Серенгети не должен умереть - Бернгард Гржимек
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Герберт не был охотником. Поэтому легко представить себе его испуг, когда, обернувшись, он увидел позади себя в кустах голову другого бегемота! Он снова выстрелил, и снова напрасно: второй бегемот тоже был мертв. Впоследствии удалось выяснить, что здесь произошло. Охотник ранил бегемота-самца, и тот замертво упал на месте, где его настигла пуля. Самку же он ранил только в спину. Она вернулась и нанесла обидчику страшный удар клыком, вспоров ему при этом живот. Однако после этого она тоже далеко не ушла: свалилась замертво.
У людей Герберта не было с собой перевязочных материалов, поэтому они просто запихали вывалившиеся внутренности назад в брюшную полость, затянули лианами, положили раненого на наскоро изготовленные носилки и принесли в лагерь. Там они разорвали несколько простыней на бинты и, перевязав несчастного, так и не пришедшего в сознание, понесли в ближайшее поселение, где имелся врач. Но донести его туда живым им не удалось: он скончался еще по дороге.
Недалеко от места, где лежали убитые бегемоты, бегал детеныш, Герберту со своими людьми удалось изловить его и привезти на плантацию. Его даже пытались выкормить молоком. Но молока было мало, и спустя два дня детеныш умер. А туши взрослых бегемотов притащили в лагерь африканских рабочих. Сделать это было совсем не просто: пришлось вырубать в лесу специальный проход, на что потребовалось целых три дня. Так что к моменту, когда мясо поступило в распоряжение рабочих, от него уже воняло так, что запах доносился аж до дома Герберта, находящегося в двух километрах от лагеря. Тем не менее африканцы ели его в течение почти двух недель. А вдова охотника с тремя детьми получила от «патрона» 200 франков (что на сегодня соответствует пяти маркам)…
Что же касается Герберта, между прочим выходца из Германии, то у него все, как говорится, «окей». Дела его идут хорошо, он удачно женился на мулатке — дочери европейца и африканки. Зовут ее Луиза. Она хороша собой, воспитанна, получила образование в миссионерской школе. Отличная хозяйка и весьма деятельно принимает участие во всех делах мужа. Преимущество ее перед европейскими женами заключается в том, что она говорит на нескольких языках местных племен. Очень удачная жена, ничего не скажешь!
Вот так я иду и размышляю на все эти темы, стараясь не замечать изнуряющей жары, боли от вероятного фурункула и гвоздя в сапоге… Но терпение мое на исходе.
Наконец проводник кричит: «Бандама!» — и указывает рукой на полосу леса впереди. Слава тебе господи, добрались. Вот она, широкая река, отвесные берега которой обрамляет узкая полоса леса и кустарника. Однако мы не идем к ней напрямик — тут нет прохода, поэтому вынуждены идти дальше, вдоль прибрежной полосы леса, в каких-нибудь тридцати метрах от нее, все по той же голой, знойной степи. Вот кошмар! Проходит еще томительных полчаса, и мы наталкиваемся наконец на тропинку, ведущую к воде. Наш проводник останавливается, указывает на нее и произносит:
— Нию-сю!
На языке бауле это означает «речной слон». По-немецки это животное называется «речная лошадь» (Flubpferd). Оба названия весьма неудачны, потому что бегемот отнюдь не родня ни слону, ни лошади. Это скорее родич свиньи.
Тропинка, на которой мы стоим, действительно протоптана не людьми, а бегемотами. Она ведет от самого берега, напрямик, через прибрежный лесок в степь. Примерно через 80 метров она разветвляется, и оба ее конца теряются где-то вдали. В одном месте трава сильно помята: здесь животные недавно отдыхали. Мы идем по «бегемочьей» тропе к реке. Внезапно она резко обрывается и спускается по почти вертикальному пятнадцатиметровому обрыву вниз, к воде. Тропа втоптана в почву так глубоко, что образовалось нечто вроде узкой ложбины. Какое бессчетное число поколений бегемотов протоптало ее здесь за многие столетия! Трудно даже представить себе, как эдакие махины весом в 20–30 центнеров могут спускаться и взбираться по такой крутизне! Тут и там тропу пересекают толстые корни деревьев, возвышаясь над ней иногда до полуметра, и тогда их приходится перешагивать. Там, где дорога ведет резко вниз, в каменистую почву «врезаны» как бы короткие ступеньки: их тоже пробили бегемоты своими мощными ногами, снабженными копытами. В узком, тесном проходе бегемотам приходится ставить ноги близко одну возле другой, и поэтому на дне тропы отчетливо видны две широкие колеи с узкой перемычкой посередине.
«Да они же прямо настоящие скалолазы — эти бегемоты!» — думал я в то время, как неуклюже спускался по их отвесной тропе. Тут-то мне впервые и пришла в голову мысль, что мы можем у себя в зоопарке значительно увеличить объем бассейна для бегемота, упразднив широкие ступени, ведущие в воду. Спуск можно сделать гораздо круче, а ступени — короче.
Вот по этой головокружительной «бегемочьей» тропе мы и спускались вниз к реке, скользя, спотыкаясь и цепляясь за корни и ветки, чтобы не упасть. Внизу мы тихонько садимся у самой воды и ждем. Главное — не шуметь. Однако тишину то и дело нарушают огромные птицы-носороги, с их длинными загнутыми клювами, шумно перелетая с одной вершины дерева на другую, а то и пересекая реку. Шум во время их полета происходит от того, что маховые перья на их крыльях расположены так, что образуют большие зазоры, сквозь которые во время полета со свистом прорывается воздух. Иногда прямо кажется, что по лесу мчится паровоз…
По заверению нашего проводника, охотника из последней посещенной нами деревни, бегемоты встречаются именно в этом отрезке реки. Он знает это точно, поэтому нас сюда и привел. Кстати, он единственный среди наших провожатых, кто говорит по-французски. Так что с ним можно общаться. И если действительно бегемоты здесь на самом деле водятся, то мы их сейчас непременно увидим — в этом я уверен. Потому что бегемоты, или гиппо (как их еще называют от слова «гиппопотам»), — водные животные; дом их — река, там они
