Суд королевской скамьи - Юрис Леон

— И вы видели, как он ведет прием? Как сам занимается даже такими мелочами, как нарывы и порезы?

— Да.

— Могли ли вы заметить существенную, разницу между поведением доктора Кельно в пятом бараке и у себя на приемах?

— Да, он был очень жесток с евреями. Он часто бил их или осыпал бранью.

— На операционном столе?

— Да.

— Итак, мистер Тукла. Я хотел бы обратить ваше внимание на некую серию операций, совершенных в первой половине ноября 1943 года. В ходе их у восьмерых мужчин были извлечены яички, а три пары близнецов подверглись овариэктомии.

— Я совершенно отчетливо помню этот день. Он пришелся на десятое ноября. Ночь, когда кастрировали Мекка Донкера.

— Расскажите нам, пожалуйста, об этом.

Тукла отпил воды, и было слышно, как у него зубы стучали о край стакана.

— Мне было приказано явиться в пятый барак. Там была уже целая команда капо и эсэсовцев. При. мерно к семи часам в предоперационную было доставлено четырнадцать жертв, и нам было приказано побрить их и сделать им пункции.

— Именно там, а не в операционной?

— Всегда все проводилось в предоперационной. Доктор Кельно не хотел терять времени попусту, когда стоял у стола,

— Делались ли этим людям какие-то предварительные уколы?

— Нет. Доктор Вискова и доктор Тесслар несколько раз требовали, чтобы им хотя бы из соображений гуманности делали уколы морфия.

— И что на это отвечал доктор Кельно?

— Он говорил: «Мы не собираемся тратить морфий на этих свиней». Тогда ему сказали, что куда легче давать людям общий наркоз, погружать их в сон, как это делалось у него в двадцатом бараке. Доктор Кельно заявил, что у него не так много времени, чтобы терять его попусту.

— То есть пункции проводились в предоперационной, без использования морфия, неопытными или неподготовленными людьми.

— Совершенно верно.

— Испытывали ли пациенты боль?

— Ужасную. Это моя вина... моя вина...

— Закусив губу, чтобы сдержать слезы, он раскачивался из стороны в сторону.

— Способны ли вы продолжать давать показания, мистер Тукла?

— Я должен продолжать. Я держал в себе эту картину двадцать лет. И я должен рассказать об этом, чтобы наконец обрести покой. — Он всхлипнул.— Я оказался трусом. Я должен был отказаться, подобно Донкеру.

Несколько раз с трудом набрав в грудь воздуха, чтобы успокоиться, он извинился и кивнул в знак того, что готов продолжать показания.

— Итак, сэр, вы присутствовали в предоперационной в ту ночь на десятое ноября и помогали готовить к операциям четырнадцать человек. Продолжайте, пожалуйста.

— Первым был Менно Донкер. Кельно приказал мне войти в операционную и заставить его замолчать.

— Вы простерилизовали себя перед этим?

— Нет.

— Кто еще там был?

— Ассистировал доктор Лотаки. Там были еще один или два, санитара и два охранника-эсэсовца. Донкер кричал, что он совершенно здоров, а затем стал молить Кельно оставить ему хоть одно яичко.

— И что в ответ сделал Кельно?

— Он плюнул в него. В это время снаружи был уже такой бедлам, раздавались такие крики, что Восс приказал мне доставить в пятый барак Марка Тесслара. Вернувшись вместе с ним, я увидел сцену настолько чудовищную, что она день и ночь стоит у меня перед глазами. Я вижу этих юных девочек, с которых срывали одежду, слышу стоны и крики от боли во время уколов, вижу, как сопротивлялись жертвы на операционном столе и как их били, повсюду кровь... Только Марк Тесслар смог сохранить рассудок и доброту.

— Присутствовали ли вы непосредственно на операциях?

— О, я доставлял жертвы и выносил их обратно.

— Кто проводил операции?

— Адам Кельно.

— Все?

— Да.

— Дезинфицировался ли он между операциями?

— Нет.

— Стерилизовал ли он инструменты?

— Нет.

— Был ли он внимателен к своим пациентам?

— Он вел себя словно разгулявшийся мясник с топором в руках на бойне. Это была самая настоящая резня.

— Как долго длилась одна операция:

— Он делал их очень быстро, тратя на каждую от десяти до пятнадцати минут. К полуночи мне было приказано доставить всех прооперированных в третий барак. Тут же были носилки, на которых они лежали бок о бок. Мы оттащили их в барак. Тесслар молил меня вызвать Кельно... но я в ужасе сбежал.

Адам Кельно написал записку: «Я ухожу из зала». «Сидите на месте», — ответил ему Смидди.

— Что вы дальше стали делать в этой ситуации, мистер Тукла?

— На следующее утро мне было приказано явиться в пятый барак и заполнить свидетельства о смерти на одну женщину и одного мужчину Сначала в графе «причина смерти» я написал «шок» у мужчины и «кровотечение» у женщины, но немцы заставили меня изменить обе записи на «тиф».

— И все это, мистер Тукла, столь долгое время хранилось у вас в памяти.

— Я жил в постоянном страхе, что меня назовут военным преступником.

— Вам известно, что случилось с теми шестью томами записей об операциях?

— Когда русские заняли лагерь, все смешалось. Многие из нас, как только не стало охраны, постарались исчезнуть. Я не знаю, куда делись пять томов. Шестой я сохранил.

— И хранили его все эти годы?

— Да.

— Из страха, что будет обнаружено ваше участие?

— Да.

— Какой период охватывают данные этого тома?

— Вторую половину сорок третьего года.

— Милорд, — сказал Баннистер, — я хотел бы представить в виде доказательства медицинский журнал из Ядвигского концентрационного лагеря.

34

Его заявление положило начало словесной баталии. Закон должен оставаться законом!

— Милорд, — сказал сэр Роберт Хайсмит, — мой ученый друг, пытаясь в последнюю минуту представить новые доказательства, вызывает определенные осложнения. Я должен со всей решительностью протестовать против его намерений как совершенно недопустимых.

— На каких основаниях? — спросил судья Гилрой.

— Первым делом, я не видел этот документ и не имел возможности изучить его.

— Милорд, — сказал Баннистер, — данный журнал попал к нам в руки только в три часа ночи. В течение ночи мы собрали примерно сорок человек добровольных помощников, которые просмотрели его строчка за строчкой в поисках значимой информации. На двух листах я выписал те данные., которые считаю существенными. И готов с удовольствием представить их и фотокопии тех листов журнала, в связи с которыми мы собираемся задать ряд вопросов. Мой ученый друг может тщательно изучить их.

— То есть в стремлении добиться справедливости вы хотите изменить порядок рассмотрения дела? — спросил судья.

— Именно так, милорд.

— Против чего я решительно протестую, — сказал Хайсмит.

Ричард Смидди набросал тем временем записку секретарю с просьбой найти мистера Баллока, своего управляющего, чтобы тот успел собрать достаточное количество людей, если Баннистеру удастся одержать верх. Она торопливо покинула зал.

— Мой опыт подсказывает, что защита может обратиться с подобным требованием, если появляются новые доказательства.

— Я не вижу основания для подобных изменений, — возразил Хайсмит.

— А у меня оно есть, изложенное на одном листе, — ответил Баннистер.

Пристав передал копии документа судье, Честеру Диксу и Ричарду Смидди, которые углубились в его изучение, пока сэр Роберт продолжал дебаты.

— Ваша честь и мой ученый друг смогут убедиться, что этот документ занимает всего лишь один лист и имеет отношение только к медицинскому журналу, — сказал Баннистер.

— Итак, что вы на это скажете? — обратился Гилрой к Хайсмиту.

— За всю свою юридическую практику, исчисляющуюся несколькими десятилетиями, я никогда не слышал о деле, тем более таком, что близится к завершению, когда суд решает настолько изменить порядок его рассмотрения, что вся суть дела может обрести иной смысл.

Честер Дикс торопливо собрал несколько юридических справочников, и Смидди пододвинул их к Хайсмиту. Тот зачитал данные о полудюжине прецедентов, когда подобные обращения были отвергнуты.

— Но вы все же хотите, чтобы суд принял такое решение, мистер Баннистер? — спросил Гилрой.

— Я ни в коем случае не могу согласиться, что мое ходатайство способно изменить всю суть дела.

— Конечно же, тем самым мы его изменим, — прохрипел Хайсмит. — Будь данный документ представлен в виде доказательства в самом начале процесса, истец совершенно иным образом сформулировал бы свои требования. Почти месяц мы ведем процесс, и он подошел к своему завершению. Большинство свидетелей защиты вернулись к себе в разные страны Европы, Азии и в Америку. Мы лишены возможности опросить их. Наш главный свидетель, показывавший в пользу доктора Кельно, наглухо заперт в Польше. Мы запрашивали, может ли доктор Лотаки опять прибыть сюда, но ему не удается еще раз получить визу. И это неблагородно по отношению к истцу.