Мир на краю бездны - Александр Шубин

Но текст речи не позволяет согласиться с Молотовым, хотя помогает понять его логику. Никаких призывов к сближению с нацистами в речи нет, есть лишь попытка отвратить их от атаки против СССР. Есть анализ намерений Гитлера, которые были бы выгодны Сталину. Есть намерение «закрепить» антизападные намерения фюрера, о которых ходили лишь слухи. Есть попытка стравить «империалистов». Поскольку к марту 1939 г. эти противоречия назрели и вскоре после речи Сталина зримо проявились, может возникнуть впечатление, что Сталин их и вызвал к жизни подобно магу-заклинателю.

В это время фюрер не прочитал речь вождя. Но великий интуит Гитлер и без сталинской подсказки уже почувствовал, что его использует Чемберлен, и что кончится это все мировым господством Великобритании. Поэтому Гитлер повернул именно в ту сторону, куда хотелось бы Сталину. И решил это фюрер еще в декабре 1938 г., на рождественских каникулах. Но Сталин этого не знал наверняка. Только 8 марта Гитлер объявил своему ближайшему окружению о намерении сначала разделаться с Западом. При этом до середины марта никто не знал, определился ли Гитлер окончательно. Тревожные сигналы получал и Лондон. Министр иностранных дел Э. Галифакс писал в конце января: «Сначала казалось — и это подтверждалось лицами, близкими к Гитлеру, — что он замышлял экспансию на Востоке, а в декабре в Германии открыто заговорили о перспективе независимой Украины, имеющей вассальные отношения с Германией. С тех пор есть сообщения, указывающие на то, что Гитлер… рассматривает вопрос о нападении на западные страны в качестве предварительного шага к последующей акции на Востоке»[546]. В речи Сталина на Западе увидели информированность и готовность к продолжению политики коллективной безопасности, и, как мы увидим, решили откликнуться.

Авторы, которые считают, что «Москва проявила инициативу в постановке вопроса о создании новой политической основы для взаимоотношений СССР и Германии»[547], ссылаются на довольно поздние документы, относящиеся к маю 1939 г. Но в это время и инициатива в советско-германском сближении, и проблема ее политической основы имели уже свою историю. Наиболее подробно эта история изложена в работе И. Фляйшхауэр. Она пишет: «Большинство немецких авторов как прежде, так и теперь, при описании обстоятельств возникновения пакта высказывают мнение, что Сталин, с относительным постоянством искавший договоренности с национал-социалистами, с осени 1938 г., оправившись от потрясения, вызванного Мюнхенским соглашением, настолько интенсифицировал свои попытки к сближению с Германией, что Гитлеру, готовившему летом 1939 г. вторжение в Польшу, оставалось лишь откликнуться на неоднократные предложения, чтобы заключить столь желанный для советской стороны договор»[548]. Идеологический подтекст этой позиции немецких авторов понятен, но им было неудобно ставить все точки над i. Точки поставил бывший советский разведчик В. Суворов, провозгласивший, что Сталин начал Вторую мировую войну, сознательно спровоцировав ее пактом с Гитлером.

Однако более подробное знакомство с документами ставит серьезного исследователя перед фактом, что «нет абсолютно никаких доказательств постоянных „предложений“ Сталина правительству Гитлера, нацеленных на установление особых политических отношений»[549].

Внешняя политика в своем ежедневном режиме напоминает замысловатый танец. Стороны сходятся и расходятся, делают шаги навстречу и в сторону, затем церемонно удаляются. Этот танец дипломатов по количеству обязательных условностей может сравниться разве что с плясками аборигенов Полинезии. Но при этом каждое движение, даже не имевшее никаких последствий, строго фиксируется, создавая невероятные завалы на скрижалях дипломатической истории. Для историков-дипломатии это — настоящее раздолье. Любое утверждение может быть оспорено: «Все было сложнее». Всегда были демарши не в том направлении, которое привело к результату, и результат не тот, к которому вели дипломаты. Ведь дипломаты ищут мира, а в 30-е гг. то и дело получалась война.

Это создает впечатление, что дипломаты — упорные миротворцы, сдерживавшие своих тиранических кровожадных вождей. Но не стоит забывать, что дипломатическая служба тоталитарна по своей сути — чиновник внешней политики должен полностью подчиняться инструкциям, которые определяются вышестоящим начальством, знающим «высшие интересы государства». Дипломат по определению — инструмент государства. В то же время он — слуга дипломатических условностей, языком которых говорят между собою разные государства. В период распада связей между народами, который планета переживала в условиях краха глобального рынка и драматической перестройки системы международных отношений, воля вождей («интересы государства») и дипломатические условности («цивилизованные методы») приходят в столкновение, вызывая мучения в душах дипломатов. И тогда они рождают смелые инициативы, пишут служебные записки с далеко идущими перспективами. Эти записки откладываются в архивах. Но иногда плоды этого дипломатического вдохновения попадают на подготовленную почву мучительных размышлений начальства о мировом господстве, и инициативе дают ход. Поиски мира «цивилизованными методами» позволяют решать задачи в «интересах государства» — эффективнее делить мир. Если эффективность этих методов будет исчерпана, в дело вступят военные.

Подобного рода трагедия случилась в 1938–1941 гг. с тремя дипломатами — поверенным в делах СССР в Германии Г. Астаховым, заведующим восточно-европейской референтурой политико-экономического отдела МИД Германии К. Шнурре и послом Германии в СССР Ф. фон Шуленбургом. Коммунист, прошедший школу революционной дипломатии, тяготился тупиком, в котором оказались отношения двух антиимпериалистических режимов, грозя вот-вот привести к «крестовому походу» против его страны. Немецкий дипломат-хозяйственник был озабочен необходимостью накормить немецкий народ поставками продуктов с востока, а не заклинаниями Геббельса о советской угрозе. Граф старой дипломатической закалки не хотел служить агрессивным авантюрам фюрера и надеялся на то, что дипломатическое искусство может изменить мир к лучшему.

Инициатива этих людей привела не туда, куда им хотелось бы. Не будем их винить — они были всего лишь дипломатами, инструментами «высших интересов государства». Биографии Астахова и Шуленбурга оборвались трагически, и только Шнурре досмотрел трагедию войны и мира до конца той серии, в которой довелось участвовать. Но все трое видели, как рушится построенный с их участием мир. Но и этот мир вырос на развалинах мира, построенного Чемберленом. Миры сменяют друг друга.

По мнению И. Фляйшхауэр, первая инициатива в советско-германском сближении принадлежит германскому послу в СССР В. Шуленбургу и относится к октябрю 1938 г. Эта инициатива являлась следствием размышлений Шуленбурга о том, что «необходимо воспользоваться изоляцией Советского Союза, чтобы заключить с ним всеобъемлющее соглашение…»

Вполне естественно желание посла улучшить отношения со страной, в которой работаешь. Но признаков позитивных откликов на инициативу Шуленбурга в Берлине не видно. Так что пока речь могла идти об инициативе чиновника, а не государства. Единственным последствием инициативы посла стала неофициальная советско-германская договоренность снизить накал взаимных оскорблений в печати.

Однако инициатива Шуленбурга не пропала даром, побудив чиновников МИДа и хозяйственных ведомств, подконтрольных Герингу, к обсуждению возможности советско-германского сближения и даже изложению аргументов в его пользу в серии официальных записок. «Геринг, с момента „судетского кризиса“ прослывший в окружении Гитлера „трусом“, был восприимчив к попыткам разрядить экономическую и политическую ситуацию и избежать будущих внешнеполитических конфликтов»[550]. Еще в декабре 1937 г. Геринг пригласил советского посла Я. Сурица и в ходе беседы сказал: «Я являюсь сторонником развития экономических отношений с СССР, и как руководитель хозяйства понимаю их значение»[551]. Они побеседовали о германском хозяйственном плане, а затем Геринг заговорил о вопросах внешней политики, заветах Бисмарка не воевать с Россией и ошибке Вильгельма II, который эти заветы нарушил.

Тяжелое положение, в которое Гитлер вверг немецкую экономику, представляло собой благодатную почву для бесед подобного рода. Ибо правительство рейха лихорадочно искало выход из экономического кризиса. 13 декабря министр пропаганды Йозеф Геббельс в частном порядке записал, что «финансовое положение рейха… катастрофические. Мы должны искать новые пути. Дальше так не пойдет. Иначе мы окажемся на грани инфляции»[552]. Выходом из кризиса бюрократической экономики для нацистов были не поиски мира, а внешняя экспансия. Только Гитлер еще не решил, в каком направлении теперь ее вести.