Билет на ладью Харона - Василий Звягинцев

— А как — может? — вкрадчиво спросил Розенцвейг, показывая Ляхову, чтобы не мешал.

— Элементарно. Году в семнадцатом французы, не немцы, должны были капитулировать, мы — заключить с немцами сепаратный мир. И ни у кого никакой революции. А уж потом…

— Что — потом?

— Не знаю… — Тарханов будто проснулся. Повел по сторонам глазами. — О, Вадик, и ты здесь? Нет, пить — хватит. Мерещится черт знает что. Я пойду, ребята.

И действительно, пошел довольно уверенным шагом в соседнюю маленькую спаленку, расшнуровал ботинки, упал на койку и мгновенно захрапел.

— Что скажете, Вадим Петрович? — совершенно трезвым голосом спросил Розенцвейг.

— О чем? Что немцы войну должны были выиграть? Должны. Хуже того. Они и Вторую мировую тоже должны были выиграть. Вы, Львович, даже представить себе не можете, какая это была бы война. Грубо сказать — жуть. Особенно — для вас.

Вадим говорил с таким спокойным убеждением, что Розенцвейг почти испугался.

— Подождите, подождите, вы знаете, о чем речь?

— В том вся и беда, Григорий Львович, не знаю, что у нас будет завтра, а то, что могло случиться, да не случилось, представляю великолепно…

Розенцвейг поднялся и в сильном волнении подошел к раскрытой двери.

— Подождите, Вадим. Вы совершенно уверены в том, что говорите?

Ляхов с удивлением ответил, что да.

Ужасно смешно, но — да.

— Львович, мы живем совсем не там. По крайней мере, мы с Тархановым. Вскоре после «инцидента» я стал замечать внезапное обострение интуиции, нечто вроде ясновидения моментами.

После недолгих размышлений догадался, что это наверняка связано с последствиями «контузии». Не слишком редкий случай, кстати. Наука знает массу примеров обострения сверхчувственных способностей после ранений, травм головы и тому подобного.

Сергей тоже сообщил мне о чем-то подобном. Я его даже обследовал, изучил биопотенциалы мозга и убедился, что источник его предчувствий и догадок кроется не в подсознании, то есть это не непроизвольные силлогизмы на базе имеющейся, но неотрефлексированной информации, а вот именно экстрасенсорика, сверхчувственное восприятие. Поскольку сигналы зарождались в ретикулярной формации и еще более глубинных структурах. Проще говоря, мозг Тарханова приобрел некие, ранее ему не свойственные возможности. Склонен предполагать, что это — последствия контакта с генератором Маштакова.

— Но теперь еще и я, и девушки тоже вступили с ним в контакт. Что из этого следует?

— Не знаю, — честно ответил Ляхов. — Возможно, и вы нечто интересное приобретете, а возможно, и нет, поскольку этот аппарат отличается от того, первоначального. Там все же был взрывной эффект, а переноса во времени и пространстве отнюдь не наблюдалось…

На этих словах Вадим на мгновение запнулся, поскольку отнюдь не был уверен, что дела обстоят именно так.

Но продолжил как ни в чем не бывало:

— Зато налицо другой феномен: мы с Сергеем подверглись эффекту «М» (по имени Маштакова, естественно) дважды, причем в разных вариантах. С чем я и связываю вот это проявление «дополнительной», или, если угодно, ложной, памяти. Появление воспоминаний о событиях, которые в реальности не произошли. То есть, опять-таки, это может быть просто обострение прогностических способностей на базе глубокого изучения истории в Академии. И почти с той же долей вероятности я могу вообразить, что это информация из некоего параллельного мира. Да что значит — некоего?! Мы же в нем еще полдня находились!

— Сложно, Вадим Петрович. Возможно, потому, что примешивается действие еще одного, вполне материального фактора.

— ?

Розенцвейг щелкнул пальцем по почти пустой бутылке.

— А-а… Тут спора нет. И правильнее всего и нам тоже ложиться спать, в надежде на правоту известной русской поговорки. Я сейчас пойду. Только не пытайтесь меня убедить, что вы такой наивный и неподготовленный. Ни за что не поверю, что специалист вашего уровня за тот срок, что прошел после изъятия Маштакова, не изучил все факты, теории и гипотезы, научные и псевдонаучные.

Так что не сочтите за обиду… В лучшем случае в вас говорит известная привычка: умеешь считать до десяти — остановись на семи. В худшем…

— Что же в худшем? Интересно бы услышать, что вы сейчас считаете худшим?

«Ну, сказать ему или не стоит? Что докажешь? Что сам даже и на десяти останавливаться не умеешь? А с другой стороны… Он вряд ли поверит, что, зная названный принцип, я тут же его нарушу, не будучи при этом в стельку пьяным. Так что же сказать, раз уж заболтался, одновременно правдоподобное и настолько глупое, чтобы снять вдруг возникшую у него тревогу? Значит, он боится, что я могу узнать правду? А какую?»

— Что вы знаете, как нам вернуться домой прямо сейчас, но почему-то это скрываете…

Розенцвейг рассмеялся самым искренним образом.

— Интересно, зачем бы мне это? Знаете, Вадим, вы еще над этой темой подумайте, а завтра мне выдадите очередной веер гипотез. У нас впереди, к сожалению, довольно много пустого времени. Надо же его чем-нибудь занимать…

Свет в окне их квартиры был уже погашен. Ляхов опять удивился, как быстро бежит время. На часы он не смотрел, но по положению луны догадался, что, пока он сидел с Тархановым и Розенцвейгом, прошло еще не меньше двух часов.

Ну и ну! Опять, наверное, флуктуации.

Он словно и забыл, что ровно так же бывало и в юности, когда только сядешь с друзьями за преферанс или начнешь обниматься с девушкой — и почти тут же за окнами светает…

Вадим вошел, начал раздеваться в прихожей. Услышал шлепки босых ног по деревянному полу.

Несмотря на почти полную темноту, совсем чуть-чуть рассеиваемую лунным светом из окна, фигура Майи на пороге комнаты обозначилась вполне отчетливо.

— Здорово напился? — без всяких эмоций, словно осведомляясь о погоде на улице, спросила она.

— Совсем нет. Без меня успели. А в одиночку я догонять не люблю…

— Тогда пойдем.

И тут же потащила Ляхова за руку в глубину квартиры, где ею уже была застелена свежим бельем широкая хозяйская постель.

Он давно уже знал, что для его подруги это дело было универсальным средством снятия стрессов и перевода в латентное состояние надоедливых проблем обыденной жизни.

На этот раз для восстановления душевного равновесия Майе потребовалось совсем немного времени, причем без всяких фантазий и изысков.

Скользнув под одеяло, она сильной рукой заставила его лечь рядом. Коснулась губами его щеки и уха.

— Я — никакая. Делай что хочешь…

И откинулась на спину, будто действительно совершенно обессилев. Странным образом это раззадорило Ляхова сильнее, чем эпизоды в прошлом, когда Майя, что называется, лезла на стенку от страсти.