Циция - Александр Казбеги

– Лошадей почистить надо, после обеда хочу немного проехаться.

– Слушаюсь, ваша милость!

– Да, так ты говоришь, дочь твою похитили? – снова обратился он к Коргоко.

– Да, похитили, и нет у нее защитника…

– Да ведь пришел же ты, значит – защитник! – пошутил «Апракуне» и снова занялся есаулом.

– Лошадь начальника подковали? – спросил он.

– Нет еще!

– Как нет! – разгневался дворянин. – Какой же ответ прикажете дать начальнику?

– Подков подходящих не нашли, ваша милость!

– Прикажи найти, пусть из-под земли выкопают… Слышишь? Шкуру спущу!

– Воля ваша. Пойду передам, – и есаул вышел.

Коргоко понял, к чему клонил «Апракуне», и принялся соображать, как бы поудобнее заговорить с ним о единственно интересующем его деле. «Апракуне» догадался, что смущает посетителя, и стал настороженно следить за каждым его движением.

– Дорогой ты наш господин! – начал Коргоко. – Ты ведь один давний наш благодетель, еще от пращуров твоих так повелось… Уж не оставь ты нас без милости своей, а от нас, слуг твоих, требуй всего, чего захочешь.

Маслом разлились по сердцу «Апракуне» эти слова. Но он решил еще немного помучить просителя, он знал, что тому некуда больше итти…

– Удивительный вы народ, право!.. Девушка нашла себе жениха… Ушла с ним. Кажется, следовало бы радоваться, а ты и начальника, и меня попусту беспокоишь.

– Да, но ее ведь у меня похитили, не по своей воле пошла… Помоги, рабом твоим стану!..

– Довольно, довольно… Рассказывай, кто же ее похитил?

Старик подробно рассказал о своем горе.

– Так, значит, Султи? И ты точно знаешь, что он увез ее в Чечню?

– Да, ваша милость, у меня есть свидетель.

– Ах, вот как, значит, и свидетель есть… – «Апракуне» глубокомысленно задумался:

– Гм! Гм! Дело сложное. Будь это в нашем уезде, а то вон куда увезли!..

– Какая для вас разница, ведь закон ваш везде одинаков?

– Да, но завяжется переписка. Кто, да откуда, да когда, да сколько лет? Времени много уйдет, да и расходы большие понадобятся. Советую тебе, лучше оставь ты это… – лукаво закончил «Апракуне», умышленно усложняя дело.

– Что ты, ваша милость? Как оставить? Да пусть все мое имущество на ветер пойдет, только бы отомстить обидчику…

– Ну, что же, видно, придется мне взяться за это.

– Вот, вот, не оставь меня! – взмолился старик.

– Да, но, знаешь, начальника придется почтить…

– Да я рад служить, скажи только как?

– Тогда давай говорить начистоту.

– А как же, – согласился Коргоко, – надеясь, что теперь-то они сговорятся. – Начальник – русский, как мы поймем друг друга без твоей милости.

– Деньги ты с собой захватил?

– Рублей восемьдесят… «Апракуне» нахмурился.

– Может быть, мало? Так ты не, стесняйся!

– Сам-то я ни гроша у тебя не возьму, но, знаешь, начальнику не могу предложить так мало. Ведь он – важный; человек.

– Как же, равный царю, ваша милость.

– Вот и подумай сам! Дело нешуточное, в Чечню ее увезли.

– Сколько нужно?

«Апракуне» задумался.

– Тысячу рублей самое малое.

– Ух! – холодный пот выступил на лбу у Коргоко. – Откуда мне столько взять?

– А ты как думал? Приходишь по такому делу и дрожишь над своими деньгами. Уходи прочь! – разгневался «Апракуне».

Коргоко снова принялся молить его о помощи. После долгих переговоров и торговли они сошлись на пятистах рублях.

Вся беда была только в том, что у Коргоко их не было на руках, а без денег «Апракуне» не хотел браться за дело. Тогда, испугавшись, как бы Коргоко не раздумал платить такие деньги, «Апракуне» посоветовал ему занять их у местного торговца на проценты, причем сам он, «Апракуне», входя о положение просителя, поручится за него.

От всех этих затруднений у несчастного мохевца мутился рассудок, он не понимал, что попадает в ловко расставленные сети. Он все еще верил, что родовитый «благородный» «Апракуне» не захочет его погубить и заступится за него.

После всех этих мытарств Коргоко повидал начальника, который принял его очень милостиво и обещал ему помочь. Была написана бумага к начальнику во Владикавказ о том, чтобы старику была оказана помощь. Коргоко ушел от «Апракуне» окрыленный надеждой. Бывшие при нем восемьдесят рублей он оставил своему благодетелю за труды. Ему же вручил он и деньги для передачи начальнику.

20

Поздно ночью у ворот Темурки остановился какой-то человек и стал громко звать хозяина.

«Кто бы это мог быть?» – насторожился Темурка. Он нехотя вышел за дверь и попросил гостя войти в дом.

– Мне к тебе некогда, выйди-ка ты сам ко мне.

По голосу неизвестного Темурка догадался, что тот пришел не зря, и обрадовался возможности нажиться.

Но едва он подошел к воротам, как почувствовал на груди дуло ружья.

– Ни звука, и следуй за мной! – приказал неизвестный.

Темурка покорно повиновался.

– Я хочу узнать от тебя только одно, – сказал неизвестный, отведя Темурку подальше от дома. – Денег у меня нет, чтобы тебя подкупить, но ты должен сказать мне всю правду.

– Да я и так всегда говорю правду! – пробормотал Темурка.

– Куда поехал Султи?

– Какой Султи?

– Да ты не хитри! Отвечай, – куда он уехал с похищенной девушкой.

– А ты сам кто?

– Я – жених Циции, Бежия. Советую отвечать поскорей!

– Скажу, скажу! – засуетился Темурка. – К Джариаху они пошли и, кажется, там пока и находятся, у хозяина.

– Где брод?

– Вода теперь мелкая, всюду брод! – ответил Темурка.

– Тогда прощай, Темурка, но если ты сказал мне неправду, знай – гора с горой не сходится, а…

– Клянусь тебе…

– Как знаешь!.. – и Бежия кинулся к своему коню, не подумав о том, что униженный Темурка будет мстить.

А Темурка поглядел ему вслед и сказал, махнув рукой:

– Как он одурачил меня, этот мохевец! Ничего, я в долгу не останусь!

Он быстро вернулся к себе, оседлал коня и кратчайшей дорогой помчался к Джариаху предупредить Султи об опасности. Он надеялся и на этот раз получить хорошее вознаграждение за услугу, а заодно и отомстить мохевцу.

21

Темурка выехал на шоссе и там придержал коня. Он пораздумал и вдруг переменил решение. Лучше объехать Бежию. Если он попадется мохевцу на глаза, это может кончиться плохо, тот догадается, куда так торопится Темурка, и тогда ему не сдобровать.

Между тем Бежия переехал реку и долго петлял по вьющейся вдоль берега тропинке.

У слияния двух тропинок он свернул к скале, в которой на довольно большой высоте была высечена пещера. Из этой пещеры при луне видно было извилистое течение Терека, пропадающего далеко-далеко. Он решил здесь немного отдохнуть.

Бежия был с детства очарован гордой красотой родной природы. И теперь сердце его, переполненное любовью, неудержимо тянулось к ней.

В Дарьяльском ущелье «Терек воет, надрывая грудь, и скалы вторят Тереку в тревоге», бурные волны бесстрашно ударяются о скалы и, гневно взлетая в воздух, опадают и рассыпаются легкой росой, но даже и здесь, перед самым Джариахом, все еще тревожно рокочут они, хотя ничто больше не препятствует их бегу. В этом месте Терек все еще продолжает реветь, как раненый лев, хотя он уже миновал скалы и чувствует себя победителем.

И скалы, противники Терека, испытав на себе его неукротимую мощь, здесь как бы расступились добровольно и только издалека сопровождают неистовый поток, прославляя его за отвагу.

Человеческое сердце здесь переполняется радостью и свободно наслаждается раздольем и нежным трепетаньем лунного света, ласково изливающегося на окрестность.

Бежия любил родную реку, и теперь, когда он глядел на нее, сердце у него замирало и ныло от восторга еще и оттого, что он один и нет рядом друга, чтобы вместе любоваться этой красотой.

Взгляд его остановился на озаренной луной скале, основание которой омывал Терек. Олень, вожак стада, привел на отдых свое маленькое семейство на свежую поляну, расположенную у самой вершины. За этой поляной сразу женачинались горы, покрытые дремучими лесами, и оттуда часто доносилось рычание медведя, и это наводило страх на стадо. Вожак то и дело настораживался, вытягивал шею, поднимал уши и нюхал воздух, чтобы определить, не близка ли опасность.

За вершиной тянулась неровная гряда скал, многоцветно переливающихся в лунном свете.

Бежия всецело отдался думам о своей любимой и забылся. Ему вдруг почудилось, что в самой середине оленьего стада вспыхнуло трепетное сияние и оттуда возникло видение девушки; сперва смутное, колеблющееся в неясной дымке, оно стало вырисовываться все отчетливей, и наконец образ Циции встал перед ним в своей неповторимой красоте.

Она стояла посреди стада, гордая и радостная, улыбка озаряла ее лицо, и она ласково глядела на таких же стройных, как она сама, животных. А животные не только не пугались присутствия мохевской девушки, но, наоборот, сами подходили к ней, терлись лбами об ее руки; и она гладила их своими тонкими восковыми пальцами, ласкала и нежно обхватывала руками их выгнутые шеи.