Птички в клетках (сборник рассказов) - Виктор Притчетт

— Я принес себя в жертву женщинам, — изрек он, словно констатируя одну из своих бесспорных исторических заслуг.

Опять его фразочка! Если бы Арго вошел сейчас и услышал. Чарльз был из тех людей, что всю жизнь повторяют раз и навсегда открытые истины. Арго никогда до конца не верил ее рассказам о жизни с Чарльзом.

«Я принес себя в жертву женщинам» — это первое, что он сообщил мне, когда мы познакомились. В ту жутко холодную зиму — такой семнадцать лет не было, помнишь, я тебе рассказывала, у меня воротник примерз к окну вагона… Ты слушаешь? Шли выборы. Он выставил свою кандидатуру в парламент — ты не поверишь, но это истинная правда, одна из его «идей». Выставлял он себя как независимый республиканец — можешь себе представить? В Англии, в двадцатом веке! На все его предвыборные речи являлась орава каких-то юнцов, он говорил, а они распевали «Янки Дудль». Ясно, он не прошел. Собрал двести тридцать пять голосов и потерял залог, который внес. А городок между тем бурлил. Местные деятели испугались, что он разобьет голосование. Разобьет — он его даже не задел! Я остановилась в единственной тамошней гостинице и мерзла, зуб на зуб не попадал. А поехала я в тот городок, чтобы навестить брата — он лежал в больнице. Чарльз то врывался в гостиницу, то куда-то уносился, звонил жене в Лондон — она вела себя очень хорошо: приостановила развод, чтобы не поднялся скандал, — звонил любовнице, та его просто изводила. Их разговоры слушала вся гостиница: телефонная кабинка стояла в холле; как-то раз он вышел оттуда и понял, что я все слышала. Я сидела закутанная, к камину было не подойти.

«От вас веет теплом», — сказал он и, бросив взгляд на телефонную кабинку, добавил… да, да, ту самую фразу, свою коронную: «Я принес себя в жертву женщинам».

(Она только не сказала Арго, что это была чистая правда. Этот негодяй и вправду «принес себя в жертву женщинам», а она потому и потянулась к нему. По наивности возмечтала стать для него главным алтарем.)

— Я рассказала брату, когда была у него в больнице, и знаешь, что он сказал? «На другие жертвы его уже просто не хватает».

Смех теплом разливался по ее телу, а Чарльз тем временем совсем зарапортовался.

— Все, что я совершил, — говорил он, — я совершил для тебя. Да, для тебя! Это ты вдохновляла меня, ты давала мне силы. Ты единственная из всех женщин развила мой ум. С тобой для меня открылась новая жизнь. Ты сотворила меня. Когда я отправился в Южную Америку…

— Только не в Южную Америку! — воскликнула она. — Ну право же! Придумай что-нибудь поближе. Монте-Карло, Кейптаун.

— Сначала Буэнос-Айрес, потом Чили… как изумительно звучат там женские голоса — это оттого, что соединилось немецкое и английское влияние, — продолжал он, не обратив внимания на ее реплику. — Колумбия — страна погибшей культуры, Боливия — ситуация революционного взрыва, Эквадор — индейцы в фетровых шляпах, точно деревянные изваяния. Я встретился с президентом. Сюда я прямо из Барранкильи. Летел самолетом.

— С той самой девицей? — спросила она. Ужасный просчет! Сейчас он заметит, что она его ревнует, и начнет ее дразнить.

— Никаких девиц, — отпарировал он. — Тебе ли не знать, что меня с давних пор интересовали государства-республики. Помнишь, ты еще подбила меня написать книгу?

— Но ты ее не написал! — сказала она.

Невероятно, девять лет прошло, а он все тот же, все та же мальчишеская наглость, та же воинствующая наивность. Нет, он не шутит, он и вправду серьезно интересовался республиками. Мерзавец! Сейчас он сообщит ей, что только лишь преданная, бескорыстная любовь к гарему южноамериканских республик толкнула его тогда на кражу и побег!

Но эти воспоминания, они опасны — он тянул ее назад, к прошлому, она чувствовала, как, несмотря на все ее сопротивление, он воскрешает их давнюю жизнь, как в комнату входят те дни. Малейшее проявление слабости с ее стороны, и он кинется на нее, он только того и ждет, со страхом думала она, а он очень сильный, этот коротышка. Он уже сбрасывал покровы с тех лет, подводил ее к былому сумасбродству и легковерию; зазевайся она, и он, чего доброго, вернет ее к той давней страсти. Республика — смешно сказать, но он ведь и поймал ее на эту удочку!

Ее просто оторопь брала, когда она вспоминала, какой была когда-то: сколько лет, например, нянчилась со своей матерью, жила совсем без друзей. Каждый божий день катала старушку в кресле по приморской набережной. Длинная, неловкая, застенчивая, она томилась одной лишь мыслью: ну когда же хоть кто-то обратит на нее внимание! Мужчины, едва взглянув на нее, с насмешливым удивлением отступали с дороги. Она их пугала. После смерти матери она переселилась в Лондон. Деньги у нее были, но немного, она понимала, что их надо беречь, и сразу же стала подыскивать себе работу. Одиночество толкнуло ее к книгам, все свободное время она читала. И мечтала. При таком росте ей только и оставалось, что мечтать, и, поскольку ни один мужчина по-прежнему к ней и близко не подходил, мечты ее устремились в иные сферы — она увлеклась идеями.

Тревога, досада, воспоминания — все смешалось в ней сейчас. Перед глазами всплывал полупустой зал в ратуше в том северном городке, а на трибуне он, выкрикивающий в конце речи это роковое слово: Республика! Все люди равны — одного роста, что ли? может, это и увлекло его? — и так далее, все в том же духе. Даже цитировал Платона: «Возлюби милую сердцу Республику». Маленький промышленный городок, война только что кончилась, на обочинах снег смерзся в черные глыбы — мороз не отпускает вот уже полтора месяца, послушать «независимого республиканца» пришли фронтовики, только что вернувшиеся домой, они встают, уходят, и эта орава юнцов, распевающая «Янки Дудль». А она сама сердито оборачивается на тех, кому скучно, кто так бесцеремонно встает, хлопает стулом, и снова во все глаза смотрит на оратора и чуть ли не кричит вслух: «Да, да, Республика!» Когда он провалился, она решилась: Республикой станет она сама. «До чего я ненавижу теперь это слово» — говорила она Арго. — Даже в газетах стараюсь его пропускать. Тогда я просто сошла с ума". Арго иной раз мог и съязвить. "Я думал, это только мужчины спят с идеями", — сказал он.

Однако он плохо знает женщин, дружочек Арго, думала она, слушая тирады мужа. В пору ее жизни с Чарльзом у нее было два триумфа. На какое-то время она обрела власть над мужем, убедив его написать книгу о республиках, раз уж он их так обожает. Она вложила деньги в маленькую лондонскую гостиницу и отправила его в библиотеку Британского музея писать эту книгу. Призадумайся она немного, она бы сообразила, что для знакомств с молоденькими иностранками лучше места не сыщешь: ну да это пустяки. Второй триумф был куда значительней: она победила тех двух женщин — его лондонскую жену и секретаршу в северном городке. Она — и лютая зима — выморозили их.

Теперь он занимался решением проблемы мулатов в каком-то Сан-Томасе — кажется, там!

— Где же ты брал деньги? — холодно спросила она.

— Деньги? — повторил он. — Я снова занялся полиграфией.

Первый упрек! Это она убедила его бросить печатное дело. Уж коли она завоевала его, она должна была сотворить из него политического мыслителя. Знакомым она важно сообщала: "Он занимается политикой". На лице Чарльза заиграл легкий румянец, он рассеянно постукивал ладошкой по подлокотнику — обычный его жест, когда разговор заходит о деньгах. Она поняла, что вопрос попал в цель: равнодушие прибавило ей сообразительности.

— Жара ужасающая, — продолжал он свой рассказ, — выйдешь на улицу — будто упрешься в раскаленную стену. Я все радовался, что не взял тебя с собой, — нет, каков нахал! — ты бы из гостиницы носу не высунула. Приходилось переодеваться по пять раз в день.

— Мне это было бы не по карману, — сказала она. — Слишком дорогое удовольствие.

Он будто и не услышал; впрочем, ирония и прежде доходила до него туго.

— И только два места с кондиционерами: казино и кино. Печатная машина то и дело ломалась. Уйма времени уходила на ремонт. Я не большой любитель казино, ходил туда просто подышать прохладой.

Он вскинул серьезный взгляд — мальчишка, уже облизывающий ложку, — к кому он обращал его? К сердитому учителю, проповеднику или к отцу? И она не без удовольствия припомнила, что это — предвестье пышной лжи, в которую сам он свято верит.

— Я не игрок, ты знаешь, — сказал он, — но казино там самое людное место, вечером не протолкнешься. Конечно же, не всех туда пускают. Тысячи переходят из рук в руки. Я просто смотрел, как играют, а потом по прибрежной дороге возвращался домой. И слушал море; волн не видно, только время от времени мелькнет белый гребешок, как в заливе Робина Гуда в бурную ночь — помнишь, детка? Так вот, слушай. Однажды вечером в казино я увидел тебя. Мог бы дать голову на отсечение, что это ты. Я замер: ты стояла у игорного стола с мужчиной, я его знал, местный деятель, брат владельца одной из газет. Это была ты — высокая, красивая, и прическа твоя. Век не забуду выражения твоих глаз, когда ты заметила меня. Боже мой, подумал я, я поступил нехорошо. Я взял у нее деньги. Я — скотина. Надо мне раздобыть денег и вернуться к ней. Я паду перед ней на колени и умолю ее принять меня обратно. Ты не представляешь себе, что такое угрызения совести!