Стальная империя Круппов. История легендарной оружейной династии - Уильям Манчестер

Благодаря своему покровителю его превосходительство Крупп получил абсолютную монополию, о которой мечтал предшественник – Большой Крупп. Когда годовой доход Фрица подскочил с 7 миллионов до 21 миллиона марок, деловые отношения фирмы с Берлином выросли с 33 процентов до 67 процентов валового продукта. Поскольку налогооблагаемые богатства стали достоянием гласности, каждый мог прочитать все подробности в специальном ежегоднике, а тот факт, что пурпурное знамя императора часто поднималось над виллой «Хюгель», подтолкнул к новой жизни старые слухи, будто Вильгельм имеет свою долю от доходов. Архивы Круппа не содержат сведений хотя бы об одном пфенниге, перешедшем из рук в руки во время этих визитов, но некоторые советники Вильгельма полагали, что он набивал карманы. Хольштейн, циничный протеже Бисмарка, писал о подобных случаях новому канцлеру, добавляя, что, может быть, император «просто ведет себя неосмотрительно в этом деле, так же как и в других». Канцлер был прекрасно осведомлен о «неосмотрительных поступках». Знали и все в правительстве. Некоторые даже считали опрометчивые высказывания Вильгельма слишком невероятными, чтобы принимать их всерьез. Граф Ойленбург, главный маршал двора, писал: «Просто счастье, что в этом вертепе, если не сказать в сумасшедшем доме, есть что-то, над чем можно посмеяться». Иностранцы не находили тут ничего забавного, и холодом повеяло в Европе, когда кайзер, посылая германские войска в экспедицию международных сил, собранных для подавления Боксерского восстания в Китае, сказал им: «Как некогда гунны под водительством Аттилы стяжали себе незабываемую в истории репутацию, так же пусть и Китаю станет известна Германия».

Сам император соединил гуннов с немцами. Этот рефрен был пронесен через две величайших войны в истории и все еще звучит сегодня.

Близость между императором и его оружейником была тягой друг к другу двух противоположностей. Фриц никогда не признавал цветистых фраз и даже никогда не ругался в сердцах, хотя его директора выкрикивали проклятия и чертыхались в разгар «боксерского кризиса». Они были вне себя от ярости на кайзера – не на китайцев. Поход в Пекин спровоцировал серьезную размолвку между Круппом и императором. Она напоминала о холодном приеме, который встретил Альфред Крупп у первого кайзера двадцать восемь лет назад. Корень проблемы заключался все в той же продаже Эссеном оружия другим странам. Вильгельма особенно возбуждали вести из Пекина – он был страшно обозлен убийством там своего посла и вне себя от радости, когда немецкая канонерка одержала блестящую победу. Войска международного экспедиционного корпуса наступали, чтобы освободить окруженных в Пекине европейцев и американцев, но были прижаты огнем из фортов на левом берегу реки Хэй (Хэйлунцзян). Крошечная немецкая канонерка «Ильтис» под командой Ланса проплыла вверх по реке Хэй и в одиночку атаковала форты. Конечно, их пушки быстро превратили судно в пылающие обломки, и Ланс был серьезно ранен, но успел-таки высадить отряд морских пехотинцев на берег. Они атаковали артиллерию «боксеров-ихэтуаней» с фланга; выведя из строя орудия, моряки обратили внимание на металлические пластинки на казенной части пушек: «Фрид. Крупп из Эссена». Из штаб-квартиры в Берлине его величество в эйфории направил депешу, в которой сообщалось, что Лансу будет вручен орден «За заслуги» – высочайшая в Пруссии воинская награда. В ответ его величество получил послание от мужественного капитана: «Нас атаковали семнадцать раз, большинство снарядов разрывались на судне, и мои храбрецы получили ранения. Но каков парадокс! Все орудия и снаряды врага были из нашей собственной страны – это скорострельные пушки Круппа».

В бешенстве кайзер направил телеграмму Фрицу: «Когда я посылаю своих солдат в битву с желтыми бестиями, попытки извлечь золото из серьезности ситуации неприемлемы». Для Эссена ситуация была неблагоприятна; Ланс стал национальным героем. Фриц терпеливо объяснял, что если доблесть капитана бесспорна, то точность его информации вызывает серьезные сомнения. К сожалению, форты были действительно вооружены артиллерийскими орудиями Круппа, но это были не скорострельные пушки, а устаревшие модели. И что его отец продал их в начале века, когда Фриц был еще ребенком. Как кайзер может обвинять ребенка! И коли на то пошло, как может он обвинять отца мальчика? Когда совершалась та сделка, Ли был добрым другом Германии. И фактически им оставался. Он вовсе не нес ответственности за восстание в Пекине. Теперь ему уже семьдесят семь лет и, как губернатор, он сам подвергался большому риску, находясь в оппозиции к «желтым бестиям». Но императору уже было известно это, он знал Ли и был в числе суверенов, назначив его уполномоченным по восстановлению мира после подавления Боксерского восстания.

Берлин хранил гробовое молчание. Ведь нелегко признать, что офицер с высшим орденом мог заблуждаться, и еще труднее допустить, что сам кайзер попал впросак. Месяц молчал телеграф, связывавший Берлин с Эссеном. Затем Вильгельм, сменив гнев на милость, пригласил Круппа для беседы в Берлин. Они говорили о другом. Император делал вид, что ничего не произошло. Как бы то ни было, Фриц его простил. Он не умел таить обиду; когда импульсивного императора стал критиковать их общий друг барон Арманд фон Арденне, Крупп был смущен. Майор (позднее генерал Арденне) вспоминал слова Бисмарка о Вильгельме: он хотел бы, чтобы у него каждый день был день рождения. Арденне согласился с этим мнением, он считал монарха недалеким малым. Это не так, сказал Фриц. Недавно он обедал в главной штаб-квартире, и за бренди в мужской компании кайзер авторитетно говорил о рентгеновских лучах, консервативной партии, об Англии, Фридрихе Великом и о научных и технических проблемах. «Гениальность сквозила в речи императора, – сказал Крупп тепло. – Это величие духа». Арденне спросил: «А что говорили другие гости?» – «Но ведь никто не говорил, кроме его величества», – ответил Фриц. «Вот именно!» – воскликнул барон и, к замешательству Фрица, разразился смехом.

Бой «Ильтиса» становился национальной легендой, в которой не было места недоумению – как это неведомые «ихэтуани» умудрились нанести такой урон немецкому военному кораблю, и уже никто в Эссене и в Берлине не вспоминал об императорском гневе. Но и раскаяния не требовалось. В разъяснении Круппа был дан ответ на все вопросы, а все потому, что Вильгельм II, подобно Вильгельму I. привел слабый аргумент. Главной проблемой была международная индустрия вооружений, и каждое новое изобретение делало ее еще сложнее. Пять колоссов боролись за свою долю мирового богатства: Крупп, Шнайдер, Армстронг, Виккерс и Мицуи. Затем в этот круг вступил австриец по имени Эмиль фон Шкода, переоборудовавший свой уже сорокалетний машиностроительный завод в Пльзене в предприятие военной промышленности. В 1890-х годах король Альфонс XII, обеспокоенный действиями кубинских повстанцев, дал понять, что Мадрид интересуется рынком новой техники; Фриц тут же нацелил своего аса в торговых делах, Фридриха Вильгельма фон Бюлова, который фактически присвоил шедевры вооружений Турции, Португалии и Италии. К своему несчастью, Бюлов наткнулся на сэра Базиля Захарофф – бывшего балканского беженца, который провел детство на базарах Константинополя, встретил юношескую зрелость вором и на службе у Виккерса настолько отточил искусство подкупа военных министров, что его вторая родина с благодарностью удостоила Базиля титула Рыцаря Большого креста Бани и ученой степени доктора гражданского права (Оксфорд). Пять лет Бюлов и Захарофф вели между собой жестокую дуэль. В конце концов почти каждый испанский офицер в ранге выше майора становился служащим либо у Круппа, либо у Виккерса. Но никто не поступал так подло, как сэр Базиль, когда он по-настоящему брался за дело; он закупил оружие у Круппа и передал его повстанцам на Кубе, выдал повстанцев Испании по имевшемуся у него списку и пришел к Альфонсу со свидетельством против них. Это вывело ситуацию из тупика. Королевские песо стали конвертироваться не в марки, а в фунты. А так как Захарофф имел еще и акции Шнайдера, довольные французы позднее наградили его Большим крестом Почетного легиона. Бюлов вернулся домой обескураженным. Фриц ободрял его: графики финансового советника Хокса даже не покажут неудачу, а в следующий раз, говорил он, Бюлов сработает лучше. (Однако судьба распорядилась иначе. В 1914 году, как лондонский агент Круппа, он был обвинен в шпионаже и на четыре года брошен в тюрьму. Правда, после войны был принят в фирму в Берлине и стал эффективным звеном в секретном перевооружении, но беда все время шла по пятам: его сына, вместе с внуком Фрица, обвинили в организации одной из самых страшных империй рабского труда Третьего рейха. См. главы 19–22.)