Фарьябский дневник - Виктор Носатов

В ту ночь я наконец-то выбрал свой путь в жизни и навсегда распрощался со своей истерзанной юностью… – Он хотел добавить еще что-то, но прозвучала команда «Вперед!».

Начался самый трудный участок рейда. Скалистые ущелья встретили нас напряженной тишиной. От этого создалось впечатление, что горы присматриваются к нам, прежде чем открыть свои тайны. Колонна, пыля и отфыркиваясь бензиновым чадом, неудержимым потоком шла вперед. И столько в ней было достоинства и грозной силы, что горы, удовлетворенные видом ощетинившегося монстра, раздались вширь, открывая взору людей янтарную от бушующей зелени долину. Закрытая для всех ветров низина благоухала всеми ароматами весны. В отличие от пустынных каменистых склонов, дышащих зноем и безмолвием, здесь все жило и трепетало от избытка живительных соков. Стараясь перекричать шум колонны, высоко в небе бесновались жаворонки, в листве кустов испуганно затаились зелено-голубые райские птицы, и над всем этим удивительным и сказочным миром среди скал величаво парили хозяева снежных вершин – орлы.

Вскоре зеленый оазис, словно внезапное наваждение, исчез в шлейфе поднятой машинами пыли. Дорога начала постепенно сужаться и вскоре, стесненная мрачными скалами, превратилась в широкую караванную тропу.

– Теперь начинается наша работа, – сказал Сахиб и вместе со своей группой спрыгнул с бронетранспортера. Вскоре небольшой отряд афганцев скрылся за выступом скалы.

Сквозь сполохи и треск в эфире прозвучали слова с явным афганским акцентом:

– Дорога хорошо, можно двигаться дальше.

Я не сразу понял, что в эфире прозвучал голос Сахиба, уж очень сильно он был изменен.

Колонна, пользуясь данными афганской разведки, уверенно двигалась к намеченной цели.

Душманы, кем-то заранее предупрежденные о нашем рейде, устроили засаду в седловине перевала. Об этом по радио доложил Сахиб, и. пока мы торопливо карабкались к перевалу, спеша на помощь афганцам, над нашими головами уже разгорелся бой.

Последние метры перед перевалом были особенно тяжелыми для машин. Узкая дорога, пробитая в каменной скале, заставляла двигаться с большой осторожностью. Чуть неверное движение водителя – и бронетранспортер мог сорваться в пропасть. От напряжения у водителя бронетранспортера Сергея Останина взбухли на шее жилы, лицо заострилось, но руки лежали на баранке спокойно, уверенно управляя многотонной махиной. Спокойствие водителя передалось и всему десанту. Бойцы без суеты, основательно готовились к неизбежному бою.

Когда бронетранспортер наконец-то выполз на перевал, моему взору предстала кровавая картина неравного боя. На дороге и у придорожных камней неподвижно лежали распростертые тела афганских бойцов. Моджахеды, разделавшись с разведчиками, спешили захватить наиболее удобные для боя позиции, но не тут-то было: неожиданно невдалеке от нас заговорил автомат, ему откликался другой.

«Значит, не все погибли. Может быть, и мой афганский друг жив», – пронеслась радостная мысль.

– По «духам», короткими, огонь! – выкрикнул я, и мощное горное эхо подхватило и понесло в даль дробный перестук пулеметной канонады. Душманы, видимо, не ожидая нашего скорого прибытия, кинулись врассыпную. Высыпав из бронетранспортера, бойцы из автоматов добили оставшихся после пулеметного обстрела в живых бандитов. Сахиб был жив. Он был легко ранен в ногу, но ослабел от потери крови. Его и еще двух оставшихся в живых проводников быстро перевязали и осторожно уложили в десантное отделение боевой машины.

Кровавое солнце медленно клонилось к горизонту, освещая все вокруг зловещим светом. В расщелинах угрюмых скал жалостливо завывал ветер, словно скорбел по афганским солдатам, погибшим в неравной схватке с врагами.

Командование приняло решение заночевать в седловине, чтобы на следующий день рано утром начать последний этап операции, блокирование и уничтожение душманского гнезда.

Отлежавшись, получив необходимую дозу лекарств, Сахиб почувствовал себя лучше. Об этом говорили его глаза, еще совсем недавно тоскливо-задумчивые, а сейчас искрящиеся каким-то внутренним светом.

– Посиди со мной, – попросил Сахиб. Опершись на локоть, он пристально посмотрел на меня и, увидев, что я готов его слушать, продолжал: – Ты знаешь, чего я больше всего боюсь? – И не дожидаясь моего ответа, сказал: – Больше всего я боюсь погибнуть, так и не отомстив убийцам моей семьи. Понимаешь, мне сегодня стало страшно от того, что я мог умереть, так и не выполнив клятвы, которую дал на могиле отца. – Он задумчиво смотрел в темноту мгновенно наступившей горной ночи, перебирая пальцами разноцветные зернышки четок…

– Добравшись на родину, я устроился работать в городе, заработанных денег стало хватать не только для уплаты налогов и долгов, но и для учебы брата. Первые письма, написанные им, сам я прочесть не мог, в этом мне помогали друзья, такие же, как я, рабочие.

Позже они научили меня письму, и я сам стал переписываться с братом. Последнее письмо от него я получил незадолго до Апрельской революции. Он писал, что власти приняли новый закон, по которому детям крестьян и простых рабочих учиться в лицеях запрещено, что его ждет возвращение в кишлак и, в конце концов, повторение пути, пройденного отцом. Я сразу же ему ответил, что пусть пока едет домой, а через некоторое время я приеду навестить родителей и заберу его с собой. От него вестей больше не было, да и не до этого было. Все вокруг закрутилось, завертелось. Всех словно обухом по голове ошарашило известие, что шах Дауд низвержен и что власть перешла в руки новой партии, которая называлась народной. Я, как и большинство рабочих хлопкоперерабатывающей фабрики, имел лишь смутное представление о НДПА. Но помогать ей начал с первых дней революции. Сначала выполнял незначительные поручения нашего фабричного комитета, был связным, охранял один из первых партийных комитетов в Кабуле. С оружием в руках помогал становлению новой власти. По рекомендации своих фабричных товарищей вступил в НДПА. Вскоре партия направила меня в народную милицию. Командовал небольшим отрядом. Никогда не забуду тех дней, которые провел в вашей стране. Учился я в Харькове. – При воспоминаниях об учебе в Союзе голос его потеплел. – После учебы меня направили в провинциальный центр, для укрепления аппарата создающегося царандоя. С волнением надел свою первую офицерскую форму, хотел обрадовать отца с матерью, – с горечью сказал Сахиб и замолчал. Стало слышно, как где-то далеко в долине плачут шакалы да завывает в скалах ветер.

– И зачем, только тогда мне предоставили отпуск? – с нескрываемой горечью в голосе воскликнул он. – Если бы не показался тогда в форме и не рассказал отцу и остальным селянам о своей новой работе, то семья моя была бы жива. – Сахиб задумался. – Бандиты пришли на другой день после моего отъезда в город. Согнали жителей кишлака и на глазах у них подперли двери дома, в котором были все мои близкие. Обложили со всех сторон соломой и подожгли. Сын кишлачного богатея Темирбек, главарь банды, издеваясь над сельчанами, кричал, что так будет с каждым, кто посмеет помогать оборванцам, возомнившим себя властью. Эти слова, переданные мне кем-то из дехкан, присутствовавших на казни, я никогда не забуду, пока не забью их обратно в глотку байскому отпрыску. – Сахиб устало опустил голову, нашел в темноте мою руку и неожиданно крепко ее пожал. Я ответил на рукопожатие, и он, опершись на мою руку, медленно встал, через люк бронетранспортера долго смотрел на мерцающие, в безоблачном небе, звезды. Дыхнув холодного горного воздуха, он лег на сиденье и вскоре забылся тревожным сном.