Летопись моей музыкальной жизни - Николай Римский-Корсаков

На учреждении Русских симфонических концертов лежала нравственная обязанность дать первый концерт в память Чайковского. Полагаю, что в значительной степени это и склонило меня взяться снова за концерты. Концерт из сочинений Чайковского состоялся 30 ноября под моим управлением с участием Ф.М.Блуменфельда (4-я симфония, «Франческа», Славянский марш[417], фортепианные пьесы и проч.).

Дирижирование Русскими симфоническими концертами (в этом сезоне их было три[418]; в последнем исполнялся в 1-й раз мой «Стих об Алексее божием человеке») и приглашение приехать в Одессу для управ ления двумя концертами, сделанное мне Д.Д.Климовым, отвлекли меня мало-помалу от бесплодных занятий учебником и эстетикой. С другой стороны, я окончательно решил подать в отставку из капеллы, так как причитающаяся мне пенсия казалась достаточной, а служба в капелле опостылела окончательно, и отношения с Балакиревым испортились, очевидно, навсегда.

???[419]

В январе 1904 года я подал в отставку и поехал в Одессу. Меня пригласили продирижировать одним концертом в память Чайковского, а другим из своих сочинений, в помещении городского театра[420]. В Одессе за мной ухаживали, дали мне много репетиций. Я проходил программу с одними струнными и с одними духовыми, разучивая пьесы с провинциальным, хотя и сносным оркестром; как с учениками, и добился отличного исполнения. В концерте участвовали певица А. Г.Жеребцова и пианистка Дронсейко (ученица Климова). Программа концерта в память Чайковского (5 февраля) была следующая: 3-я симфония D-dur, ария из «Орлеанской девы», 1-ый концерт для фортепиано, романсы и увертюра «Ромео и Джульетта». Попортила концерт только Дронсейко, игравшая во второй части неритмично и тем путавшая и меня, и оркестр. Программа второго концерта (12 февраля) состояла из 1-й симфонии e-moll, песни Леля, «Садко», романсов и «Испанского каприччио». Успех обоих концертов был достаточно значительный. Меня упросили продирижировать еще третьим концертом (в пользу оркестра)[421]; было повторено «Каприччио», а также сыграна сюита из балета «Щелкунчик». К концертам приехала и жена. Нам пришлось проводить время в гостях и на музыкальных вечерах одесского Музыкального училища[422]. В это время в Одессе градоначальником был П.А.Зеленый, бывший мой начальник, командир клипера «Алмаз». Встреча с ним не доставила бы мне удовольствия, но, к счастию, он был на этот раз в отъезде. С женой его (бывшей Волжинской) пришлось, однако, много раз видеться; однажды мы даже были званы к ней на обед, но уклонились от этого. В Одессе мы познакомились с художником Н.Д.Кузнецовым обедали у него и ели какие-то необычайные вареники (жена его настоящая хохлушка).

Прогулки на морской берег зародили во мне впервые мысль взяться когда-нибудь за сюжет из Гомера, например за эпизод с Навзикаей; впрочем, намеренье это осталось пока мимолетным.

Возвратясь в Петербург, я чувствовал себя освеженным поездкой. Отставка моя, к радости нашей, состоялась. Мне дали достаточную пенсию.

К этому времени относится печатанье новой партитуры «Псковитянки», предпринятое Бесселем. Я был завален корректурами. Концерты, поездка в Одессу, выход из капеллы, занятия «Псковитянкой» —все это вместе отвлекло мое внимание от бесплодных, сухих и расстраивающих занятий и блужданий мысли в философских и эстетических дебрях. Мне захотелось писать оперу. За смертью Чайковского как бы освобождался сюжет «Ночи перед Рождеством», всегда меня привлекавший.

Оперу Чайковского, несмотря на многие музыкальные страницы, я всегда считал слабой, а либретто Полонского —никуда не годным[423]. При жизни Чайковского я не мог бы взяться за этот сюжет, не причиняя ему огорчения. Теперь я был свободен в этом отношении, а нравственное право работать на эту тему я имел всегда[424].

К весне 1894 года я окончательно решил писать «Ночь перед Рождеством» и сам принялся за либретто, в точности придерживаясь Гоголя. Но склонность моя к славянской боговщине и чертовщине и солнечным мифам не оставляла меня со времен «Майской ночи» и, в особенности, «Снегурочки»;

она не иссякла во мне и с сочинением «Млады». Уцепясь за отрывочные мотивы, имеющиеся у Гоголя, как колядованье, игра звезд в жмурки, полет ухватов и помела, встреча с ведьмою и т. п., начитавшись у Афанасьева («Поэтические воззрения славян») о связи христианского празднования Рождества с нарождением солнца после зимнего солнцестояния, с неясными мифами об Овсене и Коляде и проч., я задумал ввести эти вымершие поверья в малорусский быт, описанный Гоголем в его повести. Таким образом, либретто мое, с одной стороны, точно придерживавшееся Гоголя, не исключая даже его языка и выражений, с другой стороны, заключало в своей фантастической части много постороннего, навязанного мною. Для меня и для желающих вникнуть и понять меня эта связь была ясна; для публики впоследствии она оказалась совершенно непонятной, ненужной и даже весьма мешающей. Мое увлечение мифами и соединение их с рассказом Гоголя —конечно, моя ошибка, но эта ошибка давала возможность написать много интересной музыки.

Вскоре у меня накопилось уже много музыкального материала, и первая картина была написана в черновом наброске. Помнится, не очень задолго перед отъездом на дачу у нас собрались Штруп, Трифонов, Ястребцев и еще кто-то; не рассказав им, что именно я сочиняю, я сыграл вступление к опере и попросил угадать, что это такое. Догадаться, разумеется, было трудно, но догадки вертелись приблизительно около верного, и я сообщил им о своей работе и изложил план оперы[425].

«Ночь перед Рождеством» положила начало последующей непрерывной моей оперной деятельности.

В мае мы переехали на ле-то в имение Вечашу в Лужском уезде близ ст. Плюсса[426]. Вечаша прелестное место: чудесное большое озеро Песно и огромный старинный сад с вековыми липами, вязами и т. д. Дом тяжелой и неуклюжей постройки, но вместительный и удобный. Хозяйка —старая старуха г-жа Огарева с дочерью, перезрелой девицей, живут рядом в маленьком доме и не мешают. Купанье прекрасное. Ночью луна и звезды чудно отражаются в озере. Птиц множество. Имение это было отыскано мною и сразу мне приглянулось. Вблизи —деревни Запесение и Полосы, неподалеку также —усадьба Любенск, принадлежащая г-же Бухаровой. Лес поодаль, но прекрасный. Вечаша всем нам очень нравилась[427].

Еще в Петербурге у меня была уже начата 2-я картина оперы, а здесь сочинение пошло быстро. Я почти не отрывался от сочинения, уделяя только немного времени купанью и прогулкам, и к концу лета вся опера, кроме последней картины, была написана вчерне[428], а действие в значительной доле инструментовано. Мысль ввести в оперу 8-ю картину (предпоследнюю) с обратным полетом Вакулы и с шествием Овсеня и Коляды пришла мне в течение лета и тут же была осуществлена.