За чужую свободу - Федор Зарин-Несвицкий

Но Наполеон резко прервал его.

– Заметьте, герцог, что Франция хочет того, чего хочет ее император, – и император, обратясь к Маре, продолжал уже совершенно спокойно. – Вот, Маре, замечательная книга! – Он взял со столика книгу, которую читал. – Вы, наверное, знакомы с этим классическим сочинением: это Монтескье, «О причинах величия и упадка римлян». Не правда ли, какое замечательное место? Прочтите эти строки, отчеркнутые ногтем, – продолжал он, подавая Маре книгу.

Изумленный Маре почтительно принял из рук императора книгу.

– Прочтите вслух, – добавил Наполеон, наклонив голову, как человек, приготовившийся внимательно слушать.

Маре прочел:

«Наиболее поразительный известный мне случай величия духа проявился в решении современного нам монарха скорее погибнуть под развалинами своего трона, чем согласиться на предложения, унизительные для его царственного сана. Он обладал слишком возвышенной душой для того, чтобы спуститься ниже того уровня, на который оттеснила его неприязненная воля Рока…»

Маре опустил книгу. Лица маршалов потемнели еще больше.

– Ну, что вы скажете? – резко спросил Наполеон.

Легкая краска волнения показалась на лице Маре.

– Государь, – тихо начал он, – мне лично известна еще более возвышенная комбинация. Вам представляется теперь возможность пожертвовать своей славой, дабы закрыть бездну, угрожающую в противном случае поглотить не только вас самих, но и всю Францию.

Взволнованный Маре замолчал. Наступило напряженное молчание. Слегка нахмурясь, император взглянул на взволнованное лицо Маре, на усталые, с выражением почти отчаяния, лица своих маршалов и порывисто встал с места.

Он сделал несколько шагов по комнате и, остановясь перед маршалами, вдруг совершенно спокойно, ясным и ровным голосом произнес:

– Ну, что же, господа, раз вы пришли к такому убеждению, заключайте мир.

Глаза императора смотрели ясно, но в их ясной глубине словно бегали какие‑то искры. Лица маршалов прояснились. Маре с удивлением и как бы недоумением смотрел в лицо Наполеона. Это было так неожиданно.

– Ваше величество, – начал Маре, – какие же инструкции соизволите вы дать герцогу Виченцкому?

Наполеон повернулся и, пройдя несколько шагов по комнате, ответил:

– Пусть Коленкур устраивается, как хочет, и подписывает, что ему заблагорассудится.

– Но, государь! – произнес Маре.

Наполеон резко прервал его.

– Фен, – громко крикнул он, – составьте для герцога Виченцкого, – обратился он к вошедшему барону, – от моего имени письменное разрешение принять все меры, какие ему покажутся необходимыми для спасения столицы. Поторопитесь.

Фен вышел с поклоном.

– Условия вашего величества… – снова начал герцог Бассано.

– Условия, Маре, пусть определяет Коленкур, – опять прервал его император, – я могу вынести всякое бедствие, какое на меня обрушится, но, разумеется, не стану диктовать унизительные для себя условия мирного договора…

Через минуту Фен вернулся и положил на стол бумагу, перо и поставил чернильницу. Наполеон едва пробежал ее глазами и поставил над ней большую букву N с росчерком и кляксой.

– Вот видите, Маре, – сказал император, – успокойте Коленкура. Быть может, вечером я дам инструкции. Зайдите.

С глубоким поклоном Маре вышел. В соседней комнате он остановился около Фена и тихим шепотом сказал:

– Я не знаю, радоваться ли и что все это значит? Я боюсь, что Коленкур никогда не решится взять на себя такой страшной ответственности. А это единственный случай. Император великолепно знает нас и не потому ли он так легко согласился.

Фен пожал плечам.

– За последние дни, – тоже шепотом начал Фен, – император исключительно интересуется Парижем. Мы имеем самую оживленную переписку с регентством, только я думаю, что это так не кончится.

Маре задумчиво покачал головой.

– Все же надо торопиться, – сказал он, – я от себя напишу Коленкуру. Как жаль, что союзные монархи высказали решительное желание, чтобы переговоры вел герцог Виченцкий, а не я.

– Да, это очень жаль, – вздохнул Фен, пожимая руку Маре.

Маре ушел, а Фен погрузился в чтение груды бумаг. Из кабинета звучали оживленные, бодрые голоса. Шум открываемой двери заставил Фена поднять голову. На пороге показался дежурный адъютант.

– Курьер из армии герцога Реджио с экстренным донесением, – произнес адъютант. – Он просит доложить о нем императору.

– О – о, – встрепенулся Фен, – пусть войдет, я доложу сейчас. Таких гостей не задерживают.

Адъютант вышел и тотчас же вернулся в сопровождении виконта де Соберсе. Соберсе имел усталый, но вместе с тем радостный вид. Он весь был забрызган грязью.

Фен кивнул головой и поспешил в кабинет.

– Император ждет вас, – произнес он, тотчас же возвращаясь.

Виконт, заметно взволнованный, вошел в кабинет и, отдав глубокий поклон, остановился у порога.

– А, Соберсе! – воскликнул император. – Вы, наверное, привезли нам хорошие вести?

Маршалы ждали с напряженным вниманием.

– Ваше величество, – прерывающимся голосом начал Соберсе, – герцог Реджио приказал мне донести его высочеству принцу Невшательскому, что армия князя Швар – ценберга медленно идет из Труа на Париж, а Силезская армия фельдмаршала Блюхера двинулась по левому берегу Марны через Эперне, Дорман, Шато – Тьерри и Ферте – су – Жуар…

– А! – вырвалось у императора короткое торжествующее восклицание. Глаза его засверкали, ноздри слегка расширились. – Вы уверены в этом? Вы не ошибаетесь?.. – быстро спросил он.

– Нет, государь, – ответил Соберсе, – ручаюсь головой, я сам убедился в этом.

– Но ведь этот свинцовый болван губит свою армию! – воскликнул Наполеон, бросаясь к разложенной на большом столе карте. Несколько мгновений он смотрел на карту, потом весело обернулся и крикнул: – Герцог Рагузский, вам принадлежит честь первого удара. Взгляните, друзья мои. Я говорил, что прямой удар на Париж для них недостаточно учен. Браво! Браво! Драгоценный Блюхер!

Маршалы наклонились над картой, с любопытством слушая короткие, похожие на восклицания, замечания Наполеона. Они были слишком военными, чтобы не почувствовать положения и не затрепетать знакомым трепетом ожидания победы. Они с полуслова поняли своего вождя и императора. Они увидели добычу, беспечно стремящуюся к своей гибели, и в них заговорила кровь прирожденных воинов.

Бертье уже торопливо набрасывал на бумагу отрывочные приказания императора. В эти минуты усталые маршалы, казалось, забыли свои мечты о мире. Во всяком случае, если мир – то поело победы! Мир со славой! И они верили в эти минуты, что вновь пробудился усыпленный гений Наполеона и что опять для него нет ничего недостижимого.

Взгляд императора упал на Соберсе, бледного, едва державшегося на ногах.

– Как, Соберсе! – воскликнул он. – Вы все еще капитан? Поздравляю вас с чином полковника. Пожалуйста, без благодарности, мой друг. А теперь идите отдыхать. Я позову вас, когда будет нужно.

Когда к вечеру зашел Маре в ожидании инструкций, Наполеон только нетерпеливо махнул рукой и сказал:

– Мне теперь не до вас, я задумал устроить хорошую потасовку Блюхеру!

XXV

– Ну, Гнейзенау, что вы скажете? А? Генерал Бонапарт растаял, и черт побери старого Блюхера, если я не взорву Иенского моста и не утоплю в Сене Вандомскую колонну!

При этих словах Блюхер ударил кулаком по столу. Он остановился со своей главной квартирой в небольшой деревеньке по дороге на Фер – Шампенуаз, для короткого ночлега. Деревня была покинута жителями, и в продолжение часа пруссаки дочиста успели ограбить оставленные дома. При этом было захвачено несколько крестьян. Их подвергли допросу, но так как они или не хотели, или не могли дать никаких сведений о движении французских войск, гусары Блюхера, связав их и сняв с них обувь, с веселыми шутками положили их босыми ногами на горячие угли. Когда это не помогло, их повесили по приказанию фельдмаршала.

Блюхер сидел за столом, окруженный своим штабом. Любимые его адъютанты Ностиц и Герцфельд усердно подливали ему где‑то награбленный старый рейнвейн. Штабные жадно ловили слова фельдмаршала, покрывая каждую его остроту дружным хохотом. Фельдмаршал был в отличном расположении духа.

– Теперь все, кажется, сделались» вперед», не только один я, – самодовольно говорил он.

– Император Александр просит не вступать без него в Париж. Как вы думаете, дети? Ведь, ей – богу, мы заслужили эту честь. Мы – победители их пугала, этого выскочки! Вот слава! – философски добавил он, – я всегда говорил, что его слава раздута. Если бы у меня была в свое время такая армия, как сейчас, верьте, дети, не было бы ни Аустерлица, ни Иены, это так же верно, как то, что я Блюхер. Вся его стратегия ни к черту ни годна. Так ли я говорю, дети?