Девушка в тюрбане - Стефано Бенни

— Невероятно, — помолчав, сказала она, — целый фильм за двадцать дней — это просто абсурд, некоторые сцены снимали даже без дублей.

— Техника авангарда, — улыбнулся он, — этакая лжекиноправда. Кинопроизводство сейчас дорогое, потому так и снимают. — Он принялся скатывать хлебные шарики и выкладывать их перед тарелкой рядком. — Тоже мне, Ангелопулос[58], — с усмешкой пробормотал он, — решил сделать подобие его «Комедиантов» — зрелище внутри зрелища и чтобы мы играли самих себя. Ну, песни той поры и планы-эпизоды — это ладно, но что у него будет вместо мифа и трагедии?

Официант принес шампанское, откупорил бутылку. Она подняла бокал, словно собиралась произнести тост; глаза ее лукаво искрились.

— Мелодрама, — сказала она, — у него будет мелодрама. — Выпила шампанское маленькими глотками и улыбнулась, теперь уже открыто. — Иначе для чего заставлять нас все утрировать, — продолжала она. — В сущности, мы изобразили карикатуру на самих себя.

Он тоже поднял свой бокал.

— Тогда за мелодраму! Ведь, если на то пошло, и Софокл, и Шекспир, и Расин — не что иное, как мелодрама, а я все эти годы тоже только ею и занимался.

— Ну расскажи о себе, — попросила она.

— Ты действительно этого хочешь?

— Конечно.

— Держу ферму в Провансе, уезжаю туда при каждом удобном случае. Природа красивая, люди душевные, лошадей я люблю, словом, мне там хорошо. — Он вновь принялся за хлебные катышки: уже слепил их столько, что они двойным кольцом опоясали его бокал, а теперь старательно двигал их один за другим, будто тренировал свое терпение.

— Я не это имела в виду, — проговорила она.

Он подозвал официанта и заказал еще шампанского.

— Преподаю в академии драматического искусства, — добавил, помолчав, — моя жизнь — это Креонт, Макбет, Генрих Восьмой. — Он виновато улыбнулся. — Специализируюсь на жестокосердых.

Она смотрела на него внимательно, напряженно, словно с тревогой чего-то ждала.

— А кино? — спросила она.

— Пять лет назад снялся в детективе, играл американского сыщика — всего три эпизода, потом меня убивают в лифте. Но в титрах значилось: «а также с участием...» и мое имя во весь экран.

— Ты — миф, — сказала она убежденно.

— Осколок мифа, — поправил он. — Как вот этот окурок, смотри. — Он изобразил отчаянно суровое лицо в клубах дыма от висящей на губе сигареты.

— Не строй из себя Эдди, — засмеялась она.

— А я и есть Эдди, — буркнул он, надвигая на лоб воображаемую шляпу. Затем снова наполнил бокалы, поднял их, протягивая один ей. — Выпьем за кино.

— Если так пойдет и дальше, Эдди, — она шутливо подчеркнула имя, — то на площадку мы заявимся пьяные в дым.

Театральным жестом сняв воображаемую шляпу, он приложил ее к сердцу.

— Тем лучше — в мелодраме как в мелодраме.

На десерт заказали мороженое с горячим шоколадом. Официант торжественно внес в одной руке блюдо с мороженым, в другой — соусник с дымящимся шоколадом. Подавая на стол, он робко, но не без жеманства спросил, не окажут ли они ему честь, поставив автографы на меню, и, когда они ответили согласием, расплылся в довольной улыбке.

Мороженое имело форму большущего цветка с ярко-красными вишнями в центре венчика. Пальцами он положил одну в рот.

— Послушай, — сказал он, — давай изменим финал.

Она взглянула с недоумением — скорее всего, наигранным: ей надо было лишь услышать подтверждение словам, смысл которых она прекрасно поняла.

— Не уезжай, — сказал он, — останься со мной.

Она смущенно уставилась в тарелку.

— Ну, пожалуйста, — произнесла она, — прошу тебя.

— Это из фильма, — заметил он, — те же слова.

— Мы не в фильме, — почти обиженно ответила она, — перестань, ты переигрываешь.

Он отмахнулся, словно и в самом деле собираясь прекратить разговор.

— Но я люблю тебя, — произнес он еле слышно.

На сей раз шутливый тон взяла она.

— Конечно, — согласилась она чуть снисходительно, — в фильме.

— Это одно и то же, — ответил он, — это все фильм.

— Что — все?

— Все. — Он протянул через стол руку и сжал ее пальцы. — Давай пустим пленку обратно и вернемся к началу.

Она смотрела на него, не осмеливаясь что-либо сказать. Позволила погладить себя по руке, ответила тем же сама. И долго подыскивала подходящую реплику.

— Ты забываешь, как называется фильм. «Возврата нет». Сияющий официант уже спешил к ним за автографами, размахивая меню.

— С ума сошел! — смеялась она, упираясь, но все же позволяя себя тащить. — Они же там все озвереют.

Он довел ее за руку до причала и ускорил шаг.

— Ну и пусть. Это нашему нахалу только на пользу. Ожидание способствует вдохновению.

На катере оказалось человек десять, не больше, — кто-то спустился вниз, остальные заняли железные сиденья на корме. Что все они местные, было ясно по одежде и естественности, с какой они ощущали себя на борту: явно этот вид транспорта был для них привычным. Три женщины весело болтали, держа пластиковые пакеты с названием большого универмага — видно, приезжали за покупками из деревенек на берегу залива. Кондуктор, компостировавший билеты, был одет в голубые брюки и белую рубашку с эмблемой компании на кармашке. Они спросили, сколько времени займет путешествие туда и обратно. Кондуктор, молодой человек со светлыми усиками и ярко выраженным местным акцентом, обвел широким жестом залив и перечислил деревни, где пристает этот катер.

— Часа полтора, не меньше. Но если вы спешите, из первой деревни, едва мы пришвартуемся, отойдет встречный катер, и он будет здесь через сорок минут. — Он указал на гроздь освещенных солнцем белых домиков справа по берегу.

Она все еще пребывала в нерешительности, но было видно, что поездка эта очень ее соблазняет.

— Они же просто озвереют, — повторила она. — Ведь сегодня собирались закончить.

Пожав плечами, он беспечно махнул рукой.

— Ну не сегодня, так завтра, оплата ведь аккордная, даже лучше, если задержимся на день.

— Завтра самолет на Нью-Йорк, — сказала она, — и место уже заказано, и дочка ждет.

— Решайтесь, синьора, — вежливо поторопил ее кондуктор. — Нам пора сниматься с якоря.

Катер дал два гудка, и матрос на причале стал отвязывать канат. Кондуктор вынул книжечку и протянул им два билета.

— На носу вам будет удобней, — посоветовал он, — там ветерок, зато не так качает.

Железные сиденья здесь были все свободны, но они облокотились о невысокие перильца, чтобы полюбоваться пейзажем. Катер проворно отчалил и пошел полным ходом. Поселок вмиг отдалился, обнаружив строго геометрическую и полную изящества планировку старых домов, расположенных в неожиданном и логичном порядке.

— С моря земля красивей, — заметила она. Волосы ее трепал ветер, щеки порозовели.

— Красивей всех ты, — откликнулся он, — на море, на земле, везде.

Она засмеялась и стала рыться в сумке — должно быть, в поисках платка, чтобы повязать на голову.

— Ты стал ужасно галантным, раньше таким не был.

— Раньше я был глуп, глуп и инфантилен.

— А мне кажется, сейчас ты инфантильнее, — заметила она, — прости, но я правда так думаю.

— Да нет, — возразил он, — ты ошибаешься, просто старше. — Он бросил на нее озабоченный взгляд. — Только не говори, что я старый.

— Нет, — успокоила она, — не старый. Однако дело не только в этом.

Она достала из сумочки черепаховый портсигар, вынула сигарету. Он сложил руки лодочкой, защищая спичку от ветра. Небо теперь было ярко-голубым, хотя от горизонта поднималась темная завеса и море потемнело до глубокой синевы. Первая из прибрежных деревень стремительно приближалась. Уже четко вырисовывалась розовая колокольня с белым куполом, похожим на безе. Стая голубей поднялась с крыш и, описав широкую дугу, повернула к морю.

— Наверно, жизнь там прекрасна и проста, — заметил он.

Она с улыбкой кивнула.

— Наверно — потому, что она чужая.

Она разглядела встречный катерок, стоявший в крошечном порту, — старенький, похожий на буксир. При появлении их катера он в знак приветствия дал три гудка. Несколько человек сгрудились на причале в ожидании посадки. Девочка в желтом, держась за руку женщины, без устали подпрыгивала, как пичужка.

— Вот чего бы я хотел, — сказал он некстати. — Жить чужой жизнью. — По ее глазам он понял, что выразился туманно, и стал объяснять: — Жить счастливо, не так, как мы, той жизнью, какую мы себе вообразили, глядя на ту деревушку. — Он взял ее за руки, повернул к себе и долго, пристально всматривался в ее глаза, не говоря ни слова.

Она мягко высвободилась и быстро его поцеловала.

— Эдди, — нежно произнесла она, — милый Эдди! — Потом взяла его под руку и потянула к уже подготовленным для спуска на берег сходням. — Ты большой актер, — сказала она, — настоящий большой актер. — Голос у нее был веселый, полный жизни.