Памирские рассказы - Джурахон Маматов

Мальчик весь дрожал, как новорожденный щенок, и постоянно твердил: «Не убивайте меня, не убивайте меня…».

Он находился в том возрасте, когда кожа еще по-детски нежна и щеки не утратили свой молодой румянец. Его большие зеленые глаза были наполнены страхом. Я его не знал. Я многих не узнавал в своём городе, потому что всего месяц назад, в ноябре, вернулся после роспуска студентов из Душанбе, а перед этим три года прослужил на Балтийском флоте. В Шаирабаде я не был почти семь лет.

Я догадывался, почему Акула приказал исполнить мне этот жуткий приговор. Он хотел проверить меня на благонадежность. На днях они меня завербовали.

Эти боевики были пришлыми южанами, не из Шаирабада. Они с утра ходили по домам и рекрутировали себе новобранцев. Только перед самой войной я случайно узнал, что этнически был южанином, хоть родился и вырос в городе, в котором сейчас большинство были сторонниками оппозиции. Вот такие вот дела. Каким-то образом у боевиков оказались списки и адреса всех южан нашего города, и они ходили по квартирам, призывая людей примкнуть к их рядам.

«Зря не послушался отца», – пронеслось у меня в голове. Он строго-настрого запретил нам, своим сыновьям, участвовать в этой бессмысленной войне. Отец так и сказал: «Это не война – это сумасшествие. Слушайтесь меня и не сходите сума. Не марайтесь об это, если хотите смело и честно смотреть людям в глаза, когда всё это безумие закончится».

Но сегодня утром, когда боевики с автоматами и нервным видом ворвались к нам во двор, отца дома не было. Они прочли наши имена и, указав на моего старшего брата (отца четверых детей), скомандовали:

– Ты идёшь с нами.

Возражать было опасно.

– Он плохо слышит, – вмешался я. – Можно я пойду вместо него?

Про тугоухость брата я придумал на ходу даже как-то неожиданно для себя.

– Годится! Оружие дома есть?

– Нет, – ответил я, что было правдой. Отец запретил.

– А если найдём?

– Проверьте.

– Хорошо. У нас нет времени. Пока что будешь заправлять рожки автоматов. Иди за нами, – приказал командир.

Вот так я оказался в одних с ними рядах, и в данный момент они испытывали меня на благонадёжность.

– Дай ему свою пушку, – прикрикнул Акула боевику в джинсах. Тот медленно стащил с плеча автомат, снял его с предохранителя и, глядя прямо в глаза, протянул его мне. Я медленно взял оружие в руки.

Мальчик побледнел. Его пересохшие губы что-то шептали – я не мог разобрать. В ушах у меня звенело. Отец был совершенно прав – это не война, а сумасшествие. Это безумие. Веками выработанная таджикская пословица гласит: «Чизе, ки пир медонад, пари намедонад», то есть: «Что знает старый, не знает даже ангел».

– Пойдем, – сказал я мальчику, направляясь в сторону ворот детского сада. Мысль работала сбивчиво. Я не знал, что я делаю – лишь бы оттянуть время, хотя бы на мгновение.

– Нет, Длинный, пристрели его здесь. Сейчас же…

«Ох и нелюдь же этот Акула. Скорее всего – из уголовников», – промелькнула у меня догадка.

В это время раздались автоматные очереди и из-за угла с грохотом вырулил БТР, впереди которого с выстрелами бежала группа людей. Мы находились посреди дороги, и бронированная громадина ехала прямо на нас. Боевики бросились врассыпную. Мы с мальчиком оказались с левой стороны улицы, у бетонного лотка, а Акула со своими боевиками – с правой.

БТР остановился между нами, и началась беспорядочная стрельба. Кто в кого стрелял, невозможно было разобрать. Я схватил мальчика за рукав рубашки, и мы вместе залегли в бетонный лоток. Он оказался впереди меня, и я жестами показал ему ползти. Паренёк, извиваясь как змея, стремительно двинулся вперед. Перед моим носом только и мелькали его рваные замшевые кроссовки. Я даже не чувствовал ледяную воду, текшую по дну лотка. Неожиданно мы наткнулись на свисавшие вниз ноги расстрелянного учителя. Он зашевелился. «Слава Аллаху, живой», – мгновенно промелькнула мысль.

Стрельба не прекращалась ни на минуту. Мальчик двигался быстро, и я едва успевал за ним. Все, что мы желали в тот момент – подальше отползти от этого страшного места. Я боялся поднять голову и лишь краем глаза заметил, что мы оказались у ворот Дома Пионеров. Быстро схватив паренька за кроссовки, я остановил его. Он притих. Я указал на ворота. Мы вместе выкарабкались из лотка и ползком пересекли улицу. И лишь оказавшись в саду Дома Пионеров, мы остановились. Тут я заметил, что всё ёще держу в руках автомат, переданный мне одним из боевиков.

– Ака, маро на парон (Брат, не убивай меня – тадж.), – жалобно молил мальчик.

– Молчи и беги рядом, – тихо сказал я.

Через некоторое время мы оказались в камышовых зарослях на берегу реки Пяндж. Граница была открыта. В эти дни российские пограничники, казалось, сохраняли нейтралитет и не вмешивались в конфликт

Мальчик был совершенно растерян и не понимал, что происходит, но безоговорочно исполнял все мои указания. Неожиданно он посмотрел на меня своими зелеными глазами. Это были не детские глаза, это были глаза мудреца. Я опустил автомат, близко подошел к нему и тихо спросил:

– Плавать умеешь?

Он не отвечал. Кажется, он не видел ни меня, ни серое небо над головой и не чувствовал ничего – ни холодного воздуха, ни запаха тины, идущего от реки. Вдруг он вздрогнул, будто от холода, вновь вернувшись в эту реальность.

– Что?– с удивлением и хрипотцой в голосе спросил парень.

– Плавать умеешь? – повторил я чуть громче.

– Нет… да, умею, – ответил он.

Было видно, что он цепляется за мизерный шанс. Я понял, что плавать он не умеет.

– Сними платье, тебе в нем будет неудобно. Сейчас река обмелела, я покажу тебе брод. Главное – держись на ногах, не падай. Встань лицом против течения, так легче ему противостоять. Понял?

– Ты мне в спину не выстрелишь?

– Вот, смотри, – я отстегнул рожок и выбросил его в реку. Магазин булькнул и мгновенно исчез в темно-зеленой воде Пянджа. Минуту поколебавшись, я далеко забросил и сам автомат.

Мальчик неуверенно вошёл в воду и, не отрывая взгляда от меня, пошёл по броду.

Кто обвинит меня в том, что я отказываюсь воевать? Где вы теперь, долбанные ораторы с митингов, затеявшие эту войну? Куда вы все попрятались? Ради чего вы всё это начали? Разве стоят ваши эгоистические амбиции жизни вот этого мальчика – вброд, дико озираясь на меня, неуверенно пересекающего холодную реку? Реку, дающую ему шанс выжить на чужом афганском берегу. Счастья и удачи тебе, мальчик! Если сможешь, прости обезумевших взрослых…

Я сидел среди зарослей камыша и смотрел на удаляющуюся хрупкую фигурку паренька. Он шёл очень осторожно, но уже ближе к противоположному берегу его всё-таки сбило течением с ног, но он, немного побарахтавшись, зацепился за колючие кусты джуды и выполз на берег. И только тут я заметил, что по моим щекам текут горячие слёзы.

Стрельба в городе затихла.

Возвращаясь обратно домой, в заброшенном саду Дома Пионеров я встретил старую бездомную овчарку, которая, завиляв хвостом, подбежала ко мне. Она ко всем относилась одинаково ласково. Мне внезапно стало тепло, словно хмель распространился по нутру. Я не могу выразить словами ту любовь, которую я испытывал в тот момент к собаке, но причину этой любви я знал точно – я любил её потому, что она не могла брать в лапы автомат и нажимать на курок, потому, что она была нейтральна на этой войне и не разделяла людей на горцев и южан.

В тот момент я этому псу доверял больше, чем людям. Я нежно погладил его по холке и осторожно удалил сухие колючки репейника с полинялых боков. Собака робко пыталась лизнуть меня по лицу, но, видимо уловив моё настроение, передумала. Я обнял её за шею, и она перестала вилять хвостом и замерла. Мне казалось, что пёс пытается утешить меня. Жаль, что собаки не могут говорить. Мне кажется, они могли бы сказать людям что-то очень мудрое и важное.

05 марта 2011

Мимолётная встреча

По дороге в Агру мы сделали небольшую остановку в одной из индийских деревень. Было очень жарко. Выйдя из прохладной «Тойоты», я сразу встал под тень от огромного эвкалипта. Под деревом одиноко сидела смуглая, но симпатичная индианка и торговала холодной водой. Маленькие бутылочки плавали в деревянном ведерке со льдом.

– Сколько стоит? – спросил я её по-английски.

– Дас рупия (десять рупий), – ответила она по-индийски. Как оказалось позже, она по-английски не говорила.

Повернувшись в сторону машины, я спросил у жены по-таджикски:

– Чанд дона бигирам (Сколько штук купить)?

– Шумо точик астен (Вы таджики)? – вдруг, привстав, с волнением спросила индианка.

Она оказалась тоже таджичкой, но из Кабула. Мы немного поговорили. Выяснилось, что она была беженкой из Афганистана. Во время эмиграции вышла замуж за индуса-мусульманина. Позже родители её вернулись обратно в Кабул, а она осталась с мужем в своей деревушке. Я купил у неё всю воду. Мы тепло попрощались. Её черные глаза заблестели. Затем она медленно побрела по сухой, пыльной дороге в сторону посёлка. На жёлтом песке остались лишь следы её маленьких босых ног. Мы поехали дальше. Через окно машины вдали виднелась её худенькая фигурка, замотанная в темно-зеленое сари…