосед абсолютно трезв. И только после этого обнаружил, что лицо попутчика оголилось.

— А где же ваша борода? — удивился Федор.

— Отклеилась, — пошутил попутчик.

Федор в ответ усмехнулся правой половиной лица. Второй половиной он двигать не мог из-за сильной головной боли.

— Это… я один? — Он показал пальцем на бутылки.

— В основном да.

— Я ничего не сломал? — беспокойно поинтересовался Федор. — Ни с кем не дрался?

— Как вам сказать. Сломать не сломали, но проводнику по лицу съездили. Он пригрозил снять вас с поезда, и мне едва удалось уговорить его не делать этого. Кстати, обошлось недешево.

— Я отдам, — смущенно пробормотал Федор.

— Не стоит, — великодушно отказался попутчик.

— Я еще, наверное, бредил тут? Так вы не обращайте внимания. Это со мной бывает. Про алмазы особенно. Давняя история, очень волнительная, впечаталась в голову. — Федор решил на всякий случай подстраховаться.

— Какие проблемы, — с широкой сердечной улыбкой сказал Евгений Петрович.

Поезд, стоявший до этого, толкнулся и пополз вперед, медленно набирая скорость.

— Где это мы? — спросил Федор, мутно всматриваясь в незнакомый город.

— Екатеринбург, — ответил попутчик, также приникая к окну. — Место заточения и казни последнего русского царя со всей его семьей. Обратите внимание вон на ту большую церковь на площади. Видите? Храм-на-Крови. Раньше на этом месте стоял дом, где их содержали, а в подвале расстреляли.

Федор проводил тяжелым похмельным взглядом место кровавой расправы над бывшим всероссийским самодержцем, символом теперешнего поднимающегося монархизма.

— Вы здесь бывали? — спросил он.

— Доводилось.

— Странно, — сказал Федор.

— Что именно?

— Я сейчас испытал удивительное ощущение, — слегка взволновавшись, объяснил он, — будто я видел раньше эту площадь и дом на месте этой церкви, и поезд точно так же увозил меня на восток, в полную неизвестность. Но я никогда не был здесь.

— Дежа вю, — кивнул попутчик. — Случается.

Федор снова посмотрел на город, обильно зеленеющий.

— Не бродят ли там по ночам призраки?

— Почему же только там? — пожал плечами Евгений Петрович. — Эти царские призраки по всей России давно бродят, реванша требуют.

Федор страдающе поморщился и отвернулся от окна.

— Ради бога, не начинайте разговор о политике. В моем состоянии это равносильно убийству без наркоза.

— Сходите освежитесь, — сочувственно предложил попутчик. — Только не напивайтесь снова. Проводник в следующий раз может оказаться несговорчивым.

Федор пообещал и вышел в коридор, размышляя о том, что никакое дежа вю не сможет объяснить, отчего ему привиделся дом, снесенный задолго до его появления на свет, и почему он был огорожен двойным забором.

В вагоне-ресторане после ста граммов ему немного полегчало, и он стал рассматривать Уральские горы. Они совершенно разочаровали его, в голове у Федора родилось сравнение с зелеными холмами Шотландии, населенными кроликами, и с могильными курганами, в которых обитают древние мертвецы. В обратный путь он пустился, прихватив бутылку.

В Екатеринбурге на поезд сели новые пассажиры. В коридоре вагона ему встретился буддийский монах, бритый наголо, в красно-оранжевой одежде. Федор, никогда прежде не сталкивавшийся нос к носу с буддийским монахом, страшно заинтересовался. Он тут же предложил выпить за знакомство и поговорить о вечном. Монах, никак не отреагировав на его радушие, скрылся в купе. Федор ввалился туда вслед за ним и увидел второго монаха, отчего радостное изумление его только усилилось. Монахи молча смотрели на него, сидя друг против друга, и лица их не выражали ровным счетом ничего. Федора это не обескураживало.

— Ну что, братья во Будде, — провозгласил он, открывая бутылку, — ударим по миру-страданию?

Он попытался разлить водку в чайные стаканы, но второй монах, загородив посуду рукой, возразил:

— Мы не пьем.

Федор обрадовался еще больше.

— Так вы и по-русски можете? Чего ж отказываетесь, братья во Будде?

— Мы не пьем, — терпеливо повторил монах.

— Как это не пьете? — недоумевал Федор. — Все московские буддисты пьют. Самого Будду просветлением озарило под мухой, известный факт. Как же иначе?

Монахи смотрели на него одинаково непонимающими глазами.

— Нет, ну как же так! — почти расстроенно убеждал их Федор. — Мир — страдание. Надо с ним бороться, растекаясь умом в пустоте. Так или не так?

Первый монах, страшный судя по всему молчун, вышел в коридор. Федор отчего-то решил, что он приведет третьего собрата для поддержания беседы, но вместо этого явился решительно настроенный проводник. Он без слов взял Федора за шиворот и выволок из купе. Федор хотел было сопротивляться, но вовремя вспомнил об угрозе ссадить его с поезда и покорился. Только спросил:

— Простите, я не сильно ушиб вас по лицу в прошлый раз?

— Навязался на мою голову, — недовольно буркнул проводник, вталкивая Федора в его купе и бросая на диван.

— Да вы, милый мой, дебошир просто, — иронично сказал Евгений Петрович.

— Не вы первый это заметили, — проворчал Федор и пожаловался на монахов: — Весь ихний буддизм — сплошная профанация запоя. А не признают, мерзавцы.

После этого он уронил голову на подушку, заснул и проспал до вечерних сумерек.

Проснувшись, Федор мрачно поделился с попутчиком, который сидел в той же позе, только вместо компьютера в руках была газета:

— Мне приснился Будда милосердия. Знаете, что он сделал? Принес мне пиво.

— Чем же вы недовольны?

Федора мучила жажда и сознание собственного бессилия. В этот момент он как никогда ясно понимал, что бессилен отделаться от самого себя — это навязчивое соседство собственного «я» начинало раздражать тем сильнее, чем дальше он удалялся от Москвы и своей прежней жизни. С другой стороны, было неясно, с кем именно соседствует его «я» и кого именно оно раздражает.

— Пиво оказалось теплым, — произнес он с гримасой отвращения. — Даже тут никакого милосердия. Сплошные иллюзии.

Заглянувший проводник, не помня зла, предложил чаю. Федор забрал у него все четыре стакана. С жадностью выпил два, в третий добавил сахар, а четвертый отдал попутчику.

— Удивительное дело, — заговорил он после. — В Москве у меня было множество знакомых буддистов и буддисток, и я ничего не имел против. Хотя, мне кажется, обыкновенное, сермяжное язычество русскому человеку должно быть ближе, чем забубенный дзен или извращения тантры. Но почему-то они — эти бритые ламаисты — кажутся мне совершенно неуместными, когда я думаю о Золотых горах. А ведь они там, вероятно, на каждом шагу попадаются?