Третья - Мелан Вероника

‒ Салим придет в клуб к шести. Ты появишься там в начале седьмого. Подойдешь к громиле, попросишь пропустить тебя наверх, скажешь «меня ждут». Он не посмеет ослушаться.

‒ А дальше?

‒ Дальше ты поздороваешься…

‒ И он меня не вспомнит.

‒ Он тебя вспомнит, ‒ эту фразу Гэл произнес с нажимом, отчего по моему телу неожиданно прошли мурашки, ‒ он помнит всех, кого приметил. И твоему приходу он будет рад. Ты, конечно же, восхитишься всем, чем сможешь, сообщишь ему о том, что мимо «такого мужчины пройти не смогла», будешь сетовать, что вчерашний прием оказали неблагодушно и пришлось ретироваться.

‒ Угу. Он извинится или ухмыльнется, а после потащит меня за штору…

Мы все знали, о чем идет речь и что будет твориться за этой самой «шторой».

Улыбка Эйса стала шире.

Если он сейчас скажет что-нибудь, типа «от тебя не убудет», я кину в него чашкой. Во мне хватало озверина, когда дело касалось моей чести, и пренебрежительного отношения к себе как к женщине я никогда не терпела.

Но Арнау хватило ума сказать:

‒ Мы тебя отобьем.

И подмигнуть. На душе у внутренней девчонки сразу стало легче.

‒ Никаких «штор» не допускай, хотя мы ‒ Эйс прав ‒ в этом случае отобьем. Настаивай на том, что хочешь посмотреть дом. Мол, «если такой прекрасный клуб, какое прекрасное жилище должно быть у владельца…»

‒ Он меня заподозрит в шпионаже.

‒ Не заподозрит. Он слишком самоуверен при таком количестве охраны. И не удержится от того, чтобы отвезти тебя к себе домой.

‒ А если удержится?

‒ Ты будешь в таком вызывающем платье, что не удержится.

‒ У тебя ведь есть такое? – невинно поинтересовался Эйс.

‒ У меня такого нет.

‒ Не проблема, ‒ тут же продолжил Коэн. – Мы его купим, время есть. И да, Лив, пока ты с нами, все расходы на нас. Любые.

Кажется, мне предстоял совместный поход в магазин.

Половина шестого.

И вот теперь я нервничала. Впервые с того момента, как подписала несуществующий договор о сотрудничестве. Казалось бы, меняй наряды в примерочной, гарцуй перед мужчинами, лови их восхищенные взгляды (такими парней из «ТриЭс» уже облапали обе продавщицы), но мне вдруг сделалось муторно.

Я эмоционально стухла. Сейчас начнется настоящий риск. И неясно, как поведет себя Салим: вдруг заломит мне руки, вдруг прикажет своей охране бросить в какой-нибудь фургон? А те, кто сейчас выбирает для меня наряды и платит за них, точно вмешаются, точно спасут? Я полагалась на людей, которых совершенно не знала. Кто я для них? Удобная «женская особь», которую можно использовать в своих стратегических задачах? Красивое тело, которое должно вызвать похоть у определенного субъекта?

Платья были дорогими, шикарными, коктейльными.

Но я чувствовала себя в них куклой.

И, несмотря на привлекательность ребят из «ТриЭс», я подумала, что сейчас могла бы тратить это время на то, чтобы найти кого-то реального вместо попытки тешить себя иллюзией о том, что сексуальное влечение – одна из граней любви. Далеко не всегда. Иногда похоть – просто похоть, и никаких душевных дел.

Когда я вышла в зал в очередном синем наряде, блестящем и довольно коротком, Арнау посмотрел на мою грудь, спрятавшуюся за сетчатой вставкой, как на десерт, который он однажды попробует и который не намерен ни с кем делить. Сдержанно, но откровенно, спокойно, жадно.

‒ Подойдет, ‒ отрезал коротко. Поднялся с дивана резко, всем видом показывая, что наряды его больше не интересуют, попросил продавщицу показать ему, где находится туалет.

Коэн специально смотрел мне в глаза, демонстративно не переводил взгляд на мои изгибы.

‒ Переодеваться сейчас не имеет смысла, так?

‒ Наверное.

Что еще я могла ему ответить?

‒ Тогда сразу обувайся в туфли на каблуках.

Вот и повезут «сосиску» на съедение псу. Я не чувствовала себя красивой, отнюдь.

Я чувствовала себя несчастной.

Гэл стоял у «Бариона», я перед ним; Эйс еще не вышел.

Весна, темнеет рано; ветерок трепал мои завитые локоны, пробирался под короткую юбку; Коэн накинул на мои плечи свою куртку.

Смотрел долго – чувствовал, что ли, мое состояние; проспект в отдалении гудел двигателями машин.

‒ Ты красивая.

‒ Давай не будем об этом, ‒ огрызнулась я, ‒ мы все знаем, для чего это нужно.

‒ Все будет хорошо.

Я избегала его взгляда, сколько могла. Потом не удержалась, взглянула прямо, уже не скрывая раздрая в эмоциях.

‒ Вы ведь… не дадите меня в обиду?

‒ Не дадим. Я обещаю.

Что-то было в его словах настоящее, фундаментальное. Даже тяжелое. Куртка источала его запах, хотелось завернуться еще и в его руки.

‒ И я обещаю, ‒ шепнули вдруг из-за спины и отодвинули мне волосы, как делают для поцелуя в шею. Черт, Эйс! Как он подкрадывается так тихо?! Развернулась я резко, планируя не то толкнуть его, не то залепить по морде, – мою руку моментально перехватили. – Обожаю твои скоростные реакции.

«В постели ты такая же жаркая?»

А его «ледник» холоден, во взгляде ‒ сталь. Арнау был готов работать.

‒ По местам?

Мне оставалось верить в то, что они профессионалы. И в то, что они на моей стороне.

От нервов подташнивало.

Руку свою из захвата Эйса я выдернула не без труда: он ее не сжимал, но и не отпускал какое-то время. После просто разжал захват, отворил для меня дверь пассажирского сиденья.

‒ Прошу, мадам.

Я привычно фыркнула, Арнау привычно улыбнулся – есть в мире стабильность.

Глядя на мерцающие огни города за окном, я надеялась на то, что все завершится быстро, хорошо и правильно. Что скоро я заберусь в постель в своей новой спальне, укроюсь одеялом и выключу свет. И наступит тишина и спокойствие.

Но еще не сейчас.

‒ Я к Салиму. Он меня ждет.

Эта фраза сработала для «быка» заклинанием: помявшись в нерешительности несколько секунд, он сдвинулся в сторону и мотнул головой ‒ «проходи». По лестнице я поднималась на негнущихся ногах. Если в первый визит «БлюПул» мне просто не понравился, то теперь клуб был мне ненавистен, и отчего-то вертелись в голове мысли о том, что здесь не было ни бассейна, ни бильярда, ни даже голубой лужи, что оправдывало бы название (*здесь и далее игра слов в переводе с английского – прим. автора).

А «Газим», уже предупрежденный о том, что к нему гость, выходил из-за своего столика с распростертыми объятиями. А еще ‒ с хищным настороженным взглядом, скрывающим по ту сторону радужки неприязнь. Этот урод с блестящими после поедания куриной ноги губами не любил, когда его «надували», тем более, надували побегом какие-то «девки». Я это чувствовала. Чувствовала, когда он подал мне руку, когда тянул псевдорадушное «Какие люди!», когда мацал ртом тыльную сторону моей ладони.

И впервые стало ясно, что означает отвращение.

Все: сытно накрытый стол, сверкающий бок хрустального графина, тени охранников позади стула «царя», синий блестящий пиджак и неуместная вокруг ворота белой рубахи бабочка ‒ слилось для меня в пронизанные прожекторами декорации, спектакль, в котором актеры улыбаются и выдают с пластиковыми эмоциями заранее заученные реплики.

‒ Откуда милая дама знает мое имя?

Вот только сценарий сразу шел наперекосяк, и лавировать среди невидимых акульих зубов приходилось вертко.

‒ Кто же не знает такого уважаемого мужчину в городе?

Я терпела. Когда мне предложили опуститься на стул, когда журили: мол, «не стоило вчера так пугаться приглашения – одни только добрые намерения, исключительно добрые…» ‒ конечно, он меня помнил, Гэл оказался прав. Тот самый Гэл ‒ невидимый, смешавшийся с толпой так ловко, что не отыскать. И Арнау. Хотелось верить, что их взгляды приклеены к нашим фигурам.

А дальше ‒ тарелка с положенной в нее курицей, придвинутый бокал, слишком терпкое, неприятное, как и похотливый взгляд Салима, вино.