Девочки Гарсиа - Хулия Альварес
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Ну, – встрял отец, – я работал.
– Ваш отец работал. – Мать нахмурилась. Она терпеть не могла, когда ее рассказ прерывали. – Но его мизерной зарплаты едва хватало на аренду. – Отец нахмурился. – Нам помогал мой отец… – доверительно сообщила мать.
– Это была всего лишь ссуда, – объяснил отец своему зятю. – Я вернул все до последнего гроша.
– Это была всего лишь ссуда, – продолжала мать. – Короче говоря, у нас не было денег даже на такую маленькую роскошь, как кеды. Но она круглые сутки сводила меня с ума: «Хочу кеды, хочу кеды!»
Мать была хорошей пародисткой, и все смеялись, попивая вино. Муж Карлы медленными, чувственными движениями помассировал ей шею.
– Но Господь милостив и всегда помогает. – Не будучи особенно религиозной, мать любила, чтобы в ее сюжетах проглядывало божественное провидение. – По чистой случайности по соседству с нами жила очень милая дама с дочкой, которая была чуть постарше Карлы и несколько крупнее…
– Намного крупнее. – Отец раздул щеки и состроил забавную рожицу, чтобы показать насколько.
– Нью-йоркская бабушка этой девочки прислала ей на день рождения кеды, не подозревая, что девочка сильно выросла и эти маленькие кеды будут ей малы.
Отец продолжал сидеть с раздутыми щеками, потому что третья дочь принималась хихикать при каждом взгляде на него. Она никогда не умела пить.
Мать подождала, пока дочь возьмет себя в руки, и бросила отрезвляющий взгляд на отца.
– И вот эта милая дама предложила мне кеды, потому что знала, как Карла изводила меня. И знаете что? – Стол выжидал, предоставляя матери удовольствие ответить на собственный вопрос. – Они пришлись ей точь-в-точь впору. Господь усмотрит[28], – повторила мать, кивая. – Но сеньориту мисс Карлу не устраивали белые кеды. Она хотела красные, и только красные. – Мать закатила глаза, прямо как вторая дочь закатывала глаза на старшую. – Вы можете в это поверить?
– Ага, – сказала вторая дочь. – Я могу в это поверить.
– Какие мы враждебные, – парировала Карла. Муж прошептал что-то ей на ухо. Оба рассмеялись.
– Дайте мне закончить, – попросила мать, предчувствуя ссору.
Младшая дочь встала и подлила всем вина. Третья дочь перевернула свой бокал вверх ножкой и без особого воодушевления захихикала, когда отец специально для нее снова раздул щеки. Ее собственные щеки побледнели, а веки стали тяжелыми; она подперла голову рукой. Однако мать была слишком поглощена рассказом, чтобы просить ее убрать локоть со стола.
– Я сказала вашей сестре: «Или белые кеды, или никаких!» Тогда наша Карла разъярилась, швырнула их через всю комнату и завопила: «Красные кеды, красные кеды!»
Четыре девочки заерзали на стульях: им не терпелось добраться до конца истории. Муж Карлы ласково погладил ее плечо, словно ласкал грудь.
Мать торопливо закончила:
– Так вот, приходит ваш отец, избаловавший вас всех до безобразия. – Отец улыбнулся со своего места во главе стола. – Спасает кеды и тайком шепчет Карлите, что она получит свои ненаглядные красные кеды, раз ей так хочется. А потом я нахожу их на полу в ванной: эти двое перекрасили кеды моим красным лаком для ногтей!
– За мами, – смущенно произнес отец, поднимая свой бокал. – И за красные кеды, – добавил он.
Комната загудела от смеха. Дочери подняли бокалы.
– За красные кеды.
– Классика, – сказал психоаналитик, подмигнув жене.
– Не какие-нибудь, а красные, – добавила Карла с нажимом на последнее слово и покачала головой.
– Господи Иисусе! – застонала вторая дочь.
– Господь усмотрит, – изрекла мать.
– Красные кеды, – повторил отец, пытаясь вызвать новый приступ смеха. Но все уже устали, а третья дочь даже заявила, что ее сейчас вырвет.
Йоланда, третья из четырех дочерей, стала школьной учительницей, хотя и не специально. Первые несколько лет после магистратуры она указывала себя в опросниках и налоговых декларациях как поэтессу, а позже – как «писательницу/учительницу». Наконец, осознав, что за много лет ничего толком не написала, она объявила семье, что уходит из поэзии.
Втайне мать была разочарована, поскольку всегда мечтала, чтобы Йо прославилась. Ее история о третьей дочери лишилась прелестной пророческой концовки: «И она, разумеется, стала поэтессой». Тем не менее мать попыталась убедить дочь, что лучше быть счастливой и неизвестной, чем знаменитой и несчастной. Как и во времена своего детства, когда мать заверяла ее, что белый цвет лучше розового, Йоланда не слишком ей верила.
Прежде мать ходила на ее поэтические чтения и сидела в первом ряду, подскакивая с бурными рукоплесканиями после каждого стихотворения. Йоланде было так неловко, что она пыталась скрыть эти встречи от матери, но та всегда каким-то образом о них узнавала и занимала обычное место в середине первого ряда. Даже если она вела себя прилично, Йоланда смущалась одного ее присутствия. Ведь она часто читала стихи, адресованные любовникам, и сонеты, действие которых происходило в спальнях; она знала, что ее мать не верит в секс для девушек. Но та словно не обращала внимания на темы стихов дочери, а если и обращала, то все объясняла богатым воображением Йойо.
– Она всегда отличалась богатым воображением, – доверительно сообщала мать всем, кто сидел поблизости.
На последних поэтических чтениях, в которых Йоланда участвовала после долгого перерыва, рядом с матерью сидел ее любовник. Мать понятия не имела, что этот красивый седеющий профессор знаком с ее дочерью, и решила, что он просто интересуется ее стихами.
– Из всех четырех девочек, – поведала она мужчине, – Йо всегда любила поэзию. Йо – это прозвище, – пояснила она. – Она жалуется, что ее не называют полным именем, но, когда у вас четыре дочери, приходится срезать углы. Только представьте, четыре девочки!
– Да что вы? – отозвался любовник, хотя Йоланда уже рассказывала ему и о своей семье, и о своих исковерканных именах – Йо, Джо, Йойо. Ему хватало благоразумия не срезать углы. «Йо-лан-да», – натаскивала она его. Родители, судя по всему, были настоящими ископаемыми, но вопреки этому все четыре сестры выросли практически неуправляемыми. Некоторые из них, включая Йоланду, были разведены. Старшая – детский психолог – вышла за психоаналитика, с которым встречалась, когда распался ее первый брак, или что-то в этом роде. Вторая употребляла много наркотиков, чтобы не набрать вес. Младшая только что убежала с каким-то немцем, когда выяснилось, что она беременна.
– Но у нашей Йо… – продолжала мать, показывая на свою дочь, которая сидела вместе с другими чтецами, дожидаясь, пока звуковая система как следует заработает и можно будет начать программу, – у нашей Йо всегда было богатое воображение.
Гул разговоров то и дело заглушало трескучее, усиленное «раз-раз», произносимое слишком близко к микрофону. Йоланда с растущим беспокойством наблюдала за оживленной беседой своей матери и любовника.
– Да, Йойо всегда любила поэзию. Как же, помню, мы однажды отправились в Нью-Йорк. Ей было не больше трех… – Мать все больше увлекалась своей историей. Любовник заметил, что ее глаза были такими же, как те, что нежно смотрели на него по ночам с лица любовницы.
– Раз-раз… – разнесся по помещению чей-то голос.
Мать подняла взгляд, решив, что начались чтения. Любовник
