Киммерийская крепость - Вадим Давыдов

— А он кто?

Гурьев вскинул голову, посмотрел на Ирину:

— Зайчишка, да что с тобой сегодня? Ты просто сама не своя. В чём дело?

— А ты не понимаешь?

— Абсолютно.

— Гур, это же револьвер. Если кто-то узнает, тебя… Тебя же посадят в тюрьму!

— Ну да?!

— Что ты собираешься с ним делать? — Ирине было не до шуток.

— Хранить. Как реликвию. Ты же не из этих, ты должна иметь представление о том, что такое семейная реликвия, не так ли?

— Гур, Гур, прошу тебя! Оставь, пожалуйста, этот тон, мне очень больно, что ты не понимаешь… Ты ведешь себя, как мальчик!

— Возможно. Но надеюсь, что никогда не буду вести себя, как обделавшееся со страху быдло, — Гурьев кинул патроны в раскрытый чемодан.

Кровь бросилась Ирине в лицо. Она прижала ладони к щекам:

— Боже, что ты говоришь…

Но Гурьева уже невозможно было остановить – он даже не говорил, а тихо рычал:

— Право владеть оружием – такое же неотъемлемое право свободного человека, как есть, пить и дышать. Если власть запрещает гражданам иметь оружие – значит, она, власть, злоумышляет против граждан, которым призвана служить. Кому в рабоче-крестьянском государстве дарована привилегия владеть оружием? Крестьянам? Черта с два крестьянам. Рабочим, может быть? Ишь, чего захотели, ихое дело – стоять к топке поближе, загребать побольше, кидать поглубже и отдыхать, пока летит. Только «слуги народа» ходят с браунингами в карманах, только охрана их с наганами и винтовками, пушками и пулеметами, танками да самолетами, — цыть, пся крев, черная кость! Мы наш, мы новый, — Он перевел дух. — Я сам себе оружие, мне не нужны огнестрельные протезы, чтобы защитить себя и тех, кто мне дорог, — и тебя в том числе. Меня не зажмешь так легко, как работягу на фабрике или крестьянина на земле, я такой могу вставить фитиль с дымом и копотью, что никому не покажется мало, — он вдруг прокрутил револьвер за скобу спускового крючка с такой скоростью, что тот превратился в сверкающий диск; и, остановив это жуткое вращение, невероятным, словно за миллион раз отработанным до полного автоматизма, движением асунул оружие сзади под пиджак, за брючный ремень. — Чёрт, девочка моя, прости, я же сказал – я не в форме и не в настроении. Но всё равно – каким же мусором у тебя набита голова, просто с ума сойти.

— Я боюсь тебя. Такого – ужасно боюсь. Ты чудовищные вещи говоришь… Я не знаю, как это назвать!

— Никак не называй. Нашли мы с тобой тему для бесед, тоже мне. Пойдем лучше, перекусим.

— Гур!

— Я уже скоро восемнадцать лет Гур. И я больше не хочу пережевывать политическую жвачку. Потому что я… Чёрт, зайчишка, действительно довольно. Давай не будем ссориться. Я просто обещаю тебе, что когда-нибудь мы обязательно всё обсудим.

— Всё?

— Всё.

— Слово?

— Да.

— Хорошо. Тогда идем ужинать.

Вернувшись в Москву, Гурьев, проводил Ирину и целый день бродил один по городу. И вернулся домой лишь под вечер. Когда он вошел в комнату, мама сидела за швейной машинкой в круге света, отбрасываемого настольной лампой. Повернувшись на звук его шагов, она облегченно улыбнулась и, убрав со лба волосы, отложила шитьё:

— Гур, это ты, слава Богу! Я уже начала волноваться.

— Я в порядке, мамулечка.

Она внимательно всмотрелась в его лицо, и вновь в глазах её плеснулось беспокойство:

— Нет. Что с тобой?

— Ты только не волнуйся. Это имя – Полозов Константин Иванович…

Мама поднялась стремительно, не дав Гурьеву закончить фразу и оттолкнув столик со швейной машинкой так, что тот ударился о стену:

— Ты… Боже, он что – жив?!? Ты… ты видел его?!?

— Да. Он остался в живых вместе с еще пятью матросами, был в плену. Он узнал меня, когда я в книжках копался, на набережной, помнишь, — это у канала Грибоедова.

— Как раньше.

— Да. Совершенно как раньше. Он… Сказал, что я очень похож на отца.

— Это правда, — мама снова опустилась на стул, закрыла глаза ладонью. — Он… Он что-нибудь…

— Он передал браслет. И «наган».

— Браслет? Ах, этот… Погибаю, но не сдаюсь, — мама попыталась улыбнуться дрожащими губами. — Погибаю, но не сдаюсь, да, они были такими – и Кир, и Котя, и Воленька Коломенцев. Неужели он жив? Неужели?

— Коломенцев? Это второй папин друг?

— Они даже за мной ухаживали втроём. Ну, в шутку, они же всё понимали. Гур, подожди, — мама подняла голову, — ты сказал – «наган»?

— Да. За тренировочный поход. Наградной, я его прекрасно помню, и ты сама мне рассказывала.

— Да, да, я помню, помню тоже. Где… они?

Он выложил ей на колени браслет из кармана и вытянул из-за спины револьвер. Мама покачала головой:

— Вот уж не думала, что ты такой дурачок еще у меня. Разве можно ходить по городу с пистолетом?

— Это не пистолет. Это револьвер. Он даже не заряжен. И это говоришь ты, жена русского морского офицера?!

— Я думала, Нисиро окончательно выколотил из твоей головы романтические бредни. Оказывается, даже ему, с его чудовищным терпением, это не под силу. Что уж тогда говорить обо мне, — Она вздохнула и осторожно взяла в руки «наган». — Я скажу тебе, Гур. Возможно, тебе это не понравится, но я скажу. Ты такой же, как твой отец. Но Кир, когда мы встретились, был уже по-настоящему взрослым. И ему это не понравилось бы. А дедушка назвал бы это просто – «фигли-мигли». У нас в семье никогда не жаловали дешёвку.

— Ты не понимаешь. Это – Оружие Отца. Слышишь, мама?!

— Пожалуйста. Но не нужно нарываться на неприятности. Ничего не говори сейчас, но сделай выводы. Я не так уж часто прошу тебя о чём-то.

Гурьев вдруг улыбнулся, шагнул к маме и, наклонившись, поцеловал ее в лоб:

— Хорошо, мама Ока, я буду снова правильный. Очень скоро.

— Он рассказывал еще что-нибудь?

— Нет. Почти ничего. Важного, я имею ввиду. Сказал только, что у него процесс в легких.

— О, Господи!

— Я сказал, чтобы он написал тебе.

— Мы должны пригласить его.

— Я уже сделал это, не беспокойся.

— Он такой был трогательный, со своей бородой, которая едва росла. Я дразнила его ешиботником, он страшно обижался. Господи, Гур, неужели это все было когда-то?! А как ему удалось сохранить… что от Кира… Ты не спросил?

— Мне кажется, что я не имею на это права. Если ты захочешь, спросишь его сама. Мама Ока, с тобой все хорошо?

— Да, да… Просто… Ты уходишь?

— Нет. Сейчас мне нужно побыть с Нисиро-о-сэнсэем, ладно? И я возьму оружие с собой.

— Ладно, ладно. Только будь осторожен. Пожалуйста.

Мама Ока – так он называл её, когда был совсем маленьким.

Когда Кир был жив.

Гурьев пробыл в комнате учителя едва не до полуночи. Мишима молча выслушал его рассказ, катая в кулаке два тяжёлых бронзовых шара размером чуть поменьше, чем шары для малого бильярда. Потом попросил:

— Ты принес его сюда? Дай мне посмотреть на него.

Гурьев протянул ему «наган»:

— Почему ты никогда не учил меня стрелять?

— Стрелять из лука гораздо сложнее. Совместить это и это, — Мишима дотронулся до целика и мушки, — и выбрать то, во что ты хочешь попасть. Это не искусство. Искусство – попасть стрелой. Пуля не боится дождя и ветра, и всё делает сама. Другое дело – стрела. Лук – искусство. А это? Нет, это не оружие. Этим можно научить управлять даже обезьяну. Это просто такая штука, чтобы убивать. Оружие не должно быть таким. Ты не согласен?

— Возможно, ты прав, сэнсэй. Но – как, по-твоему, выглядит сегодня воин с луком и дайшо[103] среди такси и трамваев?

— Ты знаешь – я не люблю города. Особенно этот. Здесь очень трудно воспитать настоящего воина.

— Не ты ли учил меня, что воин должен быть воином в любом месте? Абсолютно в любом?

— Я не сказал – нельзя. Я сказал «не люблю» и «трудно».

— Да, — Гурьев снова взял в руки «наган». — Лук – это, безусловно, неуместная в современных условиях вещь. Как реальное, носимое постоянно боевое оружие, я имею ввиду. Слишком громоздко. Меч – да, тут возражений нет. Нужно только хорошенько продумать форму – и клинка, и ножен. Как трость? Ширасайя? А вместо лука – ствол. Вполне подойдёт.

— Вот почему мне так нравится с тобой возиться, — Мишима потрепал его по щеке, и Гурьев немного даже покраснел от похвалы. — Ты думаешь по-европейски – и при этом, как настоящий самурай.

— Ты не ответил на мой вопрос, Нисиро-о-сэнсэй. Позволено ли будет мне повторить его?

— Какой вопрос? — прикинулся наивным Мишима.

— Почему ты никогда не учил меня стрелять?

— Я уже ответил. Или тебе этого мало?

— Мало, сэнсэй.

— Ну, хорошо. Может быть, я просто стал старый и мне стыдно признаться тебе, моему ученику, что я не умею обращаться с этой железной убивалкой? — Мишима прищурился и стал похож на Братца Лиса. — Если хочешь, можем поучиться вместе.