Меч, палач и Дракон - Александр Рау

— Обязательно, — кивнул Майал.

Дом Гийома, окруженный стеной в два человеческих роста представлял собой маленькую крепость. Да и сам особняк со стеклянными дверями лишь казался беззащитным. Перепуганные слуги: пяток лакеев, три горничные, да поваренок в спешке покинули дом. Ворота за ним закрылись наглухо. Повар Хасан оставлять дом отказался.

— Я стоять тут, — безоговорочно заявил он, хватая топор для рубки мяса, — Хозяин зашышать — камоэнков рэзать! Опять к Дракхон лезут! — низкий толстяк зло ощерился. Он был единственным, кто уцелел из прежней охраны Гийома, когда брат Агриппы д'Обинье возжелал смерти королевского чародея.

— Я дам тебе секиру, — паасин, выслушавший его, не любил хищников в любом обличии. Алькасары в его глазах были ничем не лучше фанатиков-лагров, что полтысячи лет истребляли его народ, но храбрость повара он оценил.

— Открывайте ворота! Приказ регента! Неподчинение смерть! — надрывался внизу гвардеец.

Майал поднялся на стену последним, как и полагается военному вождю, что вступает в бой лишь в решающим момент. Его сородичи считали, что плохи те бойцы, которые беспомощны без командира.

— Что нужно гвардии в доме королевского чародея? — он старался говорить громко и правильно, последнее давалось с трудом.

— Приказ регента! Колдун Гийом объявлен вне закона за убийство принца Хорхе, графа Педро Гальбы и капитана Феррейра! — объявил глашатай, выехавший вперед из общих рядов.

Скорей всего он был офицером, но доспехи гвардейцев одинаковы. Рядом с ним покачивались в седлах еще двое: знаменосец с трех лунным стягом и Марк де Мена, последнего Майал хорошо помнил. Лейтенант гвардии держал тяжелый шлем в руках.

— Вы не войдете, — отрезал паасин, и опустил на нос защитную стрелку конусовидного шлема.

— Не спеши, дикарь! — Марк де Мена, поднявший руку вверх, говорил с ленцой, — Мы войдем в любом случае. Кучка стрелков нам не помеха.

В подтверждение его слов десяток гвардейцев поднял арбалеты. Солдаты заранее спешились, готовые к штурму. За их рядами прятался еще кто-то в черной робе. Майал решил, что это придворный священник, присланный обличить колдуна.

В ответ на вызов де Мена пятеро стрелков-паасинов положили на тетивы своих знаменитых больших луков длинные стрелы, наконечники которых темнели смазанные густой пахучей пастой.

— Решай, дикарь, — продолжил де Мена, — я же, как новый капитан гвардии, могу только обещать сохранить ваши шкуры в случае сдачи.

Вождь паасинов на миг закрыл глаза. Вспомнил жаркий летний день годовой давности — поминки по графу Риккардо, властителю Кардеса, который сумел стать братом лесного народа.

Маг, ненавидимый жителями за участие в подавлении восстания, все же приехал проститься с другом-врагом Риккардо. Посидев в одиночестве возле могилы, он поцеловал горячую землю, поклонился и встал. После чего зашагал прямо к Лойалу — одному из пяти военных вождей паасинов, побратиму покойного графа — родному брату Майала.

— Здравствуй, — Гийом протянул руку и не дрогнул, когда могучая кисть лучника сдавила его узкую ладонь.

— Живи и ты, чародей, — кивнул ему Лойал, — С чем пожаловал? О старом разговоре вспомнил?

— Да. Риккардо рассказывал, что вы продаете свои мечи и луки. Мне нужна охрана, — маг не любил долгие беседы не о чем, паасины тоже.

— Наш брат и властитель Риккардо, охотящийся сейчас в небесных лесах, беседовал со мной об этом. Двадцать человек — двадцать тысяч за год.

Майал с трудом скрыл удивление. Цена была заоблачной. Племя нуждалось в деньгах, но такая сумма могла только отвратить нанимателя.

— Дорого, — просто ответил маг, — За эту цену я могу нанять тысячу скайцев и окружить ими себя в сто рядов.

— Риккардо говорил, что у тебя нет друзей одни враги, такому человеку нужна хорошая охрана, — равнодушно пожал плечами Лойал, он был готов к торговле, неимоверная цена была лишь проверкой.

— Враги есть не только у меня, у вас — паасинов — тоже. Лагрцы сейчас вновь объявили войну вашим братьям за горами. Вам, Лойал, нужны деньги, чтобы откупиться — драться нет сил. Много и срочно. Иначе эти фанатики будут жечь ваших детей и женщин на кострах. Древнее происхождение и презрение к чужакам не спасают от сильных соседей.

Вождь побледнел, сжал кулаки, но сдержался — обвинение в слабости было правдой, пронзившей сердце острым шипом. Лесной народ вынужден был золотом откупаться от ларгских церковников и князей, не знающих пощады.

— Я заплачу, — произнес Гийом, глядя в глаза паасину, — Всю цену. Хоть она и завышенная в десять раз. Мне нужны не просто стражи, а люди верные. Вы же славитесь честностью и хорошей памятью.

— Решай, дикарь, — насмешливый голос Марка де Мена, презрение в его белесых глазах — все говорило о том, что он и не сомневается в успехе, — Умирать, знаешь ли, больно.

Майал чувствовал напряжение своих товарищей. Гийом написал сегодня, что освобождает их от службы, и аванс за этот год они могут оставить себе. Он — верно служивший Камоэнсу — знал, что его предадут и оболгут. Бывший королевский чародей забыл, что на свете есть нечто важнее денег, и не все можно купить. Есть вещи сильней и выше золота и жизни. Паасины не бросают друзей в беде.

Каасил — тот, кто спас.

Двадцать тысяч — неимоверная плата, выложенная на благое дело, — выкупила из лагрской неволи двенадцать сотен женщин и детей, мужчины погибли с оружием в руках.

В глазах Марка де Мена — смерть, пусть не для них, но для Гийома точно. Сдаться и пойти против совести? Склонить голову перед врагом?

Паасин не колебался, он уже решился для себя. Одинокий чародей Гийом — хранящий в душе Правду и всегда честный с собой — должен жить.

Их двенадцать, гвардейцев больше полусотни, но это неважно. Каждый паасин уже умирал однажды — когда сходился в единоборстве с черным волком, призванным жрецами. При любом исходе мальчик погибал, либо навсегда, либо давая жизнь мужчине.

— Я знаю, — почти ласково ответил Майал самодовольному виконту де Мена.

Поручик гвардии, исполнявший роль глашатая, обладал прекрасным зрением. Паасин в зеленом плаще и блестящей кольчуге, к которому обращался Марк, вовсе не выглядел дикарем. Держался прямо и ровно, зная свою силу. Присутствие солдат его совсем не смущало. Наоборот, в его голубых глазах пораженный корнет прочитал гордость и презрение.

Презрение к ним — гвардейцам — лучшим из воинов?

— Я знаю, — раздалось со стены над воротами, — А вот знаешь ли ты?