Азазель - Борис Акунин

Внезапно он встрепенулся. Некий гладкий господин с белым крестом на шее только что произнес, воспользовавшись паузой:

— Вот вы, Амалия Казимировна, давеча запретили про Кокорина судачить, а я узнал кое-что любопытненькое.

Он помолчал, довольный произведенным эффектом, — все обернулись к нему.

— Не томите, Антон Иванович, говорите, — не вытерпел крутолобый толстяк, по виду адвокат из преуспевающих.

— Да-да, не томите, — подхватили остальные.

— Не просто застрелился, а через «американскую рулетку» — мне сегодня в канцелярии генерал-губернатора шепнули, — значительно сообщил гладкий. — Знаете, что это такое?

— Известное дело, — пожал плечами Ипполит. — Берешь револьвер, вставляешь патрон. Глупо, но горячит. Жалко, что американцы, а не наши додумались.

— А при чем здесь рулетка, граф? — не понял старик со звездой.

— Чет или нечет, красное или черное, только б не зеро! — выкрикнул Ахтырцев и неестественно расхохотался, глядя на Амалию Казимировну с вызовом (так во всяком случае показалось Фандорину).

— Я предупреждала: кто об этом болтать будет, выгоню! — не на шутку рассердилась хозяйка. — И от дома откажу раз и навсегда! Нашли тему для сплетен!

Повисло нескладное молчание.

— Однако ж мне отказать от дома вы не посмеете, — все тем же развязным тоном заявил Ахтырцев. — Я, кажется, заслужил право говорить все, что думаю.

— Это чем же, позвольте узнать? — вскинулся коренастый капитан в гвардейском мундире.

— А тем, что налакался, молокосос, — решительно повел дело на скандал Ипполит, которого старик назвал «графом». — Позвольте, Amelie, я его проветриться отправлю.

— Когда мне понадобится ваше заступничество, Ипполит Александрович, я вас непременно об этом извещу, — не без яда ответила на это Клеопатра, и конфронтация была подавлена в самом зародыше. — А лучше вот что, господа. Коли интересного разговора от вас не дождешься, давайте в фанты играть. В прошлый раз забавно получилось — как Фрол Лукич, проигравшись, цветочек на пяльцах вышивал, да все пальцы себе иголкой истыкал!

Все радостно засмеялись кроме стриженного кружком бородатого господина, на котором фрак сидел довольно косо.

— И то, матушка Амалия Казимировна, потешились над купчиной. Так мне, дураку, и надо, — смиренно проговорил он, напирая на «о». — Да только при честной торговле долг платежом красен. Намедни мы перед вами рисковали, а нынче неплохо бы и вам рискнуть.

— А ведь прав коммерции советник! — воскликнул адвокат. — Голова! Пускай и Амалия Казимировна смелость явит. Господа, предлагаю! Тот из нас, кто вытащит фант, потребует от нашей лучезарной… ну… чего-нибудь особенного.

— Правильно! Браво! — раздалось со всех сторон.

— Никак бунт? Пугачевщина? — засмеялась ослепительная хозяйка. — Чего ж вы от меня хотите?

— Я знаю! — встрял Ахтырцев. — Откровенного ответа на любой вопрос. Чтоб не вилять, в кошки-мышки не играть. И непременно с глазу на глаз.

— Зачем с глазу на глаз? — запротестовал капитан. — Всем будет любопытно послушать.

— Когда «всем», то откровенно не получится, — сверкнула глазами Бежецкая. — Ладно, поиграем в откровенность, будь по-вашему. Да только не побоится счастливец правду от меня услышать? Невкусной может получиться правда-то.

Граф насмешливо вставил, картавя на истинно парижский манер:

— J'en ai le frisson que d'y penser.[7] Ну ее, правду, господа. Кому она нужна? Может, лучше сыграем в американскую рулетку? Как, не соблазняет?

— Ипполит, я, кажется, предупредила! — метнула в него молнию богиня. — Повторять не буду! Про то ни слова!

Ипполит немедленно умолк и даже руки вскинул — мол, нем как рыба.

А проворный капитан тем временем уж собирал в фуражку фанты. Эраст Петрович положил батистовый отцовский платок с монограммой П.Ф.

Тянуть поручили гладкому Антону Ивановичу.

Первым делом он достал из фуражки сигару, которую сам туда положил, и вкрадчиво спросил:

— Что сему фанту?

— От баранки дыру, — ответила отвернувшаяся к стене Клеопатра, и все кроме гладкого злорадно расхохотались.

— А сему? — безразлично извлек Антон Иванович капитанов серебристый карандаш.

— Прошлогоднего снегу.

Далее последовали часы-медальон («от рыбы уши»), игральная карта («mes condoleances»[8]), фосфорные спички («правый глаз Кутузова»), янтарный мундштук («пустые хлопоты»), сторублевая ассигнация («три раза ничего»), черепаховый гребешок («четыре раза ничего»), виноградина («шевелюру Ореста Кирилловича» — продолжительный смех в адрес абсолютно лысого господина с Владимиром в петлице), гвоздика («этому — никогда и ни за что»). В фуражке остались всего два фанта — платок Эраста Петровича и золотой перстень Ахтырцева. Когда в пальцах объявляющего искристо сверкнул перстень, студент весь подался вперед, и Фандорин увидел, как на прыщавом лбу выступили капельки пота.

— Этому, что ли отдать? — протянула Амелия Казимировна, которой, видно прискучило развлекать публику. Ахтырцев приподнялся и, не веря своему счастью, сдернул с носа пенсне. — Да нет, пожалуй, не ему, а последнему, — закончила мучительница.

Все обернулись к Эрасту Петровичу, впервые приглядываясь к нему всерьез. Он же последние несколько минут, по мере увеличения шансов, все лихорадочнее обдумывал, как быть в случае удачи. Что ж, сомнения разрешились. Стало быть, судьба.

Тут, сорвавшись с места, к нему подбежал Ахтырцев, горячо зашептал:

— Уступите, умоляю. Вам что… вы здесь впервые, а у меня судьба… Продайте, в конце концов. Сколько? Хотите пятьсот, тысячу, а? Больше?

С удивительной для самого себя спокойной решительностью Эраст Петрович отстранил шепчущего, поднялся, подошел к хозяйке и с поклоном спросил:

— Куда прикажете?

Она смотрела на Фандорина с веселым любопытством. От этого взгляда в упор закружилась голова.

— Да вот хоть туда, в угол. А то боюсь я с вами, таким храбрым, уединяться-то.

Не обращая внимания на насмешливый хохот остальных, Эраст Петрович последовал за ней в дальний угол залы и опустился на диван с резной спинкой. Амалия Казимировна вложила пахитоску в серебряный мундштучок, прикурила от свечи и сладко затянулась.

— Ну, и сколько вам за меня Николай Степаныч предлагал? Я же знаю, что он вам нашептывал.

— Тысячу рублей, — честно ответил Фандорин. — Предлагал и больше.

Агатовые глаза Клеопатры недобро блеснули:

— Ого, как ему не терпится. Вы что же, миллионщик?

— Нет, я небогат, — скромно произнес Эраст Петрович. — Но торговать удачей почитаю низким.

Гостям надоело прислушиваться к их беседе — все равно ничего не было слышно, — и они, разделившись на группки, завели какие-то свои разговоры, хоть каждый нет-нет да и посматривал в дальний угол.

А Клеопатра с откровенной насмешкой изучала своего временного повелителя.

— О чем желаете спросить?

Эраст Петрович колебался.

— Ответ будет честным?

— Честность — для честных, а в наших играх чести немного, — с едва уловимой горечью усмехнулась Бежецкая. — Но откровенность обещаю. Только не разочаруйте, глупостей не спрашивайте. Я вас за любопытный экземпляр держу.

И Фандорин очертя голову устремился в атаку:

— Что вам известно о смерти Петра Александровича Кокорина?

Хозяйка не испугалась, не вздрогнула, но Эрасту Петровичу показалось, будто глаза ее на миг чуть сузились.

— А вам зачем?

— Это я после объясню. Сначала ответьте.

— Что ж, скажу. Кокорина убила одна очень жестокая дама. — Бежецкая на миг опустила густые черные ресницы и обожгла из-под них быстрым, как удар шпаги, взглядом. — А зовут эту даму «любовь».

— Любовь к вам? Ведь он бывал здесь?

— Бывал. А кроме меня тут, по-моему, влюбиться не в кого. Разве в Ореста Кирилловича. — Она засмеялась.

— И вам Кокорина совсем не жаль? — подивился такой черствости Фандорин.

Царица египетская равнодушно пожала плечами:

— Всяк сам хозяин своей судьбы. Но не хватит ли вопросов?

— Нет! — заторопился Эраст Петрович. — А какое касательство имел Ахтырцев? И что означает завещание на леди Эстер?

Гул голосов стал громче, и Фандорин досадливо обернулся.

— Не нравится мой тон? — громогласно вопрошал Ипполит, напирая на нетрезвого Ахтырцева. — А вот это тебе, стручок, понравится? — И он толкнул студента ладонью в лоб, вроде бы несильно, но плюгавый Ахтырцев отлетел к креслу, плюхнулся в него и остался сидеть, растерянно хлопая глазами.

— Позвольте, граф, так нельзя! — ринулся вперед Эраст Петрович. — Если вы сильнее, это еще не дает вам права…

Однако его сбивчивые речи, на которые граф едва оглянулся, были заглушены звенящим голосом хозяйки:

— Ипполит, поди вон! И чтоб ноги твоей здесь не было, пока не протрезвишься!