Леди не движется – 2 - Олег Дивов

– Надеюсь, вы поняли, – закончил Крюгер. – Всего хорошего, дамы, желаю спокойного вечера… Мисс Берг, а вас я попрошу пройти со мной в управление, мне необходимо уточнить…

К стыду своему, я отвлеклась на Крюгера и не успела увидеть, что именно послужило стартовым толчком. Я услышала только хриплый от ненависти шепот Бейкерши, неразборчивый, потом – истерический вскрик Кони. А в следующую секунду девушка кинулась наутек.

– А! Держи ее! Воровка! – завопила Бейкерша.

Оба копа, сопровождавшие Крюгера, помчались вслед, как призовые рысаки – высоко вскидывая бедра и далеко выбрасывая голени. Одно удовольствие глядеть на таких бегунов.

– Что она украла? – поинтересовался Крюгер.

Бейкерша поморщилась:

– Эксперт, вы как маленький. Если хочешь, чтобы тебе помогли, всегда надо кричать «Вор». Или «пожар».

Кони затравленно металась, пытаясь увернуться от копов. Чуть не попала под машину. В конце концов ее схватили. Девушка не в себе, отметила я, глядя, как она бешено вырывается, кусается и бьет ногами. Ее приволокли силой, держа почти что на весу, крепко прижали лицом к патрульной машине и наскоро обыскали. Во время осмотра сумочки на свет божий явился красочный прозрачный конвертик в половину ладони. В такие паковали кокаин драгдилеры на Большом Йорке.

– И что это такое? – спросил Крюгер у девушки.

Ответила она ровно то же самое, что отвечают все, виновные и невиноватые:

– Не знаю! Это не мое! Мне подбросили!

– Разберемся, – кивнул Крюгер.

Бейкерша ошалело следила за происходящим. Когда девушку заперли в машине, она спросила:

– И что это?

– Кокаин, полагаю, – благодушно ответил Крюгер. – Вряд ли соль. Зачем бы ей носить соль в цветном пакетике?

– Ох ты. Еще и наркоманка. Нет, я сразу поняла, что она редкая дрянь. Еще когда нанимала ее на работу. Но что она еще и наркоманка…

– А вы замечали за ней странное поведение?

– Ну еще бы! Конечно, сколько раз!

– В таком случае жду вас завтра к десяти утра. Если вы не знаете, хранение даже однократной дозы кокаина на Танире – уголовное преступление.

– Почему бы не сейчас? – предложила Бейкерша. – Заодно и…

– А сейчас у меня обеденный перерыв, – заявил Крюгер.

– Но как, черт бы вас побрал, я теперь буду добираться до отеля?!

– Как хотите. Я не извозчик.

Крюгер втолкнул меня в машину и захлопнул дверцу. На улице ругалась миссис Бейкер, оставшаяся в одиночестве.

Кони уже не плакала.

Она сидела напротив Крюгера, сбоку от меня. Перед ней стыла уже третья чашка кофе. Глаза девушки были красными и сухими. Узкие плечи изредка содрогались от рыданий, но слез, наверное, не осталось.

– Это не мое, не мое, – твердила она. – Обследуйте меня у врача, у меня в крови ничего нет. Вообще.

– А вы, однако, подкованная, – заметил Крюгер.

Она бросила на него диковатый взгляд:

– Бьярни – художник. Известный. Вы серьезно думаете, что мы никогда ничего такого не пробовали?! Да вы как будто даже слова такого – «богема» – не слыхали!

– У меня племянник – актер, – ответил Крюгер. – Представьте себе, у них такое не принято.

– Ну-у, актер. У них все по-другому. Вы бы еще с музыкантами сравнили. Или с писателями.

Она судорожно глотнула воздуха и осеклась.

– Бьярни – это Бернард Бейкер? – участливо спросила я.

Кони только сжала губы.

– Кони, если вы поможете нам, то мы поможем вам, – начал Крюгер.

Она метнула в него злобный взгляд и процедила:

– Ага, федеральная программа защиты свидетелей. Полная. Что, слабо?

– Запросто, – хладнокровно ответил Крюгер. – Но вы ж понимаете, не за просто так.

– Гарантии, – выплюнула Кони. – Гарантии – и я ваша.

– Вы и так наша, – сказала я негромко. – Потому что Бернард вам не безразличен.

Кони одарила меня долгим внимательным взглядом. Из-за припухших красных век впечатление смазалось, девушка казалась обиженным ребенком, который решил больше никому не верить.

– Гарантии до показаний не даются, – напомнил Крюгер. – Вот если бы мы сами на вас вышли – другое дело. Так что придется вам рискнуть.

Она еще раз поглядела на меня. И решилась. Естественно. У нее не было другого выхода.

– Мы познакомились пять лет назад. Мамаша не знает, – выплюнула она. – Мне было шестнадцать. На вернисаже его персоналки в Каире. Поймите, Бьярни – он же лучший из сегодняшних живописцев. Я копила на его картину. На оригинал. Хотя бы малюсенький. Вот на самый малюсенький мне денег и хватило. Я подошла за автографом. А потом мы встретились в баре тем же вечером. Случайно. Кажется, мы были единственными трезвыми в том кабаке. И пошли к нему, потому что для нас все было ясно. Так бывает, хотя вы мне не поверите. У меня никого до него не было, а Бьярни потом говорил, что впервые влюбился. Послушайте, у него нет и никогда не было шрамов на спине. И отец у него был нормальный. Усталый, взгляд немного виноватый, – но он нормальный. В жизни не поверю, чтобы тот человек, которого я знала, мог такое сказать – пусть само заживает. На четырехлетнем ребенке! Да я уверена, что Мамаша врет. Она всегда врет. Существо, которое без лжи жить не может. Не соврешь – день пропал.

– Значит, Бернард виделся с отцом?

– И с отцом, и с братом. С братом редко. А с отцом – всякий раз, когда тот на Землю прилетал. Бьярни мне однажды признался, как жалеет, что при разводе остался с матерью. Только однажды. Получилось глупо: он застукал отца с любовницей. Обиделся. Встал в позу, хоть ему и было всего ничего. А отец предложил ему остаться с ним. Бьярни ссорился с Адамом, всегда, но отец обещал, что приструнит старшего. В общем, Бьярни остался на Земле, а Адам поехал с отцом на Таниру. Я никогда не видела Адама до сегодняшнего дня. Знаете, они совсем не похожи. У них мимика, пластика совершенно разная. Да ну чего там, голос-то тоже другой.

– Зачем он познакомил вас со своим отцом?

– Почему нет? Он же не стеснялся ни отца, ни меня. Я… – она содрогнулась. – Я так рада, что его отец успел… – Кони крепко зажмурилась. – У меня сын от Бьярни. Полтора года. Ален. Он болел, я не хотела его показывать – весь в соплях, некрасивый, так-то он очаровательный ребенок, но не когда болеет, – а потом подумала: деду все равно, что у внука нос красный, это же внук. И показала. А через месяц Бьярни приходит, аж белый. Говорит: «Папа умер. Тонсийский лямблиоз». Господи, как он переживал. Адам – дерьмец, я уверена, даже слезинки не проронил. Мне про него рассказывали, отец Бьярни рассказывал. Адам – его величайшее разочарование. Лицемер, двуличный человек. Весь в Мамашу.

– Если у вас с Бернардом был общий ребенок, отчего вы не оформили отношения? – спросил Крюгер. – Или у художников такое не принято?