Крест командора - Александр Кердан

Поварня встретила Овцына стойким запахом варёного гороха и солонины. Это варево во время плаванья заменило надоевшую полбу из муки и юколы, которой кормились последние полгода на берегу. Здесь уже толкались денщики Вакселя и Эзельберга, ссорясь, кому первому мыть посуду.

Овцын терпеливо дождался своей очереди, помыл тарелки и стакан, насухо протер полотенцем, сложил всё в капитанский рундук, запер его на замок и вернулся в кубрик. Он с трудом нашёл свободную шконку, улёгся, не разуваясь, и незряче уставился в низкий потолок.

Всё так же тренькала балалайка, гоготали играющие в карты. Хрипло дышал и вскрикивал во сне сосед справа. Овцын постарался отрешиться от этих звуков. Стал прислушался к тому, что происходило снаружи.

Океан размеренно бил в обшивку морскими валами, качал пакетбот в своих могучих ладонях. Овцын слушал шум волн, скрип переборок, а думал о своём. Незавидно его нынешнее положение – положение разжалованного: от тех отбился, к этим не пристал. Хотя и спит с матросами в одном кубрике и ест из одного котла, а всё равно для них – чужой, барин.

Правда, никто ему обидных слов не говорит, но и душу не распахивает. А ведь Овцын, будучи офицером, никогда никого из нижних чинов не обидел. Кулакам в отличие от тех же Шпанберга и Вакселя воли не давал. Однако его принадлежность к господам здесь не забыли…

С другой стороны, и офицеры на пакетботе уже не смотрят на него, как на равного. Особенно демонстрирует это лейтенант Ваксель. Он всегда ревниво относился к успехам Овцына, завидовал покровительству, которое оказывал ему капитан-командор. Теперь всеми силами старается подчеркнуть свою власть. Покрикивает на бывшего лейтенанта, посылает делать самую черную работу. Однажды попытался наложить на него взыскание за какую-то пустяковую провинность, но вовремя был остановлен Берингом.

Командор продолжает относиться к Овцыну с сочувствием. Назначил его своим вестовым и всеми силами пытается оградить от неприятностей, подчеркивая, что помнит заслуги, ценит опыт. Он даже приглашает Овцына на консилиумы, где приводит в пример его хождения по Северному морю. «Уж лучше мне выполнять самую грязную работу, – думал Овцын, – чем быть на подобных советах, видеть пренебрежительные взгляды Вакселя и Эзельберга, наблюдать их бестолковые споры… Словом, нынче я, как та ворона, что залетела в хоромы: и почёту мало, и полёту нет!»

Одно утешало, что он – на корабле, что сбывается главная мечта – попасть в Америку. Интересно устроена жизнь. Вот не случись разжалованья, разве бы оказался он на Камчатке, попал бы в экипаж «Святого Петра»? Конечно, нет! Значит, верна и другая пословица: не бывает худа без добра…

Убаюканный мерным покачиванием, Овцын задремал.

Он проснулся от громких речей.

– Никак занедужил Тараканов! Кличу его на вахту, а ён не встает!

– От таких недугов, у нас в деревне знахари ужевьим жиром лечат! Тресни его по загривку, мигом вскочит!

– Да нет, не вишь: плохо парню. Лекаря надобно! Эй, лекаря позовите!

Овцын открыл глаза и увидел, что матросы столпились у соседней шконки.

Вскоре появился подлекарь Бедье в своем неизменном кожаном камзоле и панталонах до колен. Лицо его выражало невыносимую скуку и презрение к окружающим.

Бедье передал масляный фонарь, с которым пришёл, матросу, дал знак посветить. Склонился над больным. Брезгливо сморщившись, осмотрел ему десны, приподнял и опустил веки, несколько раз согнул в локте руку больного, осмотрел пальцы и ногти и сказал по-французски:

– Так и есть. Цинготная лихорадка…

Овцын перевел его слова матросам, которые сразу попятились от шконки:

– Не бойтесь, – успокоил Овцын. – Это не чума! Цинга не заразна!

Он повернулся к Бедье:

– Матрос будет жить, мсье?

– Может помереть, а может, и нет. Всё в руках Господа! – подлекарь едва заметно поклонился ему и вышел из кубрика.

Овцын хорошо знал, что такое цинга.

…В тридцать пятом в середине июля, когда он второй раз пытался пробиться по Обской губе к океану, болезнь навалилась на команду «Тобола». Люди слабели, их клонило в сон. Тело опухало, лица становились жёлтыми. Кровоточили и чернели дёсны, шатались и выпадали зубы. Но гораздо опаснее было чувство непонятного страха и тоски, которое поселялось в больных. Овцыну приходилось всей силой власти прекращать панику среди морских служителей, заставлять измученных людей выполнять тяжкую работу. Матросы считали цингу заразной, передающейся по воздуху. Они отказывались ухаживать за товарищами даже под угрозой наказания. Овцыну пришлось самому давать больным питьё, кормить с ложки…

Поначалу он надеялся, что лето и солнце окажут на заболевших благотворное воздействие и болезнь отступит. Ведь они благополучно перезимовали в Обдорске, где по примеру местных жителей пили сырую кровь, ели строганину, чтобы оберечься от болезни. Но солнечные лучи оказались бессильны. К тому же северное лето закончилось стремительно. С его окончанием цинга стала неотвратимо брать верх. Умер плотник Леденцов, за ним матрос Шаламов, солдат Плотников, рудознатец Медведев…

Однажды Овцын и сам не смог подняться с постели, остался лежать в каюте, промозглой и сквозь щели продуваемой всеми ветрами. Во рту он ощутил солоноватый привкус крови… Его помощник – геодезии ученик Выходцов доложил, что из экипажа на ногах лишь дюжина человек, а тридцать восемь лежат вповалку.

И Овцын решил отступить, возвратиться в Обдорск. Они повернули назад, но до острога так бы и не дошли, не сделай остановку в Семиозерном урочище, где несколько месяцев назад устроили склад. Там встретили их караульщики и местные ненцы. Они насобирали в тундре с маленьких – не выше колен – елочек ветки. Сварили терпкий, пахнущий живицей, настой. Этот настой и совершил чудо – спас им жизни, поднял на ноги даже самых безнадежных…

«Эх, хвои бы сюда! Отпоили бы Тараканова…» – подумал Овцын.

– Вставай, вставай, служивый! Перемоги себя! – Овцын стал расталкивать больного. Тот только стонал в ответ.

Овцын крикнул:

– Шумагин, помоги! На палубу надобно Тараканова снести!

– Зачем это, Дмитрей Леонтьич? Болезный ведь… – Шумагин робел подойти к цинготному.

– Надо, чтоб он воздуху свежего вдохнул и ногами подвигал. Цинготную болезнь ходьбой одолеть можно!

Когда пакетботы разошлись в тумане, Алексей Ильич Чириков почувствовал облегчение. Не надо более вступать в пререкания с капитан-командором, отстаивать свою правоту, бессильно наблюдать за неуклюжими маневрами «Святого Петра»…

Но тут же навалились тяжелые думы о том, что ждёт корабль и команду Беринга при таком неумелом руководстве.