Полет орлицы - Дмитрий Агалаков

— Дайте мне женское платье, мессир, чтобы я могла вернуться в дом, где я выросла, и я возьму его. — Дни мытарств изменили ее требования. — Только так я возьму его!

Ее ответ даст повод Жану Боперу и Тома де Курселю повторять по дороге в гостиницу: «Преступление налицо, метр Бопер!» — «Воистину налицо, мэтр де Курсель!» — «Она упорно не желает снять богомерзкий костюм, мэтр Бопер!» — «Какая удача, мэтр де Курсель!» А едва добравшись до письменного стола в своей гостинице, они немедленно возьмутся за перо и чернила:

«Названная женщина утверждает, — напишет Тома де Курсель к обвинительному заключению, — что она надела, носила и продолжает носить мужской костюм по приказу и воле Бога…»

Старый клещ Жан Бопер, стоя рядом, будет многозначительно кивать головой.

«Она заявляет также, что Господу было угодно, чтобы она надела короткий плащ, шапку, куртку, кальсоны и штаны со многими шнурками, а ее волосы были бы подстрижены в кружок над ушами и чтобы она не имела на своем теле ничего, что говорило бы о ее поле, кроме того, что дано ей природой, — будет скрипеть гусиным пером молодой богослов. — Она отвергла кроткие просьбы и предложения переодеться в женское платье, заявив, что скорее умрет, нежели расстанется с мужской одеждой…»

25 марта, в воскресенье, после очередного длительного допроса Ла Фонтен, который казался очень уставшим, спросил у заключенной:

— Хорошо, Жанна, а теперь скажи: почемуты, а не кто-нибудь другой? Ты понимаешь, о чемя?

— Да… Богу было угоднотакпроявить свою волю. Грозные рыцари с обеих сторон могли еще сто лет сражаться друг с другом, и не было бы этому конца. Но если простая дева, не сильнее любой другой, сумела победить целые армии врагов, значит, дело, за которое она воюет, правое. Значит, ее король должен править Францией. Это же так просто, мессир…

Ла Фонтен заглянул в ее глаза. О том, что он там увидел, он никогда бы и никому не рассказал. Все, что он сделал, так это постарался как можно скорее прогнать пробежавшую по его губам печальную улыбку.

В этот же день он сказал своему товарищу по цеху Пьеру Кошону, что бросает суд и уезжает в Париж.

— Вы тоже разбились об эту скалу! — грея руки у каминного огня, печально усмехнулся епископ Бове.

— Только иначе, ваше преосвященство, — ответил ему Ла Фонтен. — И я не жалею об этом.

2

Но обвинение уже писалось — и писалось вовсю. Прокурор метр д’Эстиве, которому был назначен в помощники парижский богослов Тома де Курсель, старался на славу. Вдохновение метра д’Эстиве брало свое начало в английской казне, и потому конца его творческому порыву не было видно. В пылу сочинительства забыв о существующем протоколе, мэтр д’Эстиве выводил:

«Названная Дева Жанна некоторое время хранила у себя на груди корень мандрагоры, надеясь этим средством приобрести богатство и прочие земные блага…»

Мэтр д’Эстиве откладывал один лист и брался за другой. Он старался. Обвинительные статьи ложились одна к другой:

«Названная Дева Жанна с детства обучалась у старух искусству магии и ведовства, ходила по ночам на бесовские игрища под “дерево фей”, похвалялась, что родит трех сыновей, один из которых станет папой, другой — императором, а третий — королем, сама подложила в церкви Сент-Катрин-де-Фьербуа меч, чтобы обольстить государей, сеньоров, духовенство и народ, заколдовала свой перстень и знамя, а также скупала предметы роскоши, дабы наслаждаться ими…»

Мэтр д’Эстиве уже грезил своим триумфом, который должен был состояться в ближайшие дни. Что до Тома де Курселя и еще пятерых парижских богословов, то они даже не потрудились прочитать документ, во всем положившись на прокурора. Ту же оплошность совершил и легкомысленный Пьер Кошон.

В субботу 24 марта Жанне зачитали запись вопросов, задаваемых ей судом, и ее ответов. Она приняла этот список.

А во вторник в малом зале замка Буврёй при всем трибунале, избранных дворянах и священниках руанского клира мэтр д’Эстиве начал читать свой удивительный труд. В преамбуле, смело рисовавшей портрет «названной Девы Жанны», прозвучало: «колдунья и чародейка, идолопоклонница и лжепророчица, заклинательница злых духов и осквернительница святынь, смутьянка, раскольница и еретичка, что предавалась черной магии, злоумышляла против единства церкви, богохульствовала, проливала потоки крови, обольщала государей и народы, требовала, чтобы ей воздавали божественные почести…»

Немало…

А далее шли семьдесят статей обвинения — трактат о злостной грешнице, исчадии ада, воплощении дьявола на земле. Чего там только не было! Ей приписывалось ношение мандрагоры, распутство, бесовские оргии. Жанна ушам своим не верила, впрочем, как и ее многочисленные судьи. Но вот дело коснулось несчастной Англии, пострадавшей от злой воли колдуньи, и лорд Бедфорд, до того не сводивший глаз с витии — удивительного мэтра д’Эстиве, даже вздрогнул.

— Одержимая злыми духами, с которыми она часто советовалась, как ей надлежит действовать, Дева Жанна намеревалась пошатнуть законную власть короля Англии и наследника французского престола Генриха Шестого, настаивая, что мир можно принести только на острие копья! — Мэтр д’Эстиве для пущей важности потрясал кривым указательным пальцем с нанизанным на него дорогим перстнем, в котором так и сверкали отблески английского золота. — Презрев простую работу в родной деревне, она облачилась в мужское платье и ушла во Францию, дабы околдовать дофина Карла и возвеличиться надо всеми, и в первую очередь — над Англией! — Кривой палец мэтра д’Эстиве выделывал грозные фигуры над судейской кафедрой. — Названная Дева Жанна через свои бесовские голоса околдовала дофина Карла, самозванца и узурпатора, и встала во главе целой армии! — Ему не хватало воздуха, метр д’Эстиве перехватывал его на лету, просто паря над кафедрой. — В своих письмах к английским полководцам она требовала отдать ей ключи от завоеванных городов и убираться восвояси!..

Лорд Бедфорд был похож на древнего сфинкса, от которого можно ожидать всего. Всего самого плохого. Пьер Кошон пару раз украдкой смотрел на регента: а вдруг разговор об Англии, которую терроризировал Жанна, растопит сердце герцога? А вдруг… Нет. Сердце регента сейчас было камнем. И епископ Бове понимал — почему. Примитивная игра д’Эстиве не проходила. Обвинение англичанами Жанны перед лицом Европы было ни чем иным, как обвинением ее военных успехов! И только подчеркивало нелепость предыдущих обвинений — в колдовстве, идолопоклонничестве и заклинании злых духов.