Темное дело (сборник) - Кубаев Рауфжон Джамилович

Стасик почувствовал, что не может оставить это просто так, что-то подсказывало ему, что это не просто фотография, которых он сделал тысячи, что она отличается от всего остального, что он делал до этого. Повинуясь чему-то в себе безотчетному, он пошел прямо к Сергею Михайловичу домой, прихватив с собой фотографию. Тот только удивленно на него посмотрел, но Стасик через порог протянул ему фотокарточку.

За снимок и негатив Стас получил пятьдесят рублей. Это был первый его гонорар.

Таким образом будущее его было определено. Он никогда не задумывался над проблемой выбора профессии.

Посвятив все свое время этому делу, он действительно стал профессионалом экстра-класса. Он делал фантастические снимки, за которые получал немыслимые по своим временам гонорары. Он фотографировал неверных жен и мужей, он специально занимался каждой следующей своей жертвой, продумывал целые операции, чтобы оказаться в нужный момент в нужном месте. И съел на этом деле собаку.

А теперь он, по существу, достиг вершины. Я бы не удивился, если бы узнал, что он пресытился своей профессией.

Услышав эту исповедь, я покачал головой и только и смог, что произнести:

— Ох, и ушлая же вы сволочь…

Какое-то подобие интереса к моей персоне мелькнуло в его глазах:

— В ваших устах это звучит как комплимент, — заметил он.

— Это и есть комплимент, — кивнул я. — Представляю, что вам пришлось пережить, чтобы довести свою профессию до совершенства. Чердаки, подвалы, ветки на деревьях. Онанизмом в детстве не увлекались?

— Все мы грешны, — туманно ответил он, и я оценил его деликатность. Беда не в том, что все мы занимались когда-то рукоблудием, беда в том, что кое-кто из нас так и не смог вовремя остановиться.

— Перейдем к делу, — предложил я. — Что вы хотите от меня? Ведь не подарить эти снимки вы сюда заявились?

Стас усмехнулся.

— Именно подарить, — сказал он, и я опешил.

— То есть как?!

— Именно подарить, — снова повторил он. — Вы не понимаете. У меня земля горит под ногами. За подобные снимки эти люди убьют кого угодно, и пока фотографии не опубликованы, они представляют серьезную опасность их обладателю.

Только теперь до меня стало доходить.

— То есть вы хотите сказать, — медленно проговорил я, — что если сейчас в дверь моей квартиры войдут те, о ком вы говорите, за нашу с вами жизнь никто не даст ни копейки. Так по-вашему.

— Да, — согласился он неохотно. — Поэтому спасти нас может только гласность. То есть немедленно опубликование хотя бы части этих фотографий. Это их остановит.

Нет, мне положительно нравилась эта его естественность — «нас»! Кто его сюда звал, интересно.

Но доля истины а его словах была.

— Нужен соответствующий текст, — произнес я, рассматривая снимки: сказал, чтобы хоть что-то сказать.

— Это по вашей части, — пожал он плечами.

Тут-то мне и пришла в голову эта мысль. Ничего выдающегося в ней, правда, не было, любой мало-мальски профессиональный журналист додумался бы до нее, но мне в тот момент она показалась гениальной.

Я поднял голову, окинул его цепким, надеюсь, оценивающим взглядом и спросил:

— А что им, собственно, известно о вас?

— Этого я не знаю, — покачал он головой. — До взрыва на вернисаже я вообще самоуверенно полагал, что им ничего обо мне неизвестно. Я только послал им фотографию, ту, с двойником. На машинке отпечатал письмо, в котором указал примерную сумму за негатив.

— Что значит — примерную? — перебил я его.

— Я был готов торговаться, — просто объяснил он.

С каждой минутой он мне нравился все меньше и меньше, и хотя сдерживаться было трудно, выручал меня только профессиональный интерес. Двойник — мечта любого журналиста. Вы понимаете, о какого рода двойниках я веду речь. Да, ну так что там дальше?

— Дальше, пожалуйста, — сказал я.

Он кивнул и продолжил:

— Я понятия не имею, каким образом они меня вычислили, и уж тем более не представляю, каким образом они подложили мне в аппарат бомбу.

— Напомните мне, как он попал к Сюткину?

— Господин Сюткин был удивлен, как мне его удалось протащить сквозь кордоны, — именно так он выразился. Для меня этой проблемы никогда особо не существовало.

— Могу себе представить, — кивнул я.

— Он не удержался и попросил сделать снимок, что вообще-то для меня удивительно. Для фотографа это все равно, что пользоваться чужой зубной щеткой.

— А зачем вы дали Косте фотографии, если хотели продавать их, а не публиковать?

Немного помолчав, он признался:

— Это было частью моего плана. Если б со мной что-нибудь случилось, фотографии могли бы пойти в ход.

— То есть сначала вы подставили Костю, а теперь подставляете меня, — проговорил я. — Думаю, что людей вы рассматриваете исключительно как инструмент для осуществления своих планов, я не ошибся?

— А разве вы на них смотрите по-другому? — возразил он, и я почувствовал, что какой-то резон в его словах есть. — Разве вы не хотите как-то использовать то, что я вам принес? Сомневаюсь.

— Не сомневайтесь, — подыграл я ему. — Вы настолько правы, что я думаю рассказать о вашей интересной жизни на страницах нашей газеты.

— Вы с ума сошли? — испугался он.

Это и была та самая мысль, которая пришла мне в голову. До предела простая и в чем-то замечательная.

— Вовсе нет, — ответил я ему. — Разве вас не привлекает слава? А снимки будут иллюстрацией вашей трудной и опасной профессии.

— Кажется, я сделал ошибку, придя к вам, — проговорил он после очень долгого молчания. — Но не могу же я вас теперь убить.

— Не надо меня убивать, — попросил я его. — Я не пишу о тех, кому из-за этого может угрожать опасность, если они никого не убили и ничего не украли. Так что можете быть спокойны.

— Спасибо, — серьезно сказал он. — Вы будете это публиковать?

— Надеюсь, — я не хотел говорить ничего конкретного. — Где я могу вас найти?

— Зачем? — снова испугался он.

— Мало ли.

— Не надо, — быстро проговорил он. — Я сам свяжусь с вами.

— Каким образом?

— Пока не знаю. Но свяжусь обязательно.

— Ну что ж, — пожал я плечами. — Хозяин — барин.

И вот тут-то в дверь и позвонили. И только теперь я увидел, что такое настоящий испуг на лице моего гостя. Он побледнел и стал таким же белым, как мой лист, на котором я сейчас все это печатаю.

— Кто это? — с ужасом прошептал он.

— Не знаю, — удивленно ответил я. — Вообще-то я никого не жду, но это может быть кто угодно, начиная от уборщицы, которая моет лестницу в подъезде, кончая моей любовницей, или даже может быть — вашей, — не удержался я.

Он никак не отреагировал. Глаза его были прикованы к входной двери.

— Не открывать нельзя, — полуутвердительно проговорил он.

— Послушайте, вы это кончайте, — посоветовал я ему. — Почему обязательно предполагать самое худшее?! Я сейчас заикаться начну, глядя на вас.

И, повернувшись к нему спиной, пошел открывать.

За порогом стоял незнакомый мне мужичонка. Для переодетого гебешника от него слишком мерзко пахло устоявшимся перегаром от многолетнего употребления горячительных напитков.

— Мужик, — сказал он мне. — Счетчик нужен?

— Что? — не сразу понял я.

— Электрический, — пояснил он. — За полцены отдам.

— Не, спасибо, — отказался я.

— А не знаешь, кому нужен? — настаивал мужичонка.

— Понятия не имею, — ответил я и захлопнул дверь. Спасения нет от этих алкашей. Уже и в дом повадились.

— Можете не волноваться, — сказал я, входя в комнату. — Это вовсе не…

Дальше говорить не имело смысла. В комнате не оказалось никого, зато окно было распахнуто настежь. Живу я, на минуточку, на девятом этаже. Я выглянул из окна. Совсем рядом проходила водосточная труба, и размышлять дальше особенно не приходилось. Для этого экстрапрофессионала, видимо, не составляло труда залезть по отвесной стене на Белый дом, что уж говорить о какой-то скромной водосточной трубе обычного многоквартирного дома!