Земля святого Витта - Евгений Витковский

Черт возьми, князь Гораций, кажется, знал, чтo говорит, когда советовал генерал-майору статской службы садиться в последний танк!

И тут случилось такое, чего даже в фильмах ужасов Ивнинг не видал. В десяти шагах от первой дыры надулся в каменной стене пузырь, лопнул, - из него, пятясь задом, выехал танк. Выехал, но не весь: пушку, как киплинговского слоненка, стена держала за конец. Рядом с первым пузырем надулся второй. Третий. Уже понимая, что пузырей этих сейчас будет ровно сорок один, Ивнинг почувствовал но своих ногах влажное тепло. И осознал, что перед его танком - единственным, сохранившим пушку, никакого отверстия в стене нет. Из открытой башни первого танка вылез немолодой-несимпатичный адъютант Ивнинга, орущий в микрофон не своим голосом.

- Ноль-ноль-ноль! Мать вашу, три нуля! Три! Три! Три...

Ивнинг узнал код "Колонна подверглась нападению" и двинул ногой своего пилота:

- Взять этого сумасшедшего и заткнуть ему хайло! Он сейчас всех нас угробит, он вызывает огонь на поражение!

Пилот и двое телохранителей Ивнинга бросились выполнять приказ, и выполнили с похвальной поспешностью, но отменить команду, данную группе из шести самонаводящихся ракет в Карпогорах не мог теперь даже царь. Все сорок один влипший носом в каменную стену танк раскрылись как один, и танкисты посыпались из них горошинами из стручков. ОЧПОНовцы бежали прочь от каменной стены "за ближайшее укрытие", до которого - как прикинул Ивнинг - бежать им день или два. Ракеты же поразят самую середку каменных зарослей через считанные минуты. Ивнинг рухнул в танк, никаких приказов отдать не успев, потому что все возможное успели без него: люк задраен, курс изменен на сто восемьдесят градусов, скорость взята максимальная. Больше никто ничего и сделать не мог, а вот запах в кабине стоял неприятный. Ивнинг похвалил себя: он-то как-никак всего лишь обмочился.

За безопасное расстояние от этой проклятой стены Ивнинг считал бы сейчас не меньше, чем тысячу, а лучше две, верст, но убраться он - хотя не бежал ногами, а ехал гусеничным ходом - успел только на версту с небольшим. Дисплей передал со спутника картинку, которую затем изучали во всех секретных институтах Российской Империи, так и не придя, однако единому мнению. Над грядой скал вознеслась какая-то длинная хреновина, то ли шея динозавра, то ли туловище змеи, увенчанная колоссальных размеров лицом человеческим лицом, идеально красивым, каким-то даже "древнегреческим"; под подбородком меж тем извивалось что-то небольшое, отдельное, ни на что не похожее. Идеальное лицо раскрыло рот, словно хотело сказать "О-о!", рот растянулся, и именно в него, а не куда-нибудь еще, одна за другой влетели все шесть крылатых ракет. Лицо умильно улыбнулось, сомкнуло губы, улыбнулось умильной и отстраненной улыбкой - и погрузилось за скалы вместе с шеей.

Но все эти детали Ивнинг рассмотрел позже, а сейчас его интересовал визор прямого наблюдения, там видна была скальная стена с позорно взятыми за носы танками, а справа... Справа от сиротливых танковых слонят нагло и спокойно разворачивалась диафрагма той самой дыры, в которую ушел помилованный офеня, и в которую он, Ивнинг, слава Богу, не полез. Во внезапном озарении, ведать не ведая, что творит, управляющий делами личной канцелярии императора перекрестился правильным, двойным офенским крестом. Потом упал на подушки и замер, задев по дороге наушники.

"Систематическое сожжение списков "Слова" продолжилось и после войны двенадцатого года." - тут же включился Чихорич, -"Пятого июня - но новому стилю - тысяча девятьсот шестого года во время пожара, целиком уничтожившего Сызрань, в собрании местного собирателя старины Терентия Сударева погиб так называемый "сударевский" список; наконец, в начале тридцатых годов, в Москве, на Большой Садовой улице, в доме за номером триста..."

Ивнинг дотянулся и отключил лекцию. Сюда бы сейчас Чихорича лично. Какие бы он, интересно, порекомендовал противопожарные методы? И только обмочился бы, или еще что?

Оклемался Ивнинг только в Усть-Сысольске, куда въехал скромно, на реквизированном ЗИПе, оставив танк в подарок расквартированной поблизости части. Он наглотался транквилизаторов и сел изучать донесения из Карпогор, где половина персонала от ужаса пока что говорить не могла, а вторая половина дружно несла чушь совершенно несуразную, - мол, появился возле аэродрома престарелый, хромой и горбатый Змей-Горыныч, ростом с приличный кедр, на одном костыле и с одной головой; предъявлял всем и каждому две культи, оставшиеся от отрубленных неизвестным богатырем голов, а также почти целиком разорванное по сухожилию крыло, другим же крылом при этом опираясь на костыль, и слезно просил подать ему Христа ради, изъясняясь старинно и былинно, с зачинами и рокотаниями, как профессиональный сказитель. Не обретя среди слушателей ни ценителей, ни подаяния, Змей-Горыныч сменил репертуар и запел, как поездной слепец: "Когда-а я на по-очте служил я-амщико-ом..." Милостыни ему и теперь не подали, уже от оцепенения, и тогда отчаявшийся персонаж русского фольклора сунул уцелевшую левую крайнюю голову в клуб, прихватил зубами видеомагнитофон с монитором - и тем утешился. Переложив добычу под крыло, опиравшееся на костыль и, удовлетворенно пуская из ноздрей слабый дымок, Змей-Горыныч удалился якобы засим в направлении неизвестном. Все свидетели единодушно утверждали, что в магнитофоне находилась видеокассета с записью знаменитого кинофильма семьдесят третьего года "Большая нужда".

В другое время Ивнинг объявил бы свидетелей психами и отправил на экспертизу в институт имени Канатчикова, а тут всему поверил и приказал считать инцидент исчерпанным. Усть-Сысольское градоначальство почтительно вручило Ивнингу конверт, опечатанный личным перстнем императора: утром его доставил прямой курьер из Москвы. Ивнинг понимал, что сейчас будет ему на орехи.

И - ошибся. Высочайшим повелением за операцию, отлично проведенную в условиях, максимально приближенных к боевым, он, Анатолий Маркович Ивнинг, возводился в чин тайного советника, что соответствовало воинскому званию генерал-лейтенанта, военно-морскому званию вице-адмирала и придворному обер-шталмейстера, а если б он, Ивнинг, оказался казачьего роду-племени - то чину войскового атамана. Короче говоря, отныне Ивнинг был уравнен в правах и званиях, к примеру, со знаменитым академиком русской исторической словесности, Андреем Иродионовичем Чихоричем. Вторым указом государь приказывал немедленно забрать в каком-то небольшом городке Тверской губернии все жалобы и прошения, скопившиеся от жителей Киммерийской волости - с точным указанием, где, у кого и как следует таковые жалобы получить. Наконец, Ивнингу отдавалось приказание в скорейшем времени разработать проект торжественного въезда в столицу - его, государя, негласной невесты княгини Антонины вместе с будущим наследником престола Павлом: приезда княгини и наследника следовало ждать к следующей годовщине коронации, в ноябре будущего года. А последним приказом государь направлял Ивнинга из Усть-Сысольска на остров Валаам, где должна была состояться церковная и гражданская панихида по внезапно скончавшемуся в местной больнице всемирно известному мореплавателю Хуру Сигурдссону. О смерти последнего Ивнинг еще не знал, но в самое краткое время установил, что убила славного покорителя морей и древних цивилизаций мысль о том, что именно на Валааме находятся руины самой наидревнейшей из всех известных человечеству цивилизаций такой, древнее которой человечество никогда не создавало, да и не создаст.

Дождавшись удобного момента, уединившись в кабинете местного губернатора, Ивнинг подсчитал, с какой стороны от Усть-Сысольска находится Москва, и перекрестился на нее правильным двойным офенским крестом, перенятым от помилованного офени, затем отвесил низкий поясной поклон. И снова ошибся, как может ошибиться любой, оказавшись в незнакомом дотоле помещении. Сам того не ведая, крестился и кланялся Ивнинг никак не в сторону столицы, а прямо в сторону Киммерии.

30

Вот так же и мне следует ждать небесного знамения, хотя совершенно ясно, что высоким суждением великого божества я давно уже призван и предназначен к блаженному служению.

Апулей. Метаморфозы

Павлик проснулся очень рано. За окном была темень, но он слышал: дует не один, а сразу два ветра. И понял, что стал взрослым. Впрочем, по-киммерийски взрослым он был с того дня, как стукнула ему киммерийская декада лет: с этого возраста с разрешения главы гильдии могут даже принять в нее полноправным членом. Но пока что гильдии царевичей в Киммерионе не было.

Под подушкой лежала книга, из числа принесенных в замок последними гостями. Черногорский писатель Момчило Милорадович написал роман "Дочь каховского раввина" - который стал мировым бестселлером и в первый же год был переведен с черногорского на сто сорок языков. Роман повествовал о неведомой стране Киммерии и жителях ее, киммерийцах, не оставивших после себя на земле ничего, кроме имени. Кто-то из офеней прихватил эту книгу в Киммерион, видать, от изумления: он-то знал, что Киммерия не только была, но и есть, и ежели какое-то испытание "левиафантом да елефантом", согласно легенде, благополучно вытерпит, то будет стоять еще до остервенения. В Киммерионе книга никому не понадобилась, - Гаспар, должно быть, сидел в типографии за корректурами, - и попала в графский замок. Узнал Павлик из книги, что увидит Киммерию лишь тот, кто отведает хлеба, испеченного кентаврами. Словом, занятная была книга, но Киммерия в ней была не родная, а какая-то другая.