Расставание с мифами. Разговоры со знаменитыми современниками - Алексей Самойлов

– Принято считать, что оптимисты добиваются больших практических успехов, чем пессимисты. Между тем огромную роль в общем прогрессе человечества сыграли шумеры и древние греки, весьма склонные к пессимизму. Такой авторитетный исследователь античности, как наш земляк А. И. Зайцев, недавно ушедший из жизни, полагал, что для успешного продвижения вперед нужен не столько оптимистический взгляд на мир в целом, сколько позитивное отношение к повседневным конкретным усилиям. Согласны ли Вы с тем, что эта установка является условием экономического роста и необходима для расцвета культуры? И чего нам больше не хватает – позитивного отношения к повседневным конкретным усилиям, самих усилий или все-таки оптимистического взгляда на мир?..

– Разумеется, прогресс форсируют и вообще историю делают оптимисты – энергичные люди, совершенно уверенные в себе и в своей безусловной правоте. Храм же культуры строят, главным образом, пессимисты, твердо знающие, что все в мире – прах, тлен, суета сует и всяческая суета. Впрочем, деление это вообще условно. Как известно, пессимист это хорошо информированный оптимист. И не более того. И, на самом деле, всего нам с вами хватает – и позитива, и оптимизма, и сил. Просто мы еще только в самом начале пути.

– Прошлое – настоящее – будущее. Действительно ли у целых народов бывают периоды усиленной любви к будущему? На Западе полагают, что нам, России, свойственна абсолютизация будущего, при которой настоящее воспринимается как вынужденный компромисс, а прошлое зачастую кажется постыдным.

– Если у нас и был «период усиленной любви к будущему», то сегодня он благополучно миновал. Годы «благословенного застоя» поставили предпоследнюю точку. А чудовищное разочарование в результатах перестройки – последнюю. Лозунг сегодняшнего поколения: «Не надо про будущее. Здесь и сейчас!» Совершенно не представляю себе, как может выглядеть сегодня «морковка светлого Завтра», за которой побежит в будущее нынешняя молодежь.

– Многие встречали XX век как век возвышенного разума, не представляя, какие людоедские ужасы ждут нас в нем. Взбунтовавшиеся рабы не перестали быть рабами. Как его назвать – веком «восстания масс»? Отчего история пошла не туда? И где та развилка, откуда она пошла не тем путем?

– История есть равнодействующая миллионов воль. Так (или примерно так) понимал предмет Лев Николаевич Толстой, и это понимание кажется мне сегодня наиболее адекватным реальности. XX век оказался, действительно, веком взбунтовавшихся рабов, только взбунтовались они не против рабовладельца, а против надвинувшейся вплотную свободы – против ледяной свободы распоряжаться собой, своим трудом, своими способностями (или неспособностями) по собственному своему усмотрению. То, что происходило в Германии, в России, в Италии, Испании и Японии, все это было последними арьергардными боями задержавшегося феодализма с надвигающимися реалиями постиндустриального мира. Развитие капитализма освободило миллионы рабов (ибо труд раба и крепостного холопа неэффективен), и эти миллионы очень скоро обнаружили, что свобода – это ужасно! Распоряжаться собой, самостоятельно принимать решения, находить выходы из тупиков жизни, в одиночку продираться сквозь джунгли повседневщины – что может быть страшнее для вчерашнего раба? Назад! Назад в прошлое – прижаться к барскому сапогу: барин, да, прикажет выдрать на конюшне и отберет почти все заработанное, но он же не оставит помирать с голоду ежели что, обеспечит маленький, но верный кусок на черный день… Барский сапог не замедлил объявиться, холоп радостно обменял беспощадную свою свободу на вонючий закуток зависимого существования, феодальные отношения восстановились посреди индустриализации, научно-технического прогресса и поголовной грамотности. Это не была «вилка истории», это была попытка старого, но все еще сильного утвердиться в «новом смелом мире». Попытка не удалась. Но последняя ли это была попытка? «Как посмотришь с холодным вниманьем вокруг», так тут же и обнаружишь, что равнодействующая миллионов наших воль все еще дрожит от напряжения и все норовит повернуться в направлении обратного хода времени.

– Как только не называли XX век – и веком восстания масс, и веком-катастрофой, и веком-предостережением, и веком электричества и атомной энергии, и веком квантовой механики, и веком космических полетов, и веком джаза, и веком футбола, и веком сексуальной революции… Какие из этих характеристик наиболее содержательные? Как бы Вы сформулировали сущность века, с которым мы расстаемся?

– Я бы сказал, что это был Век Великого Расставания с Мифами. Миф о безусловной благотворности просвещения – расшатан. Миф о благом всемогуществе науки – рухнул (точно так же, как и миф о всемогуществе религии). Миф о Светлом Будущем – разрушен (до основания – теми же самыми людьми, которые более всего его пропагандировали). Мы входим в новый век (и в новое тысячелетие!) вовсе без мифов, мы идеологически наги, и на знаменах наших не написано ничего такого, о чем стоило бы серьезно говорить. Может быть, это и неплохо? Может быть, полезно нам будет пожить некоторое время вот так, не имея ничего в идеологической перспективе – кроме «звездного неба над нами и нравственного закона внутри нас»?

– Если персонифицировать исторические времена, то для Вас XX век – это век Эйнштейна, Бора, Ганди, Ленина, Сталина, Гитлера, Кафки, Платонова, Шостаковича, Фрейда, Пеле, Улановой, Форда, Норберта Винера, кого-то еще?..

– Нет. Век не может быть персонифицирован. Он слишком большой, слишком разнообразный, и слишком много слишком разных людей творили его.

– Каковы, на Ваш взгляд, самые крупные достижения XX века? А если взять наиболее выдающиеся культурно-цивилизационные свершения человечества за всю его историю – от египетских пирамид и древнегреческих олимпиад до русской литературы золотого и серебряного веков и современного американского сельского хозяйства?.. Что из вершинных проявлений человеческого духа наиболее соприродно Вашей душе?

– Джентльменский набор: генетика, информатика, физика… Булгаков, Солженицын, Шостакович… Корчак, Швейцер, Сахаров, мать Тереза… Я не хочу и не могу никого выбирать и выделять. Я не могу даже всех их перечислить – потрясателей наших душ и искупителей страшных грехов столетия. Тем более что у каждого из нас все равно – свой список.

– На какой исторический период больше всего похоже наше время – время обвала, всевозможных кризисов, наиболее всеобъемлющий из которых антропологический? На крушение Римской империи? На что-то другое? Многим из нас, пораженным «хронологическим провинциализмом», кажется, что никто еще не попадал в такую серьезную историческую переделку, как наша страна в конце второго тысячелетия христианской эры. Между тем крупнейшие мыслители нашего столетия – Ортега-и-Гассет, Ясперс, Тойнби, Федотов, заглядывая в эсхатологические бездны, поражались тому, каким тонким слоем наведено человеческое на человека, как ненадежно все приобретенное человеком в ходе развития, сколько было в истории поворотов вспять, к упадку и вырождению, и нет никаких гарантий, что однажды не произойдет крутой поворот, при котором человеческое полностью улетучится из человека, и он молчаливо воссоединится с животным миром…

Согласны ли Вы с тем, что век XX далеко продвинулся в деле расчеловечивания?

Ощущаете ли Вы катастрофичность нашего времени?

– «Страшно жить, когда падают царства». Но нет в истории человечества ничего более обыкновенного, чем эти вот падения. Нам страшно потому лишь, что мы смертны и кратковременны. Мы несоизмеримы с происходящим. А ведь все, что с нами происходит, только естественно, и не более того. Один образ существования, один жизненный уклад (многовековой, да, безусловно), одна система ценностей (многовековая, устоявшаяся, глубоко внутренне обоснованная), одно Время, наконец, – меняется на другое. То, что при этом происходит с нами, нисколько не более страшно, чем то, что пережили современники Английской революции, или Французской, или немцы после Версаля. И уж, конечно, мучения наши ни в какое сравнение не идут с мучениями народов времен распада Римской империи или даже времен «той единственной Гражданской», которую пережили наши совсем не такие уж далекие предки. Вся беда наша в том, что мы отстали. Спасибо семнадцатому годику, мы отстали на добрую сотню лет от цивилизованного человечества и переживаем сейчас то, что американцы кушали во времена Теодора Драйзера, а немцы – во времена Эриха Марии Ремарка. Мучения наши усугубляются тем, что это отставание мы тщимся пройти за пять лет, за десять лет, а это невозможно, история этого не умеет, а мы все никак не смиримся с (действительно трагической) мыслью о том, что нам дано трудиться (в поте лица), но не дано нам увидеть плоды трудов наших. Что, впрочем, тоже, на самом деле, вполне типично для всех времен и народов.