Сезон страсти - Даниэла Стил

На мгновение Кейт охватило странное чувство, что, если она быстро переключит телевизор на другую программу, все будет как ни в чем не бывало; по другой программе ей сообщат, что это неправда. Это не могло быть правдой. Том... Нет, пожалуйста, нет, Том... Пожалуйста. Она тихо поскуливала, носясь взад и вперед по комнате. Они не сказали, в каком Том госпитале. Что ей следует делать? Позвонить в полицию? В команду? На телевидение? А почему ей никто не позвонил? Но вдруг она вспомнила – она же выключила телефон, чтобы вздремнуть. О Боже... Что, если... что, если он уже умер? Рыдая, она выключила телевизор и побежала к телефону. Фелиция... Фелиция, наверное, знает... она поможет... Не думая, она набрала номер Фелиции в магазине. Она должна еще быть там.

Фелицию потрясла новость, она приказала Кейт никуда не уходить. Попросив помощницу вызвать такси, она позвонила с другого аппарата в полицию и получила необходимую информацию. Том был в главном госпитале Сан-Франциско. Он еще жив – едва-едва, но все-таки жив. Сломя голову Фелиция выскочила из офиса, размышляя на ходу, почему Кейт позвонила именно ей. Наверняка у нее есть еще кто-то. Мама, близкая подруга.

У нее с Кейт были хорошие отношения, но сугубо деловые. Они редко общались вне магазина. Кейт всегда была слишком занята Томом. Человек, который сейчас умирает в главном госпитале Сан-Франциско, был для этой девочки центром вселенной.

Фелиция застала Кейт в состоянии прострации, но полностью одетую. Такси ждало внизу.

– Давай надевай туфли.

Туфли. Кейт ничего не соображала. Какие туфли? Она была серо-зеленого цвета, с опухшими от слез глазами. Фелиция нашла кладовку и принесла оттуда пару черных шлепанцев.

– На.

Кейт всунула в них ноги и, как сомнамбула, вышла из квартиры без сумки и пальто, но Фелиция накинула на нее свое. Сумка ей в любом случае не понадобится, так как ее все равно нельзя оставлять одну. Фелиция не отходила от нее четверо суток. Том был еще жив. В сознание он так и не приходил, прогноз был неутешительный. Он хорошо справился с делом, стреляя в себя. Теперь он никогда больше не сможет ходить, и никто пока не мог сказать, до какой степени поврежден его мозг.

Когда Фелиция вернулась на работу, Кейт как заведенная ходила от кровати Тома до окна в коридоре, чтобы немного поплакать. Фелиция навещала ее, но никакими силами не могла увезти из больницы. Она так горевала по Тому. Либо просто сидела, уставившись в одну точку, либо плакала, либо курила. Врач боялся давать ей лекарства, чтобы не навредить ребенку. И как только она его не потеряла, недоумевала Фелиция.

Пока газеты терзали Тома, она терзала саму себя. Как она не почувствовала надвигающуюся беду? Могла ли она ее предотвратить? Достаточно ли серьезно она относилась к его тревогам о будущем? Это она во всем виновата, и только она одна. Она мучила себя целыми днями. Футбол. В нем была вся его жизнь, и из-за него он решил расстаться с жизнью. Мысль о том, что он едва не убил еще двоих, была еще более ужасающей. Но она никак не могла поверить, что он способен на такое. Только не Том. Того, что он сделал, и без того достаточно. Он разрушил себя. Бедный, милый Том, он пришел в отчаяние, потеряв последнюю надежду обеспечить будущее сыну за еще один год игры. Кейт, однако, не позволяла себе думать о сыне, настойчиво толкавшемся в ее чреве. Этот кошмар продолжался семь недель, вдобавок ко всему у нее не было отбоя от репортеров. Наконец Том пришел в сознание.

Он еще был очень слаб, но понемногу силы возвращались. Теперь стало ясно, что он будет жить – вернее, то, что от него осталось. В этом врачи были уверены. Он никогда больше не сможет ходить, но шевелиться будет. Он сможет говорить. И думать. Но только как ребенок. Несколько недель комы вернули его в сладостные, милые времена детства и навсегда оставили там. Он снова стал маленьким мальчишкой. Он ничего не помнил о содеянном, но узнавал Кейт. Он плакал у нее на груди, а она нежно гладила его исхудавшее тело. Он четко сознавал только одно – что он принадлежит ей. Но не знал, каким образом. Иногда он считал ее своей матерью, иногда другом. Он называл ее Кэти. Больше он не звал ее Принцессой... Кэти... Вот кем она теперь стала..

– Ты не бросишь меня?

Она печально покачала головой:

– Нет, Том.

– Никогда?

– Никогда! Я тебя слишком сильно люблю. – Ее глаза снова наполнились слезами, но она заставила себя мыслить трезво. Она не должна позволять себе все время думать о том, что с ним случилось. Это ее убьет. И она не должна все время плакать. Это убьет его, а она не могла такого позволить.

– Я тоже тебя люблю. Ты хорошенькая. – Он посмотрел на нее ясными, лучистыми глазами семилетнего мальчика на измученном, усталом и небритом лице тяжелобольного мужчины.

Через несколько недель он поправился, стал лучше выглядеть. Странно было видеть перед собой эрзац Тома. Казалось, тот Том умер, а вместо себя прислал ребенка, внешне похожего на него. Тома Харпера больше не было.

Через три месяца после того, что Кейт и Фелиция между собой называли «несчастным случаем», Тома перевели в санаторий в Кармеле. Фотографы облепили машину, в которой его везли. Том хотел помахать им рукой, но Кейт крепко вцепилась в нее. Она к ним привыкла. Некоторых даже узнавала в лицо. Три долгих месяца они донимали ее всякими вопросами, вспышками камер, ползали по крыше их дома, чтобы лучше видеть квартиру. Ее некому было от них защитить. Ни семьи, ни мужа. И они это прекрасно понимали. Даже раскопали историю о том, как ее родители отреклись от нее когда-то из-за Тома. По ночам она плакала, лежа в постели, и молилась, чтобы хоть пресса оставила ее в покое. Но не тут-то было. До самого перевода Тома в Кармел. После этого их как ветром сдуло по мановению волшебной палочки. Словно ни Тома, ни его жены Кейт никогда не существовало на свете. Магический круг замкнулся. Наконец.

Вслед за Томом Кейт покинула Сан-Франциско. Фелиция по объявлению нашла ей отличное жилье. Владелец его жил на Востоке; у него умерла мать, оставив этот дом, однако он не захотел в нем жить, но и продавать не собирался. Когда он в один прекрасный день уйдет на пенсию, он переедет сюда, а пока Кейт нашла тут убежище, затерявшееся в горах к северу от Санта-Барбары. Дом находился в трех часах езды от санатория Тома в Кармеле, и Фелиция считала, что Кейт вернется в Сан-Франциско, как только улягутся страсти и родится ребенок. Это был чудный дом, окруженный полями и лесами с маленьким ручейком как раз под горой, на которой он и стоял. Замечательное место, чтобы отдохнуть и прийти в себя. Как бы было прекрасно поселиться вместе с Томом. Кейт облегченно вздохнула.

Через четыре месяца она привыкла: это уже был ее дом. Она просыпалась на заре, когда ребенок в животе начинал колотиться и переворачиваться, требуя для себя больше места. Она тихо лежала, прислушиваясь к его толчкам внутри себя и размышляя, что она ему скажет, когда он подрастет. Она подумывала, не сменить ли ей имя, но решила пока не делать этого. Она Кейт Харпер. И никем другим быть не хочет. Носить имя своего отца она больше не желала. И ребенок тоже будет Харпер. Том больше не замечал ее растущего живота или просто не придавал этому значения. Дети всегда ведут себя так, как будто ничего не изменилось, напоминала себе Кейт. Ничего и не изменилось.