Собрание сочинений. Том 3. Сентиментальные повести - Михаил Михайлович Зощенко

Ну, тов. Зощенко, пока всего хорошего, желаю Вам в таком же духе писать свои рассказы, и я думаю, что такое пожелание не я один бы пожелал.

С большим бы удовольствием еще бы с Вами поговорил на бумаге, да поезд через 5 минут отходит.

Всего хорошего. Жду новых рассказов.

Пишу Вам из гор. Полторацка, Средняя Азия.

Всегда читатель Ваших произведений...

«Никак, батюшка, стаканчик тюкнули?» («Стакан»)

Письмо из провинции

Дорогой Михаил Михайлович!

Я, от лица группы Ваших страстных поклонников, приношу Вам нашу сердечную благодарность за тот хороший, бодрый смех, который Вы даете нам своими рассказами.

В минуты досуга, в минуты отдыха мы собираемся нашей тесной компанией и читаем, перечитываем и снова читаем Ваши образные коротенькие жизненные картинки.

Нет повести, нет рассказа, которого бы мы не знали. Каждое новое Ваше произведение читается запоем, учится наизусть.

Как только кто-нибудь откуда-нибудь достает «новую Зощенку», все кидаются к этому счастливцу и не успокоятся до тех пор, пока не будет несколько раз все прочитано, пока вдоволь не отведут душу здоровым, веселым смехом.

На днях у нас должно будет состояться чтение новейших из Ваших рассказов. Но нам в провинции трудно добывать Ваши книги, да и денег у нас мало.

Мы хотели Вас просить скрасить нам вечер и написать нам на память какой-нибудь рассказ с парой слов, Ваших слов, любимых «зощенковских», тех слов, которыми теперь все мы только и говорим, которых ищем со всем юношеским азартом во всех журналах и газетах.

Ваш автограф даст нам неисчерпаемую радость. Ведь рассказ этот будет написан Вами для нас. Он создаст, оживит Вас в нашем воображении, Вас — творца смешных и хороших героев.

Простите, если мое обращение и просьба покажутся Вам дерзкими, но они так искренни, и, я думаю, Вы это почувствуете.

Заранее благодарный, один из Ваших многочисленных поклонников...

Ответ (если Вы захотите дать мне эту радость и ответить) попрошу Вас адресовать: Ленинград... Оттуда мне его скоро доставят в наше захолустье.

Студентка

2 октября 1926

Милый Михаил Михайлович!

Не пожалейте потратить время на чтение этих строк, — ведь в них мне так хочется сказать Вам и не только от себя, но и от имени целой группы моих товарищей, — какая великая, искренняя благодарность к Вам живет в нас, далеких провинциалах, так скудно и бедно награжденных «культурой», искусством и т. п.

В долгие вечера, когда кроме книг и взаимного «словоблудия» — не было ничего, когда тоска цепко забирала нас в свои руки — мы открывали тоненькие, белые и синенькие книжечки...

Как рассказать Вам все то великое дело, которое совершили они в нашем настроении.

Едва ли кто был в лаборатории человеческих душ, но если бы слабые, маленькие люди добрались туда, они, мне кажется, поразились бы, увидев, как сложно и тонко устроена машина смены настроений.

А Вы эту тонкость и сложность сумели познать. Просто, бесхитростно рассказывая о чем-нибудь — как Вы могли наполнить души таким светом, создавать такой смех и радость — цену которым не определишь...

Особенно в нас, одиноких людях...

Днем на службе, на работе... по кусочкам убиваешь здоровье, нервы, силы, жизнерадостность — в борьбе за хлеб...

До вечера — уборка, стирка, мелкие заботы, маленькая, но хлопотливая деятельность...

И всегда, во всем мы одиноки...

Нужно самому быть одиноким, чтобы понять, какой ужас, какая трагедия подчас заключается в одиночестве!

Это пустыня, но пустыня, лишенная солнца...

И если бы Вы знали, каким беззаботным смехом, какой безудержной радостью заливалась комнатка, когда в ней раздавались написанные Вами рассказы.

Уходили заботы, уходили будничные мелочи, уходили усталь и мрак.

И это странно, потому что Вы писали-то о тех же буднях, мелочах и усталостях...

Чем, чем Вы могли делать нас молодыми, беззаботными, не чувствующими своей заброшенности и одиночества в глуши?

Хоть на час, на два, но мы сияли смехом, мы забывали все.

И вот теперь, когда я, наконец, вырвалась учиться в центр и ехала сюда, мои товарищи, оставшиеся там, в далекой провинции, собрались провожать меня...

Тушили зависть в глазах... Молчали... Переминались... как всегда на проводах.

Но вот кто-то сказал безнадежно-горестным тоном:

— Увидите Зощенко, небось...

И вот, если бы Вы видели, милый Михаил Михайлович, как просияли лица у них, как засмеялись вначале глаза, потом губы, потом все лицо... как вырвался звонкий смех у них у всех...

И наперебой, все-таки не умея сдержать зависть в молодых, срывающихся голосах, искренно и горячо просили прислать все новинки Ваши, просили увидеть Вас, крепко пожать Вашу руку и сказать Вам от них большущее, хорошее спасибо.

Приехала я. Видеть Вас едва ли удастся. Да если и увижу, едва ли рискну подойти, сказать что-нибудь. Подумаете: «психопатка», «сумасшедшая»... а в лучшем случае: «скучающая, желающая соригинальничать барышня». Решила написать.

Примите же нашу благодарность. Все, что есть в нас молодого, искреннего и хорошего, — шлет Вам ее. Большое спасибо.

А я рискую, от имени всех, попросить у Вас разрешения — и по-бабьи, звонко и крепко расцеловать Вас.

Примите уж и просьбу мою: черкните своей рукой на своих книжоночках и пошлите их мне — не решаюсь затруднять Вас посылкой всем нашим ребятам, — а уж я перешлю их в далекий Туркестан.

Вам это не составит большого труда, а если бы Вы знали, как они будут рады.

Нужно самому пожить в глуши, чтобы понять, как мучительно однообразна там жизнь и как много света вносит получение чего-нибудь любимого... А ведь Вы — любимец, да еще какой!

Не откажите же!

И если посылка ко мне обременительна, позвоните мне, я пойду возьму их сама.

Так хочется обрадовать своих ребят.

Телефон мой... Звоните...

Еще раз большое спасибо.

Я уже не помню, как в точности случилось, но восторженная студентка зашла ко мне на квартиру за книжкой.

Я жил тогда в угрюмой комнате в б. Доме Искусств, на Мойке[127].

И надо сказать, в тот год я был особенно болен — неврастения и хандра замучили меня вконец. Я был злой и раздражительный. И помню, весьма неприветливо встретил мою гостью.

Она мне говорила какие-то голубые слова, а я был мрачный, как сукин сын, и даже не пытался выдавить на своем лице улыбку.

Наверное, нехорошая память обо мне осталась у студентки. И я