Мое преступление - Гилберт Кийт Честертон
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Вам знакомо такое состояние души, когда хочется поднять скандал из-за того, что коврик у двери криво лежит? – спросил он Марча, когда они прогуливались вдоль ряда потрепанных статуй по садику за отелем. – Женщины впадают в него, если чересчур перетрудятся; а уж я-то в последние дни работал, как проклятый. Я готов взорваться, стоит Хэррису надеть шляпу набекрень, – ну знаете, эта его привычка выглядеть повесой. Клянусь, когда-нибудь я просто сшибу эту шляпу с его головы! И вон та статуя Британии[84] тоже стоит не слишком-то ровно. Она наклонилась чуть вперед, словно леди собирается потерять равновесие и упасть. Но она все не падает, черт бы ее подрал! Глядите-ка, ее подперли железным штырем. Не удивляйтесь, если как-нибудь посреди ночи я вытащу из-под нее эту подпорку.
Несколько секунд они шли по тропинке в молчании, а затем сэр Дэвид добавил:
– Забавно все же, как подобные мелочи начинают докучать именно тогда, когда есть смысл опасаться куда более серьезных проблем. И лучше бы нам вернуться и заняться работой.
Хорн Фишер, несомненно, был в курсе и невротического расстройства Арчера, и беспутной манеры поведения Хэрриса. Какой бы ни была его вера в их нынешнюю стойкость, он не злоупотреблял чрезмерно их временем и вниманием. Это распространялось даже на премьер-министра. Последний в конце концов согласился передать важные бумаги, содержащие приказы западным армейским соединениям, на попечение лицу куда менее заметному в обществе, но куда более основательному – дяде Фишера по имени Хорн Хьюитт, выглядевшему как обычный, ничем не примечательный деревенский сквайр. Он, однако, был хорошим военным и состоял при правительстве военным советником. Именно ему было поручено передать наполовину взбунтовавшимся войскам на западе страны все правительственные заверения вкупе с согласованными планами военной кампании. Помимо этого перед ним стояла задача даже еще более важная: проследить, чтобы бумаги не попали в руки врага, который мог явиться с востока в любую минуту.
Кроме военного советника в гостинице находился также полицейский – некий доктор Принс, ранее судебно-медицинский эксперт, а ныне – выдающийся детектив, чьим заданием было охранять собравшихся. Это был мужчина в больших очках и с квадратной челюстью. Выражение его лица без слов предупреждало: этот тип намерен держать рот на замке. Более никто не нарушал добровольного уединения здешних постояльцев, кроме хозяина гостиницы, вспыльчивого уроженца Кента с неприятным лицом, двух-трех его слуг, а также личного слуги лорда Джеймса Хэрриса – молодого шотландца по фамилии Кэмпбелл. Последний обладал каштановыми кудрями и вытянутой угрюмой физиономией, черты которой были крупными, но приятными. Он держался куда солидней, чем его желчный хозяин, и казался единственным знающим свое дело человеком на всю гостиницу.
Спустя примерно четверо суток столь неофициального общения Марч в полной мере проникся своеобразной гротескной величественностью этих неоднозначных персонажей, дерзко противостоявших надвигающейся на них угрожающей тьме, словно бы они были калеками и уродцами, оставшимися защищать городские стены. Все они работали не покладая рук; и его самого появление Хорна Фишера тоже оторвало от написания очередной страницы набросков. Фишер был одет так, словно собирался отправиться в дорогу. Марчу показалось, что его друг бледнее обычного. Спустя миг Фишер закрыл за собой дверь и тихо сказал:
– Что ж, самое худшее свершилось. Или почти самое худшее.
Марч вскочил со стула и вскрикнул:
– Противник высадился?
– Ну, высадки противника стоило ожидать, – хладнокровно отвечал Фишер. – Да, он высадился, но это не худшее, что могло произойти. Хуже то, что даже в нашей крепости для избранных случилась утечка информации. Честно говоря, меня это шокировало, хотя подобное поведение и следует назвать нелогичным. После стольких лет я все еще надеялся найти трех праведников в нашем политикуме. Но мне ли удивляться тому, что их лишь двое?
Помолчав, Фишер снова заговорил, и по его лицу Марч никак не мог определить, сменил ли тот тему или развивает предыдущую:
– Сначала тяжко предположить, что у человека наподобие Хэрриса, погрязшего в пучине порока, остались хоть какие-то угрызения совести. Но я хочу поделиться одним забавным наблюдением. Патриотизм не может быть главной добродетелью. Когда его выставляют главной добродетелью, то он вырождается в воинствующее пруссачество. Но иногда патриотизм остается последней добродетелью. Мошенник или растлитель не продаст свою страну. Впрочем, как знать?..
– Так что же делать? – негодующе вскричал Марч.
– Бумаги находятся у моего дяди в относительной безопасности, – отвечал Фишер. – Сегодня их отошлют на запад. Но, боюсь, кое-кто посторонний попытается заполучить их, заручившись помощью одного из местных. Все, что я могу сделать, – это встать на пути у иноземца, посему я выезжаю немедленно и попытаюсь осуществить свой план. Я вернусь приблизительно через сутки. Пока меня не будет, прошу тебя присмотреть за оставшимися и выяснить все, что сможешь. Au revoir[85].
Он сбежал по ступенькам, и из окна Марч увидал, как Фишер садится на мотоцикл и уезжает в направлении соседнего города.
На следующее утро Марч сидел на подоконнике в старом гостиничном холле, обшитом дубовыми панелями. Обычно в нем царил полумрак, но нынешнее удивительно ясное утро – луна уже две или три ночи сияла на небе, подобно алмазу, – заполнило его ярким светом. Впрочем, Марч сидел в самом углу, укрытый тенью, так что лорд Джеймс Хэррис, торопливо забежавший в холл из сада за гостиницей, никого не заметил. Лорд Джеймс схватился за спинку стула, словно пошатнувшись, а затем внезапно устроился прямо на столе, с которого еще не убрали остатки последней трапезы, налил себе стакан бренди и выпил. Хоть он и сидел спиной к Марчу, но его изжелта-бледное лицо можно было разглядеть
