Скажи изюм - Василий Аксенов

Валерьян Кузьмич последние дни пребывал в основательном раздражении из-за ситуации с Огородниковым. Тип хитрил, опять стал скрываться, обрезать «хвосты». Из-за этого группе Планщина тоже приходилось хитрить, обманывать верха, изображать полнейшую осведомленность – сколько сигарет в день выкуривает, сколько палок кидает сожительнице, каков стул и моча. Но главное не в этом. Главное раздражение присутствовало в отсутствии присутствия определенности. Верха ни разу не высказались по Огородникову окончательно и определенно. Все приходилось угадывать. Смешно сказать, все варианты группы были до сих пор в подвешенном состоянии – не приняты и не отклонены. Последний, разработка которого началась на закрытом партсобрании фотографов, кажется, вызвал одобрение, однако после предательства Октября его по понятным причинам немедленно пришлось прикрыть. Нынешний вариант, по идее, неплох, хоть и прямолинеен, но поучителен, в этом его главное достоинство, однако кто может поручиться, что впоследствии за этот вариант не навешают собак: ведь сослаться-то на верха нельзя будет.

Опять же Клезмецов… Достает проклятая Кочерга, упорно гнет свою, тоже не вполне понятную линию, юлит по этажам на Старой площади, вчера опять к Фихаилу Мардеевичу пролез…

Забормотала рация. «Ласточки» вызывали «Голубя». Возьмите трубку, Крость! Да ведь, наверное, с вами хотят говорить, Валерьян Кузьмич, пробормотал майор. Выполняйте, рявкнул генерал. Разболтался аппарат, всякий раз приходится повторять приказание. Он слегка опустил стекло. Пошла струя ночного, весеннего, почти теплого воздуха. Справа от шоссе склон бугра был чист от снега, белели только стволы берез. В отставку! Развод с «Георгием Максимилиановичем» и бегство к брату на Дагомыс! Брат богат, подпольно разводит нутрий, вместе будем промышлять по шапочному бизнесу…

VII

В 4 часа ночи по длинной платформе станции Чехов прогуливались два молодых человека – Владимир Сканщин и Вадим Раскладушкин. Они встретились не далее как четверть часа назад, и, конечно же, совершенно случайно. Вначале Владимир Гаврилович меланхолически поднялся на белеющую под луной бетонную ленту. Сквозь туман, мама-родная, кремнистый путь блестит, подумал он. Ночь тиха, пустыня внемлет Богу… Странно все-таки, Михаил Юрьевич, передовой человек своего времени, а так писал…

Тут на дальнем конце платформы появилась стройная фигура. По приближении выяснилось – в руке лукошко. Еще ближе – Вадим! Какими судьбами? Да вот, понимаешь ли, по грибы ездил. По грибы? Об эту пору? Спасибо за юмор, а то настроение хреновое. Вадим приподнял тряпицу, а в лукошке боровики один к одному, светятся, как лампочки Ильича вполнакала… Я тебе позже, Володя, покажу здешние чеховские грибные места. Лады!

Оба посмотрели на часы, у обоих оказались светящиеся. Четыре ноль одна. Давай прогуляемся?

Боюсь, Вадик, попрут меня скоро из «желез», вздохнул Сканщин. Шибко умный стал. Множество неприятностей. Четыре часа ноль семь минут.

– У тебя часы правильные? – спросил Раскладушкин.

– Каждую ночь сверяю по курантам, – заверил его Сканщин. Гуляли дальше. Сканщин вздыхал. Вот сейчас, в данный момент, сослуживцы куда-то поехали, а его с собой не взяли. Глупое ночное одиночество.

– На твоих? – спросил Раскладушкин.

– Четыре двенадцать с копейками, – сказал Сканщин.

Просматривая современную литературу, иной раз удивляешься. В Тамиздате слово Бог – всегда с большой буквы. Это что, избыток уважения, что ли? Приблизительно такая же история происходит и у нас, в фотографии…

Они остановились, и оба одновременно взглянули на свои светящиеся циферблаты. Было – четыре часа девятнадцать минут восемь секунд утра. Раскладушкин поставил свое лукошко на платформу, взял Сканщина за обе руки и затем скрутил его в каком-то могучем объятии с захлестом рук за спину. Головы обоих молодых людей закинулись, и они увидели огромное, полное звезд, хоть и неузнаваемое, небо. Так прошло несколько мгновений. Потом объятие распалось.

– Да ты, Вадим, не припадочный ли?…

VIII

До Москвы оставалось меньше девяноста километров, когда Огородников увидел впереди дальний свет идущего навстречу грузовика. Очень яркие фары у гада. Огородников убрал свой «дальний», ожидая что и встречный в соответствии с правилами ночной езды поступит так же. Грузовик не обратил на сигнал никакого внимания. Экий хам, привычно подумал Огородников: такое и раньше не раз случалось. Железа много, плюет на все. На изгибе шоссе за темной массой грузовика обнаружились еще две, одна за другой, одиночные фары. Похоже, что там идут два мотоцикла. Огородников стал снижать скорость – свет четырех фар слепил глаза. Он еще дважды просигналил. Никакой реакции. При ослеплении огнем встречных фар скорость снижается до минимума, руль держится прямо, никаких маневров, так легче всего разойтись на узком шоссе.

Вдруг произошло невероятное. За сто метров до встречи грузовик скатился на левую полосу и пошел Огородникову прямо в лоб. Мотоциклы остались на своей полосе. Шоссе таким образом оказалось полностью закрытым. Показалось, что вспыхнули еще какие-то дополнительные фары на грузовике. Все расплылось в глазах, а затем как бы обрело объем. Огромный сверкающий шар летел прямо на него, слева летели два шара поменьше. Послышался вопль «конец!», то ли сам кричал, то ли Настя проснулась.

Ничего не понимая, он выкрутил руль до отказа вправо и тут же стал мощно выкручивать его влево, одновременно выжимая до упора педаль акселератора. Взревев, его «Волга» проскочила по самому краю глубокого кювета мимо грузовика.

Минуту они ехали молча, потом оглянулись. Габаритные огни грузовика и двух мотоциклов удалялись. Пропали за поворотом. Четыре часа двадцать минут, 86-й километр Симферопольского шоссе. Тут их обоих стала колотить сильная дрожь: слишком много выплеснулось в кровь адреналину.

Перформанс

I

К середине апреля просохли подмосковные поля, и наступило время романтического концептуализма. За Старой Рузой решено было устроить основное действие-перформанс «Вытягивание из рощи семикилометрового мотка бельевой веревки». Верховодил один из «изюмовцев» Васюша Штурмин – солдатская шинель внакидку, цилиндр на затылке.

Зрители в количестве до тридцати человек стояли и сидели на пригорке. Бригада концептуалистов из семи персон для начала скрылась в роще, отстоящей от пригорка метров на триста. Дул холодный ветер. Отсутствовала всякая символика, если не считать ослиных ушей башни-глушилки, торчавших в юго-восточном секторе пространства. На них, впрочем, никто не обращал внимания.

Сначала из рощи, где скрыт был рулон веревки, вышел Штурмин и установил старинную фотомашину на треноге. Накрывшись шинелью, он поджег магний. Вслед за вспышкой и подъемом пара из рощи появились девушки Алена Бромберг и Нина Шестеренкина. Они тянули веревку и вместе с ней приближались к бугру. Зрители встретили их аплодисментами.

Акция успешно развивалась, вернее, вытягивалась в течение полутора часов. Фотографы соединяли свои усилия с концептуалистами. Хорошо работали Олеха Охотников и его датчанка. Пара уже месяц ждала от Советского Союза разрешения на бракосочетание. В случае благосклонности гиганта намечалось еще одно концептуальное действо в одном из соответствующих дворцов столицы. Многим наш брак с Нели кажется противоестественным, говорил Олеха, а между тем исторически Архангельск гораздо ближе Копенгагену, чем, скажем, Ростову-на-Дону. Ганза, господа, северное мореходство…

Это я отдал Нели другу Олехе, хвалился Венечка Пробкин. И очень рад, что они счастливы. Счастливый друг – что может быть прекраснее? Умение поделиться с другом – что может быть важнее? Последнюю рубашку отдать не хитрость, девушку-загранблондинку или «Мерседес-турбодизель» – сложнее! Невероятные нравственные изменения произошли в душе московского полужулика с тех пор, как он примкнул к «Изюму». Ведь не секрет, что иные фотографы смотрели на него косо, кое-кто даже задавался вопросом – не «фишкина» ли это подсадная утка? Даже и эти скептики ахнули, когда Пробкин поехал в Грузию на своем бесценном «Мерсе», а вернулся оттуда на тарахтящем «Запорожце». Продал, оказывается, лимузин, а из вырученных денег выделил нуждающимся друзьям – кому по тыще, кому по полтыщи.

Нуждающихся, надо сказать, становилось все больше. Клез-мецов требовал предательств в обмен на гонорары. Всем на удивление, «изюмовцы» такой обмен полагали для себя невыгодным. Беспрецедентный случай в истории творческих союзов СССР: кампания идет который месяц, а никто до сих пор не обкакался. Анд-рюша, правда, Древесо совершил сомнительный подвиг в космосе, но ведь не заложил же все же никого и даже не расплевался… Вытягивание веревки продолжалось. На бугре среди зрителей играли два флейтиста. Шуз Жеребятников грелся четвертинкой из рукава. Перформанс был ему не очень-то по душе. Я понимаю, говорил он, если бы это дело завершилось всеобщей «греблей-с-пляской», но, поскольку этого не намечается, осуждаю как декадентщину. Хочешь хлебнуть, Макс?