Русский струльдбруг (сборник) - Геннадий Прашкевич

«С течением времени я привык бы относиться равнодушно к смерти друзей и не без удовольствия смотрел бы на их потомков».

«Так мы любуемся расцветающими в нашем саду гвоздиками и тюльпанами, нисколько не сокрушаясь о тех, которые увяли прошлой осенью».

– Я всю жизнь резал по камню.

Старик без всякого выражения смотрел на вырожденные иероглифы.

– Глиптика – увлекательное занятие, – пошевелил он пальцами, обтянутыми перчатками салатного цвета. – Я прожил большую жизнь.

«Большую жизнь». Я давным-давно проскочил далекий период его дурацкого возраста. Я был старше дряхлого вдовца на многие-многие десятки лет. А он, видите ли, прожил «большую жизнь»! И вовсе не глиптика была его главным занятием… Крэкер… Ну да, именно крэкер… Именно так… Когда-то он был сетевым крэкером… Наверное, его до сих пор боятся…

С неопрятных одежд я свободно считывал всю жизнь старика.

Виртуальные миры… Да, он был отличным крэкером… Он с первой попытки взламывал любой код, для него в Сети не было тайн… Похоже, со старухой Радловой он когда-то был близок в том самом смысле, как это допускает природа. Но главным для него всегда оставалась Сеть. Считается, что именно такие профессионалы создавали культуру дарения. Ну да, он и сейчас гордится тем, что дарил людям закрытую от всех информацию. Конечно, его не всегда понимали. Случалось, осуждали в открытом флейминге – заваливали тысячами презрительных электронных посланий. Бывало и худшее. Но он не отступал. Он стоял на своем. Он был убежден, что только Сеть может создать истинную культуру дарения.

– Я хотел провести старость на одном из южных морей, а сейчас у меня только домик в виртуальной общине.

– Вас не выпускают из Хатанги? – догадался я.

– Разве только меня? – пожевал он губами.

– А какие моря вас привлекали?

Я понимал, что старику хочется поговорить. Все равно о чем. Вечером он медлительно, смакуя каждое слово, перескажет наш разговор своей дряхлой спутнице. Обсуждая услышанное, они будут находить в моих ничем не примечательных словах все новые и новые глубинные смыслы.

– Не знаю…

Он опустил глаза.

– Теплые… Да, теплые…

Какие-то видения заставили его обо всем забыть.

Тоска по пространству. Ах, эта неизбывная великая тоска по пространству!

– Моя жена русская… У нас не было детей… А теперь и жена умерла… Я хочу жить среди русских…

– Наберитесь терпения.

– Думаете, что-то изменится?

– Все в мире рано или поздно меняется.

– Но мне уже за шестьдесят…

Dirty old man. Противный старик. «Мне уже за шестьдесят». Ничего умнее, конечно, не мог придумать. «Думаете, что-то изменится?» Эволюция оперирует бесконечными поколениями, она не помнит о жалких ничтожных стариках. Жалеть надо только бессмертных, подумал я. Это у них нет будущего. Это только бессмертным нет смысла ждать русских или китайцев, мечтать о далеких теплых морях. Все пройдет. Все моря во всех временах – чужие.

– Посмотри мне в глаза…

Опустив веки, я прижался лбом к щеке Фэй.

Мы были на маяке Омо. Слышали ветер за стальной стеной.

– Разве можно видеть с закрытыми глазами?..

Потом я не видел Фэй несколько месяцев.

Зато время от времени встречал ее помощницу.

Она сильно сдала. Губы обнесло сыпью, руки необыкновенно истончились.

«Если это результат болезни, – заученно улыбалась она, перехватывая мой взгляд, – не хотелось бы схватить ее еще раз». У огромного зеркала (любимое ее место) она разыгрывала целые спектакли. «Сжальтесь, господин палач», – умоляла она. Прекрасно знала, что жалости от природы ждать не стоит, но что-то заставляло ее произносить все эти слова, часто почти бессмысленные. «Я никогда не чувствовала себя лучше», – легкий поворот головы. Темные волосы взвивались жертвенно и печально. «Принесите жертвы богу выздоровления…» И улыбка, которую лучше не видеть.

Осенью 2192 года в ресторане «Ду» на подлокотнике кресла за бамбуковым занавесом кабинета старухи Радловой я увидел знакомые салатного цвета перчатка. Мне не надо было их касаться. Меня затопило волной неясных запахов. Некоторые исчезали сразу, другие я сразу идентифицировал. Например, запах Ли – помощницы Фэй. «Оставьте меня, я умру и без ваших снадобий». Нелегко отделять информационные следы одного человека от следов другого, но я видел и то, что старуха Радлова и сотрудник службы Биобезопасности Ли Хунчжи часто встречались.

Батальон Поиска?

Преследователи струльдбругов?

Человек, умеющий извлекать корни из любых чисел и моментально перемножать их в уме, не прибегая ни к каким инструментам, обычно не способен объяснить, как это у него получается. Дар психометриста, присущий мне, – дар необъяснимый. Мне показалось, а может, и не показалось, что перчатки оставлены на подлокотнике умышленно. Ну, скажем, для того, чтобы каким-то специальным образом упорядочить течение моих мыслей. Фэй, Ли Хунчжи, старуха Радлова, даже Сатин – все они, несомненно, составляли какую-то все еще непонятную мне группу. Они не афишировали своего единства, но это единство угадывалось. С этой точки зрения появление Фэй в космическом челноке несколько лет назад уже не выглядело случайным. Как обычная женщина, она, конечно, мечтала о мужчине, способном сделать ее матерью, но…

Вряд ли они искала именно меня.

Меня даже Гриф не сумел отыскать, а он ведь хотел этого.

Но я чувствовал, чувствовал, что нахожусь под наблюдением.

С потасканных перчаток вдовца я считал много действительно странного.

Например, по тайным запахам, никем, кроме меня, не улавливаемых, я узнал, что сотрудник службы Биобезопасности Ли Хунчжи (как и Фэй) не ограничивал себя только беседами только с теми, кто мог (хотя бы теоретически) навести его на след струльдбругов. У Ли Хунчжи был широкий круг осведомителей. Видимо, даже я (не отдавая в том отчета) поставлял ему нужную информацию. Да иначе и быть не могло. Эти погребальные деньги… И соломенная собачка… И прогулка на кладбище… И все эти откровенные разговоры в ресторане «Ду»… Ячейки сети, заброшенной Ли Хунчжи и Фэй (если я в этом не ошибался), были частыми. Я с тревогой чувствовал, что в таких частых ячеях можно запутаться.

Однажды такое уже случилось.

Лет семьдесят назад женщина, в доме которой я укрывался, заподозрила меня в преступном бессмертии. Долгие размышления и тщательная тайная слежка утвердили эту женщину в мысли, что я один из тех самых струльдбругов, что скрываются от справедливого возмездия. Не знаю, что вывело ее на такую страшную догадку, но проверила она ее очень простым способом: подсыпала мне в вино какой-то отравы. Она обнимала мне ноги и спрашивала: «Любишь?», и в желтых яростных ее глазах плавало счастье спасти мир. С восторгом и ужасом она следила за тем, как я тяну ее убивающий напиток.