Господин Пруст - Селеста Альбаре

Но сегодня, уже на пороге иного мира, одна мысль об остающихся сомнениях и неправде для меня непереносима и я должна раз и навсегда подтвердить: то, что на­писано на последующих страницах, — доподлинная истина, которую я многократно перепроверяла, чтобы убедиться в ее абсолютном соответствии действительно быв­шему. Это даже не свидетельство, это мое завещание.

Как я говорила, все началось с легкого гриппа, который усугубился еще и простудой, подхваченной при его возвращении с приема у графа и графини Бомон. Но еще раньше необыкновенная сопротивляемость его организма стала ослабляться: я с трудом уговорила г-на Пруста поехать на день рождения племянницы Сюзи, убеждая в том, что иначе он обидит и брата, и еще больше саму Сюзи, так ждавшую его. Потом, когда ему стало хуже, я вызвала профессора Робера Пруста, который нашел брата явно отечным.

Но теперь я понимаю, что его здоровье ухудшалось уже в течение года, и са­мым показательным была голландская выставка 1921 года, когда ему стало нехорошо перед картинами Вермеера, хотя потом он и пытался представить все так, будто в этом виновата только музейная лестница.

Заболев гриппом, он сказал:

—     Пожалуй, мне стоит показаться доктору Бизу. Как вы думаете, Селеста?

Поскольку грипп никак не проходил, я ответила, что он совершенно прав и ему обязательно нужно подлечиться, да и работать надо бы все-таки поменьше. Он позвал доктора Биза, но не внял моим словам о работе.

Доктор Биз приходил несколько раз. Сначала он прописал лекарства, которые г-н Пруст не стал принимать. Из-за того, что грипп наложился на астму, ему было трудно дышать, и его мучили страшные приступы кашля. Тогда доктор Биз реко­мендовал уколы камфарного масла для очищения легких. Но г-н Пруст отказался и от этого.

Сегодня мне уже понятно, сколь роковым оказалось его нежелание лечиться в эти последние недели. Доктор Биз говорил мне: вначале это был обыкновенный грипп. Если бы он согласился на уколы, воспаление в легких и бронхах прекратилось бы, и тогда при полном покое и в тепле он, несомненно, поправился бы. Но для г-на Пруста лишь он сам был для себя единственным авторитетом. Никто не мог прину­дить его к тому, чего он не хотел. Я думаю, с того дня, когда он сказал мне, что его труд теперь может выйти в свет, поддерживающая его прежде воля к преодолению недугов уже исчерпала себя, хотя, несомненно, он не собирался умирать. Но когда г-н Пруст написал слово «конец», пружина ослабла.

Помню, как прописывая камфару, доктор Биз сказал:

—     Мэтр, уверяю вас, этот грипп — совершеннейший пустяк. Если вы по­слушаетесь меня, через неделю все будет в порядке.

И мягкий, хоть и затрудненный голос г-на Пруста:

—     Милый доктор, я должен отправить эти корректуры, их ждет Галлимар.

—     Но сначала все-таки вылечитесь, а потом занимайтесь корректурами.

Доктор Биз оставил нам свои назначения. Как всегда, г-н Пруст велел мне ку­пить все лекарства. У нас это было правилом — все предписанное, даже если он не намеревался  употреблять его, покупалось, а потом выбрасывалось. Но ампулы с камфарным маслом я все-таки не взяла — г-н Пруст в принципе не терпел уколы.

Видя упрямство больного и дальнейшее ухудшение бронхита с кашлем и прерывающимся дыханием, доктор Биз решился пойти к своему другу и однокаш­нику по университету профессору Роберу Прусту и сказал ему:

—     Ваш брат не хочет лечиться. Он продолжает работать в ледяной комнате, которую нельзя топить из-за его астмы. Только вы можете повлиять на него. Любой ценой нужно хоть что-то сделать, иначе болезнь может развиться до такой степени, когда будет уже поздно. Но моего авторитета здесь не хватает.

В тот же вечер профессор Робер Пруст приехал на улицу Гамелен. Произошла тягостная сцена. Сначала меня удивил этот визит: доктор Биз ни полусловом ни о чем не намекнул мне. Уже потом он сказал: «Это был мой долг. Я боялся воспаления легких».

Профессор пытался убедить брата. Г-н Пруст рассказывал мне об их разговоре:

—     Милый Марсельчик, ты просто обязан лечиться. Я врач и твой брат, и то, что я говорю, только на благо тебе и твоей работе тоже.

Но, ничего не добившись, он закончил такими словами:

—     Значит, тебя надо лечить без твоего согласия. Это очень не понравилось г-ну Прусту:

—     Как? Ты хочешь заставить меня?

—     Я ни к чему не хочу принуждать тебя, милый Марсельчик. Я хочу только, чтобы ты переселился из этого ледника. Здесь, совсем рядом, есть великолепная клиника Пиччини, теплая, с прекрасными врачами. У тебя будет сестра для всего необходимого. И ты моментально вылечишься.

—     Мне не нужны твои сестры. Меня понимает только Селеста, и никто ее не заменит.

—     Но тебе оставят и Селесту. Для нее рядом будет комната.

На это г-н Пруст не стал «орать», как потом рассказывали, но очень рассер­дился:

—     Уходи, я не желаю тебя видеть. И не возвращайся, если ты хочешь при­нуждать меня.

Профессор Робер Пруст ушел. Он не показал мне виду, но, думаю, был потря­сен. Все-таки он просил предупредить его, если брату станет хуже.

Сразу после его ухода г-н Пруст позвал меня. Еще до того, как рассказать об их разговоре, он объявил:

—     Дорогая Селеста, не впускайте больше ни моего брата, ни доктора Биза и вообще никого. Мне нужны только вы.

Затем пересказал случившееся. Я возразила:

—     Сударь, но ваш брат не собирается ни к чему вас принуждать. Все, что он говорит, это лишь для вашего блага.

—     А я говорю, что хочу поступать так, как хочу, до самого конца.

—     Неужели, сударь, вы действительно так думаете? Если придет ваш брат, я не смогу не впустить его.

—     Делайте, как вам сказано, Селеста.

И он повторил еще раз:

—     Мне нужны только вы, и я запрещаю вызывать доктора Биза.

Было видно, как сильно он взволнован. Войдя, я застала его сидящим на по­стели.

В тот же день, успокоившись — а совсем не в самые последние дни, как гово­рили, — он еще раз сказал мне то, что говорил совсем давно по поводу уколов:

—     Это просто ужасно. Как только врачи могут так мучить больных этими впрыскиваниями... и ради чего? Чтобы продлить жизнь? Еще десять минут, еще полдня жалкого существования?

И он еще раз повторил:

—     Селеста, обещайте, что никогда не позволите колоть меня.

—     Ах, сударь, но кто я такая? Никто. Вы прекрасно знаете, что врач придет только по вашему желанию. Вы все решаете сами, и никто насильно не станет делать вам уколы. Я обещаю это.

Мне всегда говорили, что я сделала для него все, насколько это было в моих силах, и мне не в чем упрекнуть себя. Но у меня остается какое-то раскаяние за то, что в последний день все-таки нарушила данное слово — без ведома г-на Пруста вызвала доктора Биза и позволила сделать ему укол.