Золотая планета - Сергей Кусков

— До встречи… Влюбленный мальчик! — бросил он напоследок, то ли насмехаясь, но скорее сопереживая. С эдаким барским покровительством: "Вот я когда-то тоже…!".

Во как! Уже мальчик! Прогресс, однако!

Я шел по коридору и насвистывал под нос. Настроение было отличное. Пока разговаривали в каморке, пискнул браслет, благоверная снизошла до ответа, и надо ей перезвонить. Теперь меня ждала дорога — или к очередному госпиталю, где она дежурит, или к крыльцу ее корпуса академии, или же на Симона Боливара 1024. Определимся!

…А не заплатит… Ну и фиг с ней, с песней! Моя награда — ошарашенные глазки ее высочества на финальном прогоне, даже если я их не увижу. Эта мысль грела душу куда сильнее всех денег вместе взятых.

Глава 6

Рок-н-ролл навсегда

Что такое ад? Теперь я это знаю. Увидел. Почувствовал. Окунулся.

Я проклял тот день, когда нога переступила порог этого заведения. И еще больше, когда встретил "Алые паруса" в Малой Гаване.

Мы старались. Парни выкладывались по-полной. Но получалось как в той басне про лебедя щуку и рака. После же титанических усилий результат оказывался… Как говорили римляне, тужатся горы, а родится смешная мышь.

Начнем с меня, ибо во мне была главная загвоздка. Мой голос не соответствовал тому, какой требовался для исполнения предложенных вещей. Вещи были бомбовскими, с этим все согласились, но… Не с моим вокалом. Да, его мне здесь подтягивали, но тембр был не тот, слишком низкий, и элементарно не звучал.

Далее сами парни. Пытаться сыграть "как вот они", попутно переработав, адаптировав материал, оказалось для них задачей непосильной. Если результат труда начинал нравиться Карену, тут же против горой вставал Хан. Нравился Хану — поднимался Карен. В итоге, если и находилось компромиссное решение, в дерьме обоих топил Фудзи, академическим языком доказывая, что оба они те еще гении и ничего толкового не вышло. Потому-то и потому.

Это были нервы, сплошной комок нервов, те дни. Я возвращался на базу как выжатый лимон, и мне впервые НРАВИЛОСЬ возвращаться. А кому не понравится покидать сумасшедший дом, меняя его пусть и на приевшуюся, но понятную и размеренную рутину?

Итак, по итогам недели, то есть трех последовательных репетиций, я пришел к выводу, что затеянная мной авантюра — дохлый номер. Но сдаться, уйти не мог — моя была идея, я предложил. Но парни находились в шаге от того, чтобы послать меня самостоятельно, а заодно и друг друга. Конечно, они потом помирятся, но этим посылом подведут черту — мой первый творческий опыт окажется неудачным. Несмотря на то, что заключался он всего лишь в предложении плагиата, тупого передирания старых вещей под новую реальность. Даже плагиат потянуть я не могу, представляете?!

Возможно, если бы нам кто-то что-то показал, надоумил, этого бедлама бы не было. Мы начинали с нуля, абсолютного, который по Кельвину, и понятия не имели, как надо браться за подобную работу правильно. Парни кое-что могли, обучались в этой школе несколько лет в конце концов, но были заточены под свою музыку, свое направление, и за его пределами банально растерялись. Плюс, как уже сказал, человека, знающего как должно быть "единственно правильно" у нас было аж три, и при этом все трое в большей степени знали "как не надо", чем "как надо".

Но надоумить нас было некому. Парни в школе дона Бернардо существовали на птичьих правах. Дон Бернардо, как старик добрый и позитивный, разрешил использовать одну из вечно пустующих аудиторий, заваленных стульями, креслами и иной мебелью, несущую функцию кладовки, но их творчество его не интересовало.

— Просто он знает о вашей связи с нацами, потому держит у себя под боком, под наблюдением, — высказался я, когда обсуждали эту тему.

Парни замахали руками, грозно зашипели, и я понял, что произносить эту мысль вслух — табу. Действительно, зачем старику эта группа? Только для того, чтоб держать около, по принципу, держи друзей поближе, а врагов…

С другой стороны, парни они неплохие, и находясь под крылом старика, вряд ли окончательно перейдут на дорожку, на которой станут врагами и латинос, и всего государства. Тем более, что ему это ничего не стоит.

В общем, подходила к концу наша третья по счету репетиция с того памятного вечера, когда было принято решение о переформатировании группы. Мы находились в шаге от того, чтобы окончательно переругаться и послать друг друга за орбиту Эриды, и решили сделать очередную паузу. Сходить по нуждам, развеяться, перекурить. Авось полегчает, пока окончательно не перессорились.

Выкурив в туалете ароматную и такую нужную сигарету (инструкторы по физдисциплинам меня убьют, а Мишель выкопает, надругается и убьет еще раз), я задумался, а не решиться ли мне, да не свалить по-тихому? Хотя бы из группы? Насчет остального обучения в школе искусств — дон Бернардо меня не отпустит, как и королева, но хотя бы не буду полоскать парням мозги? Спущусь сейчас, выйду из здания… Сяду на метро…

И ведь ничем помочь им не могу, даже права голоса не имею! В музыке не понимаю, играть не умею. Лады, октавы, диезы-бемоли… Режимы гитары, тонкие настройки и подстройки, от рычания до звучания, будто играешь симфоническую классику…

Играю я только то, что покажут; могу воспроизвести даже очень сложный рисунок (слова парней, не мое бахвальство), но только если меня ему обучить. Ноты же воспринимаю как математические символы; я не слышу их, а вижу в виде формул. И в эти формулы их нужно предварительно подставить — до дифференциального исчисления еще не дорос. Так что на репетициях больше сижу и слушаю, офигевая от споров ребят, от того, как они что-то друг другу доказывают. Понимаю, что делают все методом тыка, проб и ошибок, и это трудный путь — во всяком случае, пока не научатся, не наработают опыт. Но помочь…

Нет, совесть и чувство долга оказались сильнее — ноги на обратном пути в холл не понесли. Вернулся в аудиторию. И сразу почувствовал, что что-то не так.

Парни были здесь, все, сидели на сцене и тихо переговаривались. Но именно переговаривались, и именно тихо, непривычно для последних репетиций. Я резко обернулся.

— Хуан, присядь, — произнес дон Бернардо, сидевший на последнем ряду в темноте. Свет был только над сценой, и то неяркий, в конце нашего зала очень даже темно.

Я про себя выругался — сеньора Лопес была бы недовольна невнимательностью. Глубоко вздохнул, пытаясь представить, чем обязан визиту, ругать меня будет, или хвалить (последнее делать как бы не за что). Подошел, сел.

— Слушаю?